Опасные пути - Георг Хилтль

Маркиз посмотрел на свою жену строгим, почти печальным взглядом.

— Вот следы воспитания мадам де Парабер, герцогини д’Альбрэ и маркизы де Бренвилье, научивших мою Атенаису такой мудрости, — сказал он. — Посмотри, как дрожат руки у бедной герцогини; она выиграла, перед ней лежит груда золота, но она не может протянуть руку, чтобы взять его; она не смеет пошевелиться. Неужели это — счастье?

— Это — счастье, если женщина так любима, как Луиза де Лавальер любима королем Людовиком, — ответила Атенаиса, — и несчастье, если оно куплено такими жертвами, как покой, честь…

— Для меня блаженство слышать, что ты так говоришь, Атенаиса, — прошептал маркиз, — я только потому согласился на твое приближение ко двору, что возлагал большие надежды на преимущества, которые это могло бы принести нашей семье, но избегай общества Лавальер.

— Избегать этой несчастливой счастливицы? Почему, Анри? Мне было бы стыдно прятаться от нее из боязни соблазна. Мне нравится Лавальер, я понимаю, что она всем пожертвовала своей любви, но смело могу сказать: все — лучше, чем положение Лавальер!

— Это — серьезные слова, — раздался голос за спиной маркизы.

Атенаиса обернулась.

— Мария де Бренвилье! — воскликнула она, протягивая подруге руку.

— Я сегодня совершенно не могла поговорить с тобой, — сказала Мария, — мой супруг все время водил меня по всем залам, причем я должна была выслушивать сотни раз рассказ о его похождениях на войне. Поздравляю Вас, маркиз, с отличием, которого удостоилась Ваша супруга, а еще более — Вас лично с тем, что Вы имеете жену, высказывающую такие убеждения, которые мы только слышали. Да, лучше быть подальше от тех путей, по которым следует та несчастная, которая сидит там, за столом.

— Прежде ты была другого мнения, — возразила Атенаиса, — ты всегда внушала мне мысли о почете и возвышении, — и она смущенно взглянула на своего мужа.

— Взгляды меняются, моя милая. Мой брак несчастлив, весь свет это знает, а такая жизнь развивает, в конце концов, жажду покоя и равнодушие ко всяким отличиям. Что нам блеск, если сердце не удовлетворено! Час, проведенный в поучительной беседе, для меня теперь имеет больше цены, чем все эти королевские праздники, и я очень счастлива, что в последнее время нашла такое общество, которое меня возвышает, воодушевляет, доставляет мне радость и удовольствие.

— Где же это интересное общество, которое так увлекло мою мечтательную Марию?

— Это — очень простой дом; дом вдовы Скаррон, которая живет пенсией, пожалованной ей королевой-матерью. Имя ее мужа известно всякому образованному французу.

В эту минуту у карточного стола произошло какое-то движение. Король встал; послышались крики: “Воды! Доктора!” — и присутствующие бросились в разные стороны.

Всякий, удостоившийся чести быть приглашенным к карточному столу короля, конечно, не смотрел на проигрыш или выигрыш, думая только об отличии участвовать в игре короля. Самой высшей честью считалось дозволение играть против короля. Тогда он сам метал и отмечал проигрыши. Кто проигрывал королю, — считал себя польщенным, но высшей степенью отличия считалось, если король возвращал проигравшему его ставку.

Король уже два раза приглашал Лавальер играть против него. Королева-мать задыхалась от гнева, не удостаивая фаворитки ни единым взглядом, но видя, что взоры придворных обращены на нее, королеву, с обидным состраданием к ее бессилию. Лавальер играла счастливо, но, наконец, проиграла и дрожащей рукой отсчитала королю свой проигрыш. Король с грациозным жестом возвратил ей деньги и, перегнувшись через стол, громко сказал:

— Прошу Вас, дорогая герцогиня, быть любезной и принять эту сумму от Вашего противника.

Это было уж слишком! Руки Анны Австрийской судорожно смяли карты; она хотела что-то сказать, но страшная боль пронзила ее грудь.

— Воздуху! Воздуху! — закричала она, — я задыхаюсь!

— Что с Вами, уважаемая матушка? — воскликнул король.

— Помогите, господа! Скорее, иначе ее величеству грозит опасность!

Через несколько минут королеве стало легче. Четверо слуг подняли ее вместе с креслом и вынесли из зала.

Лавальер исчезла.

— Это все из-за того, что король отличил при ней Лавальер, — прошептала маркиза Бренвилье на ухо Атенаисе. — Герцогиня может гордиться ненавистью королевы; силой этой ненависти она может измерить любовь к ней Людовика.

— Да, — с легким вздохом прошептала Атенаиса, — он любил и любит ее горячо; он будет любить ее вечно.

— Кто знает! — возразила маркиза, — если бы Лавальер была так хороша, как ты, — дело другое; но разве ты не видишь? Ее прелести уже вянут. Бедняжке скоро придется разочароваться. Если бы существо, подобное, например, тебе, захотело подарить короля своей любовью, — с Лавальер было бы покончено.

— Мария, ты страшно непоследовательна в своих взглядах: несколько минут назад ты говорила о счастье иметь возможность держаться подальше от этих опасных путей.

— Да, для меня. Моя жизнь кончена, — строго ответила маркиза, — мои радости отлетели; но ты, моя прелестная Атенаиса! Тише! Молчи! Твой муж слушает нас. Если раньше я говорила совсем другое, то потому, что он слушал наш разговор. Помнишь ли ты наши беседы в замке Мортемар? Помнишь мои пророчества? Сегодня ты впервые вступила на опасную почву; не гляди же ни направо, ни налево; смотри лишь на цель, представляющуюся впереди.

Ее шепот перешел в какое-то шипение; она поминутно оглядывалась, крепко держа маркизу за руку.

— Ну, Мария, — воскликнул подошедший Бренвилье, — я полагаю, нам пора и домой. Я так устал после похода. Вашу руку, моя прекрасная супруга! Завтра, милейший маркиз, — обратился он к Монтеспан, — мне предстоит удовольствие представить моей жене того, кто спас мне жизнь. Прощайте! До скорого свидания!

Уходя, Мария бросила на Атенаису долгий, выразительный взгляд.

— Странная пара! — сказал Монтеспан.

— Да, они оба — странные люди, — согласилась Атенаиса, — но Мария в самом деле очень любит меня.

— У меня такое чувство, точно это — любовь гремучей змеи. Впрочем ты у меня такая умница, такая добрая; чего тебе бояться со стороны маркизы?

— Не правда ли? — со смехом подтвердила Атенаиса, — ведь не задушит же она меня своими кольцами!

Но тут она слегка вздрогнула: ей вспомнилась книга, вспомнился убитый священник; она боязливо схватилась за руку мужа и пошла вместе с ним по широкой лестнице, к вестибюлю. Вскоре оба они сели в свою карету. На углу улицы Сэнт-Оноре им встретился кортеж: черная карета, запряженная четверкой лошадей, ехала шагом, направляясь к воротам; два лакея ехали верхами впереди, два — позади; у дверец экипажа тоже ехали люди с факелами.