Круглые кубики - Анна Мосьпанов

– Их бин моряк! Кейптаун и Одесса, их браухе майн пуф (мне нужен мой бордель!). Хильфе битте, а то он – ер ниммт ер (он возьмет его), – снова заскулил Изя.

– Кого именно он возьмет? – напрягся полицейский и снова достал убранную рацию.

– Пуф! Хиер ист ер (вон он)! – взвизгнул Изя, боковым зрением заметив в свете фонаря удаляющуюся фигуру Вальдемара, воспользовавшегося ситуацией и выволокшего злополучный предмет мебели из кустов.

– Стоять! – рявкнул напарник и кинулся за фигурой. Через три минуты он вел под руку онемевшего от ужаса, практически трезвого Вальдемара, державшего перед собой плюшевый объект страсти.

– Ну вот же! Моряки не сдаются! – ликовал дядя Изя. – Я же говорю, дер бесте пуф дер вельт (лучший бордель в мире!). Уж я-то знаю, чем женщину порадовать.

Остаток ночи дядя Изя с Вальдемаром провели в полиции, заполняя всякие формуляры, а наутро все общежитие уже знало хохму про лучший бордель мира, находящийся в единоличном владении дяди Изи.

Я тогда только-только начинала изучать немецкий язык и раз и навсегда запомнила истину – не знаешь, как правильно произносить слово, – промолчи. Не понимаешь смысла сказанного – промолчи! И переспроси. И никогда, никогда не подписывай того, чего не понимаешь.

Очень, надо сказать, пригодилось в дальнейшей жизни.

Глава 22

Кило киви и круглые кубики

Эти примитивные, казалось бы, правила я внушала и внушаю ежедневно всем своим клиентам, приходящим в нашу юридическую компанию за консультацией. Не понимаете чего-то? Не подписывайте! Особенно это касается пожилых людей и плохо владеющих языком приезжих. И вроде бы ничего нового я им не рассказываю, и любой разумный человек прекрасно понимает, что, не обладая элементарной юридической грамотностью, можно легко стать добычей мошенников, и все равно чуть ли не ежедневно в нашей фирме раздаются звонки с просьбой помочь аннулировать только что составленный договор на приобретение какого-нибудь чудо-пылесоса, который доверчивый покупатель вовсе и не собирался покупать. Но так вышло. Подписал. И попал в капкан.

А бывают, наоборот, настолько осторожные и предусмотрительные люди, что диву даешься. Вроде бы живет одинокий старик в чужой стране, и языком не шибко владеет, и родственников – никого. Но прежде чем принять какое-то решение человек придет и спросит – верно ли? Не ошибусь ли? Не случится ли чего?

Недавно только общалась с таким дедулей.

– Дочка, не наберешь мне кивий ентих вон? Кило где-то. Больше не надо, – окликнули меня как-то в магазине.

Обернулась на русскую речь. Я его знаю, этого старичка. Видела однажды. Он приходил к нам на бесплатную юридическую консультацию. Есть в нашей фирме такая услуга – раз в месяц мы принимаем русскоязычных пожилых клиентов совершенно бесплатно. Так как вместе со мной в компании работает еще один русскоязычный юрист, мы решили, что эти бесплатные консультации будут нашим посильным вкладом в жизнь русскоговорящей общины города.

Этот старик проживал в стране совершенно один, и социальные службы предложили ему переселиться в дом престарелых, где за ним будет надлежащий уход. Точнее, это он так все понял. Вернее, не понял. На самом деле речь шла всего лишь о медицинском освидетельствовании, устанавливающем степень дееспособности дедушки. И в документах, которые он нам принес, как раз таки было указано, что все в порядке и при желании дед может оставаться дома под наблюдением патронажной службы.

А дедуля недопонял, не расслышал и разволновался. Береженого бог бережет, и он пришел со своими бумажками к нам.

У меня очень хорошая зрительная память. У него, как выяснилось, тоже.

– Я тебя запомнил, дочка, – озвучил он мои нехитрые мысли. – Ты тогда рассказывала, что я не обязан уходить в дом престарелых, если не хочу. Вот спасибо тебе, что оставили дома меня, что не запихали в ентот ихний дом стариковский. Не надо оно мне. Уж сам я как-нибудь! Что ж я, немощный какой, чтоб в доме престарелых доживать?

Несмотря на внушительный возраст дед еще вполне ничего. Осанистый, подтянутый, в чистенькой черной куртке и темно-зеленых вельветовых штанах. Седая аккуратная бородка, умные, выцветшие от времени, бывшие когда-то голубыми глаза, кустистые густые брови, родинка над верхней губой. Зачем ему родинка? Дамская такая, вызывающая. Мушка.

И во всем его облике чувствовалась стать, военная выправка. Спина прямая, плечи расправлены. Как линейку проглотил.

Как же его звали? Григорий? Георгий? Кажется, Георгий Константинович.

