Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

— Надо сделать нашу закладку праздником, — взволнованно сказал он директору и главному агроному, — ведь не одногодком должен стать этот сад, он будет жить десятки лет, его увидят дети и внуки дятловцев.

Ермолаев засмеялся:

— Ну, вообще понесло нашего садовода! Он, чего доброго, заставит нас молебен отслужить на садовом участке и любимые его саженцы святой водичкой окропить.

— Зря вы смеетесь, Иван Захарович, — вспыхнул Андрей. — Если хотите, то сад этот станет памятником людскому труду, и надо, чтобы люди всегда помнили день его закладки.

— Погоди, Андрей Дмитриевич, не митингуй! — досадливо отмахнулся Ермолаев. — Выведешь ты своих рабочих в воскресенье, а они потом отгул потребуют и весь график мне поломают.

— Ничего они не потребуют, — вдруг заверил Андрей.

— Как это не потребуют? А что ж, они за счет маньчжурского императора Пу И трудиться будут или вообще из уважения к твоим красивым глазам?

— Нет, дорогой товарищ директор, — сказал Андрей. — Мы с вами объявим воскресник, а все заработанные дятловцами деньги вы по их просьбе перечислите в фонд помощи Испанской республике.

— Погляди, Любен Георгиевич, на этого политика, — удивленно сказал Ермолаев. — Он вообще думает, что у меня на счету в банке миллионы.

Но главный агроном Младенов оказался на стороне Андрея… Поддержал его и молодой секретарь партийной организации совхоза Владимир Фетисов, недавно приехавший в Дятловскую. Владимир понравился Андрею при первой же встрече. Хотя и трудно было сказать чем… Высокий, худой, с жидким, редеющим на макушке чубчиком и улыбчивыми глазами, походил он на выросшего из школьной одежды мальчишку.

Без стука войдя в комнатенку, именуемую кабинетом директора, и услышав перепалку между Ермолаевым и Андреем, Фетисов сказал:

— Товарищ Ставров прав. Сад — это не грядка петрушки или укропа. Сад закладывается по меньшей мере на полвека, не правда ли? Так давайте организуем это дело по-настоящему, чтобы народ запомнил день закладки.

В назначенный воскресный день вышли на участок не только рабочие совхоза и не только старики пенсионеры и домохозяйки… Со знаменами, с барабанами и горнами пришли повязанные красными галстуками пионеры, на повозках приехали инвалиды гражданской войны, даже они не захотели оставаться в стороне. Пожалуй, в это ясное апрельское утро в самой станице не осталось ни души.

Еще с вечера вдоль ровных рядов вырытых ям были поставлены дубовые чаны, наполненные перемешанной с землей навозной жижей. Возчики один за другим стали подвозить бережно уложенные в тележные ящики саженцы яблонь. На подрезку и оправку тонких их корешков Андрей поставил самых опытных рабочих, которыми умело командовал Егор Иванович. Школьники стали подносить к ямам заготовленные зимой колья. У самой кромки ерика стоял трактор с длинным шлангом для полива.

Андрей старался ничего не упускать из виду. Разгоряченный, потный, с растрепанными рыжеватыми волосами, он носился по всему участку и наконец, убедившись, что все готово, попросил, чтобы дятловцы собрались у первой ямы. Когда люди окружили яму, он поднял приготовленный к посадке саженец и заговорил, волнуясь:

— Сегодня мы закладываем наш большой сад, который будет расти, зацветать и плодоносить. В первом ряду первой клетки мы высадим один из самых прославленных зимних сортов яблони, который называется по желанию его создателя «ренет Симиренко». Так, в честь своего отца, назвал этот сорт Лев Платонович Симиренко, замечательный украинский садовод…

Он рассказал людям, какие гонения испытал Симиренко при царизме, как, будучи в ссылке, высаживал в холодном Прибайкалье чудесные сады, как, по возвращении в родное село Млеев, основал питомник и сад, в которых с годами собрал тысячи сортов яблонь, груш, слив, черешен, вишен, крыжовника, смородины, какое множество золотых медалей, дипломов, призов получил он за свои изумительные плоды на международных и российских выставках.

Светило теплое весеннее солнце. Нежный саженец яблоньки с младенческой, оливкового оттенка корой трепетал в руке Андрея. Люди слушали, не проронив ни слова.

