Запах страха. Коллекция ужаса - Стивен Джонс

Три дня назад в моем лодочном гробу посреди консервированных кабачков и помидоров, больше похожих на зародышей в стеклянных банках с завинчивающимися крышками, мне приснились три душераздирающе причудливых сна подряд. То, что я пережил даже один из них, не говоря уже о том, что я выдержал все три, до сих пор поражает меня, доктор Прида. Первый из них лишил бы мужества девятерых из десяти спящих днем представителей моего несчастного племени, даже более того, поверг бы их в полнейшую прострацию, превратив в безвольную добычу коричневых пауков-отшельников, пещерных кузнечиков и мышей. Прошу меня простить за то, что кажется похожим на неприкрытое бахвальство, но я знаю ахиллесову пяту моих коллег и свою, знаю, что первый сон пустил смертельную стрелу в эту весьма уязвимую точку моей психической анатомии и поразил ее в самое естество.

Сон. Перейду к самому сну. Я перескажу его так же ясно и сухо, как он явился мне: я проснулся (не в действительности, а в опалово-бледном мире моего видения) и выбрался из своего ложа в совершенно белую комнату: белый потолок, белый пол, белые стены, белый остов кровати, белая вешалка для одежды, и на вешалке — несколько предметов одежды десятилетнего мальчика, которым был я во сне. Мне пришлось одеться, потому что проснулся я голым, и, чтобы не ослепнуть, я должен был немедленно приспособиться к режущей глаз белизне комнаты. Вздрагивая от прикосновения к каждому из предметов, я надел трусы школьника, гофрированную белую майку из тех, что носят мужья, избивающие жен, утино-белые штаны, накрахмаленную белую рубашку и белую фуфайку с капюшоном, который немного защитил меня от чрезмерной яркости света. Склонив голову, я ощупью вернулся к кровати, нашел пару плотных белых хлопковых носков на белой пуховой подушке и стал натягивать один из них на мертвенно-бледные пальцы левой ноги, на бескровную подошву и выше на лепрозную лодыжку. Носок не заканчивался. Он покрыл икру, бедро, пах и — каким-то невообразимым геометрическим искривлением — талию, грудь и шею, так что я в конце концов оказался заключен в белоснежный чехол, который безжалостно сжимал, казалось, каждый квадратный дюйм моего тела. Когда я закричал, все еще оставаясь во власти сна, этот кошмар отступил, однако не выпустив меня в сырую, но уютную действительность погреба моей прабабушки.

Ах, мой рассказ поразил вас, доктор Прида. Понимаю. Что может заставить замолчать в изумлении психиатра надежнее, чем столь яркий образ, такой как невинный ребенок, затянутый в тесный прямой чулок? Вы улыбаетесь. Несомненно, для того чтобы успокоить меня, убедить своим сочувствующим видом, что даже этот ужас не отдалит вас от меня, что я могу продолжать говорить свободно, не боясь возмущения или осуждения с вашей стороны. Что ж, хорошо. Второй сон. Последовавший за первым после промежутка беспорядочной пустоты и ворвавшийся в мое растревоженное сознание в преддверии полудня.

Неудивительно, что дневной кошмар был связан с едой.

Я, молодой человек лет двадцати пяти или двадцати шести, сидел в деревенской викторианской кухне перед огромной фарфоровой тарелкой картофельного супа. Рядом с тарелкой стояло большое белое блюдо, на котором расположились тост с моцареллой или, возможно, с сыром проволоне, сваренное вкрутую яйцо и миска макарон с резаным миндалем, бутонами водяного кресс-салата и кусочками сушеного сельдерея. Над пластиковым покрытием стола возвышался стакан молока с пенкой, подобный маленькой дорической колонне. Чувствуя тошноту, я стал черпать ложкой суп, вгрызаться в бутерброд, откусывать кусочки яйца, пробовать макароны и пить молоко в предсказуемо нескончаемой повторяющейся последовательности, остановить которую не мог даже мой сон. Перистальтические сокращения моего горла продолжались без помех и остановок, пока белые слезы не начали капать в суп и густой, пронизанный сиянием туман не вполз в кухню, наполнив липкой просвечивающейся пеленой и мой пищевод, и сам второй сон.

Вы снова улыбаетесь? Хотите еще больше успокоить разволновавшегося клиента? Проявить еще больше сочувствия необычному сновидцу? Конечно, конечно. За что же еще мы платим, доктор Прида? К кому еще можем обратиться? Но теперь-то вы понимаете, почему стыд как плащом окутывает меня, почему совесть гложет меня. Однако, раз уж я зашел так далеко, могу ли я удержаться от того, чтобы сбросить с себя груз последнего сна, рассказать о третьей, последней и самой безжалостно-причудливой пьесе ужаса?

