Царевна, спецназ и царский указ (СИ) - Филимонова Наталья Сергеевна

Мог бы и с поклоном преподнести, как положено, пан шляхтич… Алька представила, как богатырь ей кланяется и церемонно величает ясновельможной панной. Ой, да ну его!

Полюбовавшись еще мгновение на шпильку, затем на ромашки и ландыши, что за неимением ваз поставили в кружки с водой, девушка воткнула “безделку” в волосы и решила вернуться на крыльцо.

Обстановка здесь уже изменилась. Сирень наконец благополучно вкопали. Правда, сидела она все же как-то слегка кривовато, но этого старательно никто не замечал. Из одного из сараев вынесли большой деревянный стол, на который уже воздрузили блюда с пирогами. Чуть в стороне Михайла споро разводил костер. Светик с Савелием выкатили из подвала бочонок с сидром. Да тут, похоже, целый пир намечается!

Пир удался на славу. И Алька уже не особенно понимала, что именно они отмечают — день, когда она стала старше, или день ее боевого крещения. Да и неважно это было. Во всяком случае, такого праздника у нее уж точно в жизни еще не было! Когда трещит костер, над которым жарится куропатка, льется рекой пенный сидр, рассказываются бесконечные истории, поются песни — то знакомые, то совсем чужие, и звучит веселый смех.

У нее всегда была маленькая семья — вечно занятой отец да серьезная не по годам сестра. А со смертью отца она и Наину будто разом потеряла. Впрочем, нет, сестру она потеряла раньше, и кто бы объяснил ей наконец, почему же это случилось…

А вот сейчас было так хорошо, будто вот это-то и есть ее самая настоящая семья, вот такая большая и шумная. И все эти мужчины — действительно ее братья. Ну… почти все. А с братьями можно ничего не стесняться и ничего не бояться. Можно беззлобно подтрунивать друг над другом, и смеяться даже над самой собой. Слушать истории о чужих первых подвигах и самой уже со смехом вспоминать, как шла сюда когда-то и что думала при этом.

А еще можно совсем по-детски с визгом носиться между деревьями, в который раз убегая от парочки “братцев”.

Ночь нынче безлунная, и темнота в лесу стоит кромешная, но темнота эта — уже родная, уютная, ведь вон — совсем рядом за деревьями видно костер и светлые окна дома. Можно затаиться в непроглядной мгле, пытаясь отдышаться и не хихикать слишком громко, пока мимо с топотом проносится кто-то, хрустя ветками. Осторожно отступить…

Чтобы попасть в чьи-то крепкие и нахальные, вовсе не братские какие-то объятия. И услышать едва слышный шепот в самое ухо:

— Поймал.

Заполошно развернуться, почему-то зажмурив глаза, вскинуть голову — и почувствовать на губах осторожный, нежный поцелуй, едва ощутимый сначала. И надо бы дернуться, отстраниться, вспомнить… что-то. Или кого-то. Почему-то же нельзя ей как будто…

Только все “нельзя” — они где-то там, далеко. Здесь ничего Альке дурного не грозит и грозить не может. Ни за что и никогда ее никто не обидит здесь.

И если дернуться, оттолкнуть — закончится этот момент и не повторится, исчезнет тот, кто обнимает, и никогда и словом, и взглядом не намекнет более.

А так хочется, чтоб этот миг длился долго-долго. От мужчины пахнет костром и хвоей, а губы у него неожиданно мягкие. Вот только коленки у Альки подгибаются — хорошо, что сильные руки держат ее за талию. Так хорошо. Вот прижаться еще только покрепче…

Резко выдохнув, мужчина чуть отстранился и нежно, осторожно прикоснулся губами к Алькиной переносице, а затем к опущенным векам — одному и второму.

А в следующий миг, когда царевна наконец распахнула глаза, отступил назад, резко развернулся и в пару длинных шагов скрылся за деревьями.

Будто просыпаясь, девушка несколько раз моргнула и прикоснулась к губам.

Это… это что такое сейчас было?!

Нет, это что за наглость такая! И… и вообще — у нее же жених есть!

___________

*Drosera Carnivora (лат.) — дословно “Росянка хищная”. Veneficus — “ядовитый”, “отравляющий” или “волшебный”, “чародейский”.

