Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

— Как Андрей живет? — задумчиво склонив голову, спросила Тая и, обращась к мужу, добавила: — Я ведь когда-то была влюблена в него, да, Миша, ты не ревнуй, было это почти в детстве…

— Андрей на Дону живет, в совхозе работает, — сказала Каля. — А Елена с сыном в городе. Не знаю, что она там делает.

— Она мне никогда не нравилась, — призналась Тая. — Когда я ее увидела, — правда, это было давно, — мне показалось, что больше всего на свете она любит себя.

Мягко улыбаясь, Михаил обнял жену.

— Может быть, Тая, тебя тогда ослепляло чувство ревности?

— Нет, Миша, — тихо отозвалась Тая, — а впрочем, не знаю… может быть… дай бог, чтобы я ошиблась. Пусть Андрюша будет счастлив.

Федор молчал, покуривая папиросу. Он искоса посмотрел на Таю и удивился тому, что она, как ему показалось, никак не изменилась: те же большие грустные глаза, те же пушистые, как одуванчик, каштановые волосы, та же тонкая девическая талия. Федор уже знал, что Тая беременна, и мысленно спрашивал себя: какой же матерью будет эта быстроногая, непоседливая девчонка, славная смуглая Тайка, добрая подруга детских лет? Он знал, что Еля не нравилась Тае, и сказал, пряча улыбку:

— А ведь тогда все три брата Ставровых были влюблены в Елку, и я в том числе. Мы издали молились на нее.

— Издали это легче, — сказала Тая, — а вот вблизи, когда она стала женой Андрея, он теперь один расплачивается за общую вашу влюбленность. Не думаю, что ему при этом очень весело.

За Елю решил вступиться восторженный муж Кали, никогда не унывающий Гоша Махонин. Постукивая вербовым хлыстиком по суховатой траве, он заговорил смешливо:

— Милые мои родичи! Что вы напали на Елку? Девка она видная, красивая, с характером. Такая, конечно, не позволит запрягать себя в нагруженную телегу да еще подгонять вот таким хлыстом. Я скажу честно: когда Андрей привез ее на Дальний Восток, мы все ахнули. Вот это, думаем, Андрей отхватил себе жену, ну хоть в театре ее показывай!

Каля молча отобрала у Гоши хлыстик, сломала пополам и отбросила далеко в сторону.

— Ну-ка ты, любитель театра, — надув губы, сказала она, — не пыли! Не видишь, что от травы пыль столбом встает?

— А как Роман? Писал он что-нибудь? — спросил Федор.

— Недавно отец с матерью получили от него большое письмо, — сказала Каля. — Видно, кто-то приехал из Испании в Москву и опустил письмо там, потому что на конверте был московский почтовый штемпель. В письме Роман пишет, что наши добровольцы здорово помогают республиканцам, что Мадрид удержали, но когда ему доведется вернуться домой, он не знает… — Она помолчала, вздохнула и добавила: — Еще он пишет о том, что полюбил красивую девушку, что зовут ее Леся Лелик и что они на фронте все время вместе.

— Если б вы знали, как я ему завидую, — сказал Гоша, — я бы сам на крыльях полетел, чтобы бить фашистскую сволочь.

На холме у пруда они просидели до третьих петухов, и, когда возвращались домой, над Огнищанкой занялась утренняя заря. Место в доме нашлось только Кале и Тае. Мужчинам Настасья Мартыновна постелила у подветренной стены старого амбара, выпросив у бабки Сусачихи чуть ли не целую копну сена. Усталые Гоша с Михаилом уснули сразу. Огнищанка не вызывала у них никаких воспоминаний, они приехали сюда впервые, и ничто не волновало их в этой малой, упрятанной меж двумя холмами деревушке.

Федор долго не мог уснуть. Он лежал, закинув руки за голову, смотрел в бесконечную розовость неба, вдыхал запах сена. Недавно скошенное, увядшее без дождей, под солнцем, сено еще хранило бередящие душу запахи разнотравья, напоминая Федору об огнищанских лугах, о коровах, которых он когда-то пас, о трудной работе в поле.

Всходило солнце. На стене амбара сонно зудели притихшие комары. Внизу, у единственного деревенского колодца, поскрипывал журавель. Далеко на холме протарахтела чья-то ранняя телега. Надрывно мычал соседский теленок. Сзывая коров, захлопал бичом, задудел в рожок вековечный лодырь Капитошка Тютин. Огнищанка просыпалась.

