Становление личности. Избранные труды - Гордон Олпорт

Являются ли любовь и ненависть инстинктами?

Так как ненависть – явление, зависящее от обстоятельств, неверно утверждение фрейдистов о том, что она вырастает из инстинкта агрессии и разрушения. Конечно, враждебность – это нормальная, возникающая почти рефлекторно способность людей, проявляющаяся, когда серьезная фрустрация блокирует аффилиативную тенденцию их поведения. Но способность, даже естественная, не является сама по себе влечением в том смысле, что она ищет выход своей энергии.

Однако как обстоит дело с тем, что я называю аффилиативными желаниями? Может возникнуть впечатление, что я считаю их основополагающим жизненным инстинктом. Если ненависть возникает только при угрозе аффилиации, разве мы не должны предположить, что именно аффилиативная потребность является первичным инстинктом? В психологической литературе есть много указаний на такую возможность: инстинкт стадности, родительский инстинкт, «желание» ответа, «потребность» в аффилиации.

Хотя я бы согласился поддержать этот постулат, если это окажется логически необходимым, однако вынужден указать на принципиальную пустоту всех формул инстинктов. «Инстинкт любви» не может означать ничего, кроме того, что природа человеческой жизни, видимо, требует сильных личных привязанностей. В каждом индивидуальном случае постулирование этого инстинкта не значит ничего. Не объясняет он и множество трансформаций, которые претерпевают привязанности человека, в том числе тонкое взаимодействие любви к себе и социализированной любви. По-настоящему важные вопросы относительно любви и ненависти встают после проблемы инстинктов. Нашим поведением всегда управляют наши нынешние отношения, наша теперешняя преданность и отвращение, а не неизменные инстинктивные силы, как утверждают Фрейд и другие [207] . Я не верю, что мы можем рассматривать множество форм привязанности и отвращения в вечно развивающейся личности просто как множество каналов выхода постоянных инстинктов секса и агрессии, или стадности и любви, или чего-то еще.

Мне кажется очевидным, что мотивация – это всегда процесс, протекающий в настоящем и направленный в будущее, состоящий из отношений, убеждений и форм приспособления, которые, разворачиваясь в душе человека, успешно связывают его с миром. Мотивация носит конкретный характер, который не могут учесть доктрины инстинктов. Нами, я думаю, с ранних лет жизни движут не инстинкты, а интересы .

В самые первые месяцы жизни у ребенка развиваются системы позитивных привязанностей. Он любит свою мать, а не чью-то еще. Его исходная недифференцированная готовность быстро поляризуется по объектам. У него возникает привязанность к группам, членом которых он является: к своей семье, своей церкви, своей этнической группе, а позднее – к своему домику, своему офису и своему собственному потомству. Любовь и верность конкретны. Они принимают форму чувств, и эти чувства усваиваются. Говорить, что позитивные привязанности человека – это не что иное, как случайная канализация инстинкта, просто бессмысленно. Именно чувства являются устойчивыми постинстинктивными мотивами развивающейся личности.

Ненависть тоже конкретна. Негритянский ребенок делает дружеские шаги навстречу белому ребенку и страдает от полученного отпора – унижение обращается в ненависть. Скажем ли мы, что канализировался инстинкт агрессии, или мы скажем, что вырастает очень конкретное отношение возмущения, которое приобретает собственную динамику, потому что ребенок должен далее приспосабливаться к этой новой фазе своего опыта? Ненависть не существует, пока ей не научились. Растущий ребенок всегда обучается специфическому набору идей относительно специфических категорий людей и соответственно этому выстраивает свои чувства. Его поведением далее руководят именно эти чувства (а не инстинкты). И эти постинстинктивные единицы в личности являются главным для понимания человеческих взаимоотношений, ибо только они определяют курс дальнейшего развития личности.

Повторю, что при желании мы можем говорить об аффилиативной потребности или инстинкте, обобщая таким образом явления, которые мы обсуждаем. Однако мне кажется, что это бесплодно: делая так, мы, скорее всего, упустим из виду уникальность жизненной истории каждого человека, как и то, что его мотивы не полностью соответствуют мотивам других людей. Имея дело с конкретными людьми, мы должны всегда иметь в виду направленные формы аффилиации.