Глава восемнадцатая, в которой появляются колдунья и яблоко

Случаются поздней весной такие дни, что будто, заблудившись, забрели из осени. Когда небо высокое и синее-синее, солнечные лучи путаются в листве высоких деревьев, молчат отчего-то птицы, а в неожиданно-прохладном воздухе нет-нет да пахнет вдруг сырым грибным духом и прелыми прошлогодними листьями, повеет тревожным ожиданием — зимы ли? Беды ли?

Вот в такой-то день наследная царевна Алевтина Игнатьевна в одиночестве бродила по ставшему уже таким родным и знакомым лесу. До очередной тренировки время еще есть, можно отдохнуть, посидеть, поболтать со Светиком или помочь по дому… но хотелось побыть немного одной и уложить в голове события последних дней. А еще — обдумать хорошенько нечаянно подслушанный разговор. К которому, как и ко многим событиям, совсем непонятно было, как относиться.

Правда, “нечаянно” это было в самом начале, когда Алька, не скрипнув дверью, вошла в сени. Ходить и двигаться бесшумно ее учил Акмаль — и наука быстро пошла впрок, а царевна тренировалась в ней при всяком удобном случае. Но когда, услышав из горницы голоса, она уловила свое имя, Алька остановилась вполне сознательно. И окликать никого не стала.

Разговаривали Михайла и Савелий.

— Да что ж я, слепой? — мрачно спрашивал глава отряда и тяжко вздыхал. — Вот потому, видать, и не берут девиц в богатыри. Беды не миновать с ними.

Алька, затаившаяся в сенях, почувствовала, как сами собой стискиваются кулаки. Это чем она, интересно, теперь-то провинилась?! Все ведь так хорошо уже было! И получается у нее все в последнее время. И в отряд влилась совершенно. Да богатыри в ней души не чают — почти все!

А что вовсе уж непонятно — отчего это прямой и честный Михайла вдруг за спиной у нее на что-то жалуется, а не в глаза ей высказывает.

А Савелий только угукнул, и от его согласия царевне стало еще тошнее. Она осторожно выглянула из-за косяка. Мужчины сидели боком к дверному проему и не замечали свидетельницу своего разговора.

— И ведь кабы он один, — продолжал между тем Михайла. — А то ведь…

— А сам? — Савелий остро посмотрел на старшого из-под бровей.

— Я на чужих невест не заглядываюсь! — резко обрубил тот, однако собеседник его только хмыкнул. — И что сталось-то? Ведь было же…

— А я тебе скажу, что сталось, — усмехнулся Савелий. — Вот явилась она к нам — дурная девчонка, наивная, смешная, оборванная, а гонору до небес. Только и того, что хорошенькая, так хорошеньких девчонок — вон, в каждой деревне, выбирай любую. Дева в беде, как все прочие. К тому еще и царевна. Стало быть, и не девица она нам, а охраняемый объект. А со временем — и мы попривыкли, и она. Своей совсем стала. Подросла наша девочка, повзрослела. А еще — оказалось, кроме того гонора у ней и характер имеется. Настоящий. Не медовый, так и нам не в квас его класть. Оказалось, что и смелости ей не занимать, и голова как надо работает. Дури, понятно, тоже хватает… Зато и весело с ней парням, и интересно. И ничуть не похожа она на девиц, что спасать каждый день приходится. А хорошенькая — по-прежнему. А ребята молодые, каждый день бок о бок… вот и начали поневоле перед ней красоваться, соперничать. Может, не все сами еще поняли. Пока.

Михайла только рукой махнул безнадежно.

— Да ясно все это… делать-то что теперь? Не к государыне же с этим идти…

Савелий хохотнул.

— Как вижу: являешься ты к ней на поклон, говоришь, матушка Наина Гавриловна, заберите вы ее от нас, неба ради, ить того гляди друг друга покрошим… А она тебе: сами, мол, приютили, сами мучайтесь!

Глава отряда так и не улыбнулся — и глянув на него, второй богатырь тоже посерьезнел.

— Ничего ты тут не сделаешь. Да и не надо. Вот как сама она определится, выбор сделает — так и успокоятся все. Да и несерьезно это…

Алька едва удержалась, чтобы не выскочить, не объявить, что уж она-то выбор свой давно сделала. И вообще, с чего это с ней кто-то мучается!