– Да никто вас не собирается упекать в дом престарелых, Георгий… Константинович. Это ваше и только ваше решение. Даже если социальное ведомство будет вам предлагать подобное развитие событий, последнее слово все равно за вами. В документах указано, что вы вполне в состоянии обслуживать себя, патронажная служба приезжает каждый день, так что все нормально. Не волнуйтесь.

– Георгий. Зовите меня просто Георгий. Не так уж я и стар, в самом деле.

Лохматые брови на его лице жили собственной, совершенно отдельной от остальной мимики жизнью. Разбегались в разные стороны, тут же снова сходились, потом одна зачем-то ползла вверх, отчего выражение лица становилось совершенно детским, озорным, славным-славным.

– Вот ентих вот кивий, килограммчик, да-да. Руки только не очень слушаются, а сам я еще ого-го. Майором службу закончил. Не смотри, что речь у меня не шибко грамотная. У нас на Алтайщине все так говорят.

Руки у него действительно тряслись. Стариковские, морщинистые руки в бугорках вен, с неровно рассыпавшимися по тыльной стороне ладоней пигментными пятнами – как фасолинки, только темнее. Руки всегда выдают возраст. Если бы не они, то со спины ему вполне можно было бы дать лет пятьдесят.

– …Я вот всю жизнь борюсь с ентим «ихний» и «ентот» – и все никак! Неграмотным и помру. Ты смотри, какие киви! Сочные, спелые. Мы ентих кивий там, дома-то, отродяся не видывали. А здесь – вона чего. Даже я могу купить. Ты, дочка, скажи той комиссии, что я помирать дома буду. Не пойду никуда.

– Георгий Константинович… Простите, Георгий, не нужно никому ничего говорить. Вас никто никуда насильно не отправляет. Вы в прекрасной форме, значит, вполне можете жить дома.

– Да? Точно? – Левая лохматая гусеница снова поползла вверх. – Это уже окончательно? А то енти бумажки когда приходют, я и прочесть-то толком не могу. Заковыристо шибко написано, хоть я и знаю немецкий. С войны еще. Знаешь, дочка, я ведь под Кенигсбергом был. Мальчишкой совсем ушел. Восемнадцати не было. Жалко только, что самый конец застал. Там, в Пруссии, тогда ихнего сословья много было. Там нахватался, пока… Ой, смотри, вторую кассу открыли. Пошли-ка туда скоренько!

И неожиданно резво, совсем по-юношески, рванул к кассе, стремясь оказаться первым в очереди. Я со своей тележкой за ним не успевала.

К кассе мы подошли не первыми. Дед даже огорчился.

– Привык первехоньким везде быть. Дочка, я вот думаю, как это так странно. Мы с ними воевали-воевали… ну не с ентими, которые сейчас. С немчиками. С их дедами. – Он сделал забавное ударение на второе «а», отчего теплое, домашнее слово «дед» приобрело серьезный, протокольный оттенок. – Победили их. И теперь у них старики живут припеваючи. И ихние, и наши здесь. Я вон и кивий ентих купить могу себе, и ананасов всяких, и мангу даже. Как ее есть, мангу эту, не знаю, но купить-то могу! Не знаешь, кстати, как есть-то ее? Да бог с ней, с мангой. Я что сказать-то хотел…

Откашлялся, погладил рукой бороду. Аккуратно выложил на ленту продукты. Упаковку свинины, картофель молодой, помидоры и киви.

– Что сказать-то хотел… Вот я все могу себе купить. А вон возьми брата моего старшого. На Алтае там остался, говорит, не поеду никудысь, здесь помирать буду. Здесь, говорит, родился, за Россию кровь проливал, здесь и помру. Так вот он не то что кивю – никаких фруктов купить не может. Как бабка померла, так и огород забросил совсем. Раньше все свое – огурчики, помидорчики, картошку сажали. А теперь сил у него нету никаких уже. Хорошо, сын евонный в город его к себе забрал, а то так и помер бы один. Погодь-ка, я кошелек достану. Сколько там, не вижу…

Кассирша повторила сумму. Георгий Константинович вытащил старенький коричневый кошелек. На внутреннем отвороте – полустертая, истлевшая на сгибах фотография. Молодой рослый мужчина в военной форме, девушка в тоненьком платьице без рукавов и еще один мужчина – в накинутой на плечи шинели и с фуражкой в руке.

Старик увидел, что я рассматриваю фотографию.

– Это, дочка, мы с Галкой, с женой моей, покойницей, тогда будущей еще – там и познакомились, в Восточной Пруссии, я там остался служить после войны, и брат мой, вот, Игнат. Он старый совсем уже, больной. Спасибо, сынок евонный взял к себе. Иначе не выжить там ему было бы.

Снова закашлялся.

– Я вон вчера с сынком евонным разговаривал. Говорю, купи Игнату моему кивий побольше. Я ему привозил три года назад, когда летал туда в последний раз – отсюдова, из Германии, вез, представляешь?