Как развились эти постинстинктивные единицы – это, конечно, загадка научения, предмет, который мы здесь исследовать не можем. Мы знаем, что установки принимают форму отчасти под давлением конформности и подражания; знаем, что главное влияние оказывают родители, но свое воздействие – и хорошее, и дурное – оказывают и преподаватели. Мы знаем, что в этот процесс вносят вклад смещение и обобщение. Мы знаем также, что все враждебные установки отмечены любопытной проекцией: человек, который нам не нравится, почти всегда рассматривается как полностью виновный. Нам редко приходит в голову, что основа нашей ненависти может полностью заключаться в нас самих, что мы можем просто делать не нравящегося нам человека «козлом отпущения». Никто никогда не просит, чтобы его излечили от его предубеждения. Ненависть действует как желтуха: страдающий от нее не замечает состояния собственной печени, это внешний мир кажется злобно-желтым.

Как я уже ранее отмечал, некоторую враждебность можно логически оправдать, когда вызывающий ненависть человек или группа преднамеренно возводят препятствия на нашем пути. Но одной из самых трудных задач в мире оказывается попытка убедить индивида внимательно проанализировать его враждебное отношение и тщательно отделить причины, лежащие вне , от причин, лежащих внутри .

В предлагаемом мною здесь представлении о мотивации важны жизненные планы человека. Именно эти планы, а не его гипотетические инстинкты, являются движущей силой его жизни. Каждый раз, сталкиваясь лицом к лицу с проблемой приспособления, он будет осуществлять его с помощью своего нынешнего арсенала: его теперешних предубеждений, отношений и чувств. К чести большинства неофрейдистов, они замечают этот момент, признавая, что эго – не слуга ид, как декларировал Фрейд. Скорее, ключ к поведению человека может давать его нынешняя философия жизни. Один человек рассматривает мир как джунгли, где люди по сути злы и опасны; другой рассматривает его как дружелюбное место, населенное потенциальными приятелями. Каждый действует в соответствии со своими нынешними убеждениями.

Этот постинстинктивный взгляд на мотивацию обладает двумя большими преимуществами. Во-первых, он уверяет нас в том, что улучшение человеческих отношений возможно. Наша природа не обрекает нас на то, чтобы делать что-то – за или против – с нашей «инстинктивной» агрессией; мы не должны беспокоиться об этом. Наше поведение вырастает из усвоенных нами чувств и предубеждений. Но можно улучшить образование, чтобы усвоить лучшее, и можно использовать подходящую терапию для переучивания.

Второе преимущество состоит в том, что мы можем теперь плодотворно решать самую трудную проблему из всех: как примирить аффилиативные потребности индивида с его любовью к себе и самооценкой.

Себялюбие и альтруизм

Вопрос можно сформулировать следующим образом: как далеко распространяются аффилиативные желания индивида? Включает ли его картина собственной безопасности и личной целостности всего несколько или много аффилиативных отношений? Говорит ли он, как Англичанин в Индии у Э. М. Форстера: «Мы должны исключить кого-то из нашего сборища, или мы останемся ни с чем»? Скольких мы пригласим на свое «сборище» – это просто вопрос нашего прошлого научения. Мы можем сформировать крошечный островок безопасности, охватывающий маленький аффилиативный кружок, или большой остров, где наше самоуважение тождественно интересам более широкого круга. Некоторые люди настолько хорошо социализированы, что чувствуют себя действительно сильнее, когда они заходят дальше в своих привязанностях, когда приглашают все больше и больше людей на свое «сборище».

Если бы я читал курс онтогенетического развития, последовательность стадий была бы примерно следующей. Прежде всего, симбиотическая фаза, которую я описал. После этого периода зависимости и безопасности, проведенного с матерью, ребенок энергично вступает в аффилиативные отношения со своим окружением. Его любопытство и дружелюбный интерес не знают границ. Фрустрации, от которых он страдает, – всего лишь рябь на приливной волне. В возрасте двух-трех лет, когда возрастают ограничения, фрустрация усиливается и помогает интегрировать растущее чувство индивидуальности, которое более резко отделяет ребенка от его социального и физического окружения. Хотя в норме многие годы у него продолжаются теплая и позитивная идентификация с родителями, он также учится отстаивать свои права и возмущаться пренебрежением своим самолюбием. Эгоизм становится выдающимся фактором в его жизни, быть может, самым выдающимся. Но благополучие других также остается его искренней заботой.