Федор думал о том, как быстро летит время, как постарели отец с матерью, как судьба разбросала в разные стороны их детей. Щемящая боль сжала сердце Федора. Он никому из родных еще не успел сказать, что там, на Украине, у него была любимая девушка Оксана. Они очень любили друг друга. Родители застенчивой голубоглазой Оксаны знали, что их дочь и Федор решили пожениться, стали готовиться к свадьбе, но вдруг весной, совсем недавно, когда Федор верхом на коне подъехал к заветному домику, он увидел во дворе толпу людей. Многие из них плакали. Не понимая, что случилось, он соскочил с коня, вбежал в дом и увидел в горнице гроб, в котором, обложенная цветами, одетая в приготовленное к свадьбе белое подвенечное платье, лежала мертвая Оксана. Умерла она неожиданно, от разрыва сердца…

— О чем задумался, солдат? — услышал Федор голос отца.

Дмитрий Данилович подошел босиком, в ночной сорочке, дымя здоровенной самокруткой.

— Долго спите, друзья, — усмехаясь, сказал он, — пора подниматься. Мать давно завтрак приготовила, и девчата вас ждут…

И потянулись для Федора завтраки, обеды, ужины, долгие дни томительного безделья. По возвращении в Огнищанку старые Ставровы не стали держать ни коров, ни свиней, ни кур. Делать было нечего. Дмитрий Данилович с утра до вечера сидел в амбулатории, Настасья Мартыновна стряпала, стирала, убирала в комнатах. Через несколько дней уехали Каля и Тая с мужьями.

Федор был предоставлен самому себе. Почти никого из его друзей детства не осталось в Огнищанке, разбрелись они кто куда. Неделю Федор с трудом вытерпел, валяясь на сене в прохладном амбаре или гуляя в поле, а потом сказал отцу и матери:

— Поеду я, в полку меня ждут.

— Чего ты, Федюшка, так рано? — всполошилась Настасья Мартыновна. — Побыл бы еще немного. Так мне нудно без вас, места я себе не могу найти и надеюсь только на одно: что вот съедетесь вы все, и будем мы сидеть вечерами, как бывало, и на душе у меня будет спокойно…

— Надейся, мать, — не очень уверенно сказал Федор, — когда-нибудь съедемся…

Ранним августовским утром он попрощался с отцом, с плачущей матерью и уехал в полк, который уже стал для него родной семьей.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

К юго-востоку от Мюнхена, среди гор и ущелий Баварских Альп, прижатый к высокой скале, стоит одинокий замок. Вооруженные, особо проверенные эсэсовцы днем и ночью охраняют все подходы к замку, и людям кажется, что даже летящая птица не ускользнет от зоркого, настороженного взгляда бдительной стражи. За каждым крутым поворотом извилистой горной дороги, за мрачными обломками скал едва заметны амбразуры пулеметных гнезд, из которых при малейшей опасности на дорогу неотвратимо брызнет перекрестный кинжальный огонь, и эхо тысячекратно повторит грохот длинных очередей.

Дорога заканчивается тупиком, упирается сначала в одну, потом в другую бронзовую дверь. Обе тяжелые двери преграждают вход в тоннель. Здесь, у тоннеля, остаются автомобили даже самых проверенных, самых именитых посетителей замка. Вышколенные офицеры-эсэсовцы тщательно проверят документы гостей, вежливо попросят сдать пистолеты, как бы невзначай коснутся карманов входящих и только после этого поведут посетителей по освещенному тоннелю к лифту.

Обитый сверкающей латунью лифт ходит в прорубленной в скале вертикальной шахте длиной свыше ста метров. Больше никаких подходов к замку нет. Подобно гнезду кондора, он сооружен на площадке среди неприступных скал. Несколько лет специальные отряды инженера Тодта строили среди скалистых гор Баварии дороги, тоннели, лифты и почти неприметный приземистый замок-дворец.

Это угрюмое, неприступное место было выбрано и давно облюбовано Адольфом Гитлером. Совсем близко отсюда проходит граница Австрии. Рядом Швейцария, Италия, куда в случае необходимости можно быстро скрыться и замести за собой все следы. Вспоминая юношеское увлечение архитектурой и свою былую профессию чертежника, Гитлер сам набросал на листе ватмана черновой проект будущего замка, а сотни рабочих Тодта осуществили все, что начертала на бумаге рука мрачного фантазера: крутые горные дороги, подземные коридоры, лифты, вросший в скалы низкий замок с огромными окнами, под средневековье убранными комнатами, дубовой мебелью.