Слушайте же, доктор Прида. Слушайте, как слушали других, и держите в себе возмущение, усмиряйте негодование и его неизбежное словесное выражение, пока я не очищу себя полностью от этого душевного яда. Однако знайте, что у него есть повествовательная арка, отсутствовавшая в предыдущих двух снах, и дополнительный персонаж. Эта история противоположна двум предшествующим наборам статичных образов неясных видений. Знайте и то, что не найди мой наставник меня в судороге пробуждения и не помоги мне, я бы мог умереть навсегда. Слово «навсегда», по крайней мере в его гипотетической проекции, несет больше окончательности, чем я или любой из моих безымянных двоюродных, троюродных или не кровных братьев и сестер может вынести.

Слушайте же.

Я, сорокалетний мужчина (мой возраст этим вечером, доктор Прида), стою у алтаря в белом смокинге и сочетаюсь браком с женщиной на двенадцать лет младше меня, облаченной в традиционное белое подвенечное платье. Она смотрит на меня с безусловной нежностью, редкой, как дождь со снегом посреди зимы. После бракосочетания и пышного торжества в деревенском викторианском доме, в котором все было выдержано в оттенках кремового цвета и цвета слоновой кости, от обстановки до фрамуг, от жалюзи до обшивки стен и стоек перил, мы в белоснежном лимузине доехали до мраморной виллы, расположенной на вершине скалы из кварца и молочного халцедона. Там, в последних лучах дня, в комнате с высокими стенами, выходящими на долину, покрытую белыми хризантемами и бледными гардениями, мы, не оставляя следов укусов или удушения, исполнили клятвы, данные во время церемонии, и возлегли на брачное ложе в объятиях друг друга, и так, предаваясь неге, прошли всю самоотрицаюшую ночь до самого порога следующего утра… когда мое настоящее тело, лежавшее в яме, начало в ужасе биться, противясь обыденности столь гармоничного и полного единения. И, как я уже говорил, я мог бы в ту минуту умереть навсегда, если бы не своевременное вмешательство Грегора, нашего бессмертного отца.

Вы улыбаетесь. Улыбайтесь шире. И приблизьтесь ко мне в черных бархатных туфлях и с улыбкой на устах. Какие у вас большие красивые зубы, какие острые резцы, моя дорогая доктор Прида. И вы так выразительно безмолвствуете, что нам, возможно, никогда больше не придется разговаривать снова…

Марк Чадборн

ТЕ, КОГО МЫ ПОКИДАЕМ

Лауреат Британской премии фэнтези Марк Чадборн является автором одиннадцати романов и одной публицистической книги. В начале 2008 года вышла вторая часть его фэнтези-трилогии «Королевство Змея» под названием «Пылающий человек».

Сейчас Марк Чадборн, бывший журналист, работает на телевидении Би-би-си сценаристом. Помимо литературы он в разное время перепробовал целый ряд других профессий: владел независимой звукозаписывающей компанией, продюсировал рок-группы, работал на заводе, был помощником инженера. Живет он в английском районе Мидлендс в доме посреди леса.

«Несколько лет назад, — вспоминает Чадборн, — работая над одной журнальной статьей, я имел удовольствие провести какое-то время в обществе Тима Пейджа, известного военного фотографа, прошедшего вьетнамскую войну. Фотографии Тима помогли нашему обществу осмыслить эту войну, но его рассказы были не менее живой иллюстрацией ужасов этого конфликта. После тяжелого ранения осколками мины, потеряв часть мозга, несколько мучительных лет он провел в больнице, цепляясь за жизнь. Выздоровление его было столь чудесным, что сейчас даже трудно сказать, через что он прошел. Рассказ „Те, кого мы покидаем“ был вдохновлен им».

Прошлому нельзя доверять. Память часто подшучивает над нами, нашептывает ложь или насаждает призрачные образы, которые роятся где-то в глубинах сознания. Раньше я думал, что с фотографиями дело обстоит иначе. Ведь они схватывают мгновение идеально, их мир реальнее реального мира, потому что они видят вещи, которых сам ты не замечаешь. Мимолетное изменение выражения лица, беглая улыбка или подступающая слеза, необычная игра света, причудливые соседства, тайные шутки природы. В фотографиях старые друзья живут вечно, такими, какими ты их помнишь.

Так мне казалось.

За окнами звук падающих на окраину города снарядов почти теряется среди воплей страха и отчаяния. Женщина с лицом, перекошенным от горя, бросается из окна дома напротив. Это одна из тех, кто двадцать лет назад бежал на юг. Лучше наложить на себя руки, чем ждать медленной смерти от неумолимого мстителя.