Волчонок - Генри Олди

— Армия — тоже древность. Есть пять частей, вроде нашей.

— И что вы там делали? Сенат охраняли?

Дед орудует ножиком. Но Марка не остановить:

— От террористов? На лошадях?

Он живо представляет конный разъезд во главе с дедом. Дед — верхом на вороном жеребце, скачет по улицам столицы. От деда в ужасе бегут прочь террористы-вехдены с бомбами за пазухой. С ядерными, вакуумными, аннигиляционными бомбами…

— Сенат и без нас было кому охранять. В парадах участвовали. В показательных выступлениях, — мало-помалу к деду возвращается его обычная разговорчивость. — В фильмах снимались. В исторических… Меня после циркового училища призвали. Это после университета бронь дают, как твоему отцу. А мы университетов не кончали… У нас там все были: или цирковые, или спортсмены. В самоволку бегали: забор метра три высотой, и еще «сигналка» поверху. Так мы «пирамиду» строили. Или Квинт Прастина — нижний в Сатурналиях — всех через забор перебрасывал. А когда он сам лез, Маний «сигналку» на пять секунд отрубал. Если больше пяти секунд, на пульте тревога. Маний — иллюзионист, потомственный. У него и реквизит был…

Марк ожидал другого. Парады, съемки, самоволки… Тот же цирк, по большому счету! Но дед хоть не ругается, не зовет военных «десятинщиками». Марка не отговаривает, хотя и не одобряет. Ну и ладно!

— Перед дембелем остаться предлагали. Милитар закончить, по сокращенному курсу. Офицером в тот же вексиллацион, по контракту. Офицеров часто на роли в фильмах приглашали. Не главные, конечно, но и не массовка…

— Так остался бы! Тебя б по визору показывали, или в арт-трансе…

— Его и так показывали, — хмыкает из угла Пак. — Сто раз. Нет, армия — не для цирковых. И вообще…

Он крутит в воздухе ладонью с растопыренными пальцами. Понимай, как хочешь: что — вообще? Вообще не для нормальных людей? Или наоборот?

— А я решил поступать в военное училище, — угрюмо заявляет Марк.

И понимает, что повторяется.

— В десант? — дед наконец проявляет слабый интерес.

— Нет. В либурнарии.

Пак свистит. Пак запрыгивает на перила.

— Ну вот. Порезался, — говорит дед.

И, как мальчишка, сует в рот окровавленный палец.

Кровь, думает Луций Тумидус, старый клоун. Великое дело — кровь. Парень уверен, что ни капли не похож на своего отца. Парень хочет быть похожим на дядю. Желает искупить его позор; восстановить честь семьи. Если я скажу ему, что у меня два сына, и они похожи друг на друга характерами, поступками, а главное, ослиным упрямством, как близнецы — парень мне не поверит. Решит, что старик впал в маразм. Хорошо, я ничего ему не скажу. Ты разучился говорить, Луций? Нет, просто он еще не научился слышать.

— Я за пластырем, — Марк кидается в дом.

Дед смотрит вслед внуку.

— Весь в тебя, — смеется Пак. — Ничего, с годами поумнеет.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

СНОРР — ОКТУБЕРАН — СЕЧЕНЬ

Глава шестая.

Ловушка для кроликов

…сто сорок один, сто сорок два…

Мышцы были уже деревянными. Они молили о пощаде, но Марк запретил себе останавливаться. Стиснув зубы, он продолжал «дубль-кач». Руки вдоль тела, пальцы, как корни, намертво вросли в рукоятки тренажера: не отодрать. Плечи — вперед и вверх. Дотянуться подбородком до висящей в воздухе голо-отметки. Ноги, отягощенные силовой подвеской — на себя, за голову, до второй светящейся отметки. Прямые ноги! Не сгибать! Не сгибать, мать твою! Вот так. Теперь — распрямиться: медленно, не расслабляя мышц. Медленно, я сказал! Вытянуться. И еще раз — плечи вперед, ноги на себя…

Дерево не должно болеть. У Марка болело все: грудь, пресс, спина. Вот такое он неправильное дерево. Ему казалось: волокна натруженных мускулов со скрипом трутся друг о друга. Растягиваются и сокращаются на последнем пределе. Того и гляди, лопнут. Нет, врешь, это еще не предел! Сто сорок девять… сто пятьдесят…

Одни деревья гнутся. Другие ломаются.

И не только деревья.

Что чувствует сломанная игрушка?

В детстве у Марка был зеленый монстр: гибрид динозавра со спрутом. Марк без затей назвал монстра Виридисом — Зеленкой. Виридис имел двадцать режимов: шипел, рычал, щелкал зубами, зловеще хохотал и даже произносил членораздельные фразы: «Я тебя съем!», «Не уйдешь!» и еще почему-то «Держись, я иду на помощь!» Монстр ползал, смешно перебирая по полу щупальцами, бегал вразвалку, огибая препятствия, но чаще натыкаясь на них, подпрыгивал на одном месте, вытягивая шею — и даже плавал. Плавал Виридис лучше всего. Марк верещал от восторга, когда Виридис спешил к нему с другого конца ванны, разевая зубастую пасть: «Держись, я иду на помощь!». Поймав друга в объятия, Марк смеялся: монстр щекотал ему живот.

Однажды Виридис сломался. Что только Марк не делал! Теребил, гладил, уговаривал, совал палец в пасть, плакал и требовал. Монстр хрипел, кося печальным глазом, в котором больше не вспыхивали золотистые искорки. Наверное, Виридиса можно было починить. Но Марк не помнил: пытались ли это сделать, и если да, чем дело кончилось. Виридиса он помнил. Как играл с ним — помнил. Поломку — ясней ясного. А вот удалось ли починить зеленого друга…

Не помнил, хоть убей.

После злополучной дуэли Марк Тумидус стал Виридисом, Зеленкой, порченым барахлом. Арест; карцер-одиночка на «губе». В соседние камеры угодили секунданты: Секст и Гельвий. К начальнику училища его отвели под конвоем. Стыд жег лицо хуже едкой щелочи. Марк смотрел под ноги, боясь встречаться глазами с другими курсантами. Он шел, куда велели, слушал, отвечал на вопросы. Копошение на месте; бессмысленный хрип. Приказ об отчислении зачитали назавтра, перед всем личным составом, на утреннем построении.

Жалкий хлам, Марк Тумидус ремонту не подлежал.

Всё!

В изнеможении он откинулся на жесткое ложе тренажера и выключил подвеску. С минуту лежал, тупо глядя в потолок, ни о чем не думая. Перед глазами гасли огненные круги. Наконец Марк сел и, скривившись, зашипел сквозь зубы. Ручейки пота, прежде стекавшие к затылку, чтобы собраться там в лужицу, сменили направление. Природные заграждения — брови и ресницы — не справились с соленым половодьем, в глазах отчаянно защипало. Марк потер глаза кулаком; стало только хуже.

Ругаясь, он вслепую зашлепал в душ.

По дороге, споткнувшись, Марк треснулся локтем о стену. Руку словно пронзил электрический разряд. В кабинке он на ощупь ткнул в первый попавшийся сенсор — на голову хлынул кипяток. По-быстрому смыв с лица пот и проморгавшись, Марк отрегулировал душ на «контраст» с циклом в десять секунд. Стащил трусы-«боксёрки» и майку, сунул в приемник автомата экспресс-стирки. И целую вечность, не меньше, стоял под контрастными струями, ощущая, как уходит боль, из мышц вымывается жалящий, ядовитый песок, и дерево по имени Марк превращается в человека.