— И так жаль, — продолжал Андрей, — что уже в самом конце гражданской войны погиб Лев Платонович Симиренко. Он сидел у окна своей комнаты, а бандит выстрелил в него через стекло. Из жизни ушел человек, который все отдавал людям, нам с вами. Его давно нет, но вот у меня в руках малый саженец яблони, той яблони, которая была создана им. Она вырастет на нашей земле и принесет прославленные на весь мир плоды, носящие имя человека-труженика…

Фетисов повернулся к стоявшему рядом главному агроному Младенову, сказал тихо:

— О названии этих вкуснейших яблок я, конечно, слышал не раз, а вот о самом Симиренко ничего не знал.

— Молодец Ставров, — отозвался Младенов. — Надо, чтобы люди знали, как много человеческих трудов вложено в каждое фруктовое дерево, в каждый приносимый им плод. Дерево, дорогой мой Володя, заслуживает не только помощи, заботы, но и любви и уважения, тогда оно воздаст человеку сторицей. Ставров правильно делает, пусть побольше рассказывает о каждом сорте…

Словно услышав его слова, Андрей продолжал:

— Сейчас мы начнем посадку «ренета Симиренко». Потом я расскажу вам о других людях-кудесниках, которые трудились всю жизнь и создали изумительные плоды, ягоды, цветы. Вы узнаете о работах Ивана Владимировича Мичурина, американца Лютера Бербанка, узнаете о наших безымянных прадедах, которые оставили нам в наследство прекрасные сорта русских яблок.

Андрей медленно, задумчиво, будто душой еще был с человеком, о жизни которого сейчас рассказывал, опустил саженец в яму.

— А теперь, товарищи, начнем посадку…

Люди разошлись по рядам. Возле каждой ямы уже был положен саженец. Андрей, шагая от ряда к ряду, следил, чтобы все корешки саженцев были расправлены, увлажнены питательной жидкостью в чанах, осторожно присыпаны землей.

— Утаптывая землю, — предупреждал он дятловцев, — помните, что деревцо будет наклоняться в ту сторону, где вы прижимаете землю. Значит, утаптывать надо равномерно, одинаково со всех сторон, иначе яблоня вырастет с наклоном…

День закладки сада запомнился Андрею надолго. Теплое апрельское солнце, свежий ветерок, три сотни ладно работающих людей, протяжные песни женщин в короткие перерывы и — самое главное — ровные, как туго натянутые струны, ряды яблонек-младенцев, бережно подвязанных к кольям, — все это радостно волновало Андрея, позволяло думать о том, что наконец сбывается его мечта: заложить большой красивый сад, наблюдать, как растут, мужают деревца, щедро кормить их, поить, оберегать от морозов, от болезней, от множества вредителей и — через годы — дождаться доброй осени, когда ветви деревьев станут клониться к земле от тяжести налитых соком, тугих плодов…

Потянулись недели ежедневной трудной работы. Андрей поднимался с рассветом, наспех выпивал кружку простокваши, садился на приведенного конюхом рыжего жеребца и скакал туда, к заветному участку, где продолжалась посадка деревьев. Он похудел, осунулся, лицо его обветрилось, губы потрескались… Теперь ему некогда было думать ни об отце с матерью, ни о Еле, он весь без остатка отдавался работе, а когда приезжал домой, сонно жевал подогретый Федосьей Филипповной ужин, уходил к себе и мгновенно засыпал.

— Так, Андрей Митрич, вы себя погубите, — с сожалением поглядывая на своего квартиранта, говорила Федосья Филипповна, — надо бы трошки и про здоровье свое подумать. Хотя бы в воскресенье отдохнуть да поспать вволю.

Андрей усмехался:

— Ничего, дорогая Федосья Филипповна! Отоспимся в свое время на кладбище. Там нас никто не разбудит, и отдохнем мы за милую душу.

— Еще чего придумали, — пугливо отмахивалась Федосья Филипповна. — Какое там кладбище? Вы человек молодой, вам еще жить да жить…

Первая весна в Дятловском совхозе умаяла Андрея вконец. Как только деревца в саду выбросили нежные, клейкие листочки, их сразу осыпала серая тля. Листья стали уродливо бугриться, скручиваться, болезненно твердеть. Нужно было срочно опрыскивать сад табачным отваром. По всей станице стали собирать табак, махорку, не брезговали и окурками, но разве могло этого всего хватить?