Брусничное солнце - Лизавета Мягчило

того пылающая от стыда, барыня не знала, за какую корягу забиться, чтобы унять пляшущее сердце. Было в его «Варя» что-то личное и глубокое.

Она смолчала. Виновато опустила голову, засунув в рот злополучный кусок репы. Лучше жевать. Чем говорить то, что его целиком в ее способностях разочарует. Нет в ней ничего толкового. Глупость и неумение.

— Хорошо, а чужую волшбу чуешь? Запас своей силы определить сумеешь?

Ежели подавиться репкой, долго она будет умирать…?

Варвара скосилась на ожидающего ответа Хозяина и молча потянулась к чугуну за новой песочной горелой головешкой. Он раздраженно завыл небо. Провел перемазанными жиром пальцами через всклоченные волосы, опрокинулся на лопатки, замер, широко расставив руки. Вдох, выдох, шумно приподнимается грудная клетка. Кажется, болотный Хозяин озадачен или злится. Лучше бы первое…

Прозовет ее неумехой и прогонит вон, поймет, что дело яйца выеденного не стоит.

Брыня с тревогой смотрела, как мелко подрагивают бездонные зрачки, окруженные темной радужкой, когда он окунается в собственные мысли. Как нечисть медленно прохрустывает палец за пальцем, по — кошачьи лениво потягивается. Медленный, задумчивый голос потек по поляне, скользнул по загривку, пуская мурашки.

— Размер ведьмовской силы с рождения у каждого разный. Кто — то одним взглядом избу подожжет, на колени врага поставит, а другому ради жалкого костерка потеть долгий час придется. Едино верно для всех — его развивать надобно, работа эта долгая и кропотливая. Постарается слабый и через годы подожжет не избу — село. А падать враги начнут замертво десятками. Забудет про колдовство сильный — оно сожжет само себя изнутри, перегорит, пустит по его жизненному пути ядовитые жилы, отравит самого хозяина. Оно либо есть в жизни, либо нет его. Обратно ни у кого повернуть не выйдет. Так готова ли? Уверена?

Он дождался решительного кивка, прежде чем протянуть ей руку. Варвара отпрянула.

— Сюда иди, Варя, нет времени баловаться, и без этого забот хватает. — Бледные пальцы нетерпеливо дрогнули, и когда она вложила в них свою руку, резко потянули на себя. Заставляя приглушенно охнуть, выставить руки во время падения вперед, упираясь в узкую грудь, за которой билось сердце.

Билось. Мерно, уверенно. Ее глаза удивленно расширились, на миг она позабыла о страхе и смущении, прижалась ладонями плотнее, ощущая, как толчки касаются подушечек пальцев, бьют прямиком в раскрытые ладони. Чудно. Она — то считала, что у всех нечистых и сердца-то нет, чему там биться?

— Что ты чувствуешь? — Его голос вибрирует в глотке, едва заметно подрагивает во время глотания кадык. Нечисть с интересом тянется вперед, щурится, пытаясь уловить что — то в ее взгляде.

А Варвара не видит, зачарованная этим медленным стуком. Облизывает перемазанные в соке репы губы, расфокусированный растерянный взгляд поднимается на лицо Хозяина. Она неуверенно отвечает:

— Сердце… Ты горячий.

Совсем не того он от нее ждал — в черных колодцах гладким ужом скользит удивление, а затем он откидывает голову обратно на траву и совсем по-обидному хохочет. Жмурится, его смех отдается в кончиках пальцев и Варвара отдергивает руки, обжигаясь непонятным жестоким весельем.

— Если потрогать меня жаждешь, так и скажи. Нашла момент… Что колдовством ты своим чуешь? Соберись, а не грудину чужую тискай, соблазнительница…

Будь перед ней человек — она бы придушила. Уже представила, как пальцы легли на бледную шею, сжали. До первых хрипов. Пока издеваться над другими не покажется дурной затеей. Он будто нарочно — скакал по обнаженным нервам, выбивал из колеи ядовитой насмешкой. И упивался ее бессильной злобой.

Руки на грудь нечисти она вернула так, что воздух из него выбило с громким хрипом, смех прервался, запнувшись об резкий выдох. Но это нисколько его не огорчило, проклятая нечисть продолжала счастливо склабиться.

Весь мир вокруг схлопнулся, осталось его участившееся дыхание, запах летних трав, можжевельник и болото. Она несмело прочертила дорогу подушечками до ключиц, зажмурилась. И казалось бы, что-то теплое, яркое взорвалось под закрытыми веками — золотой всполох, переплетение десятков нитей. Потяни — дотянись только и поймешь, что это. Но стоило ее силе метнуться в ту сторону, как все вокруг рассыпалось сотней искр, не ухватиться, не поднять вверх, позволяя взрасти цветку на реберной клетке.

Не может золото внутри нечистого быть колдовской силой, он на смех ее поднимет… Злобный морок, обман глаз и чувств. Что-то почуяв, Хозяин с интересом склонил голову набок, задержал дыхание.

— Тебе не увидеть, если не веришь, Варя. Впусти в себя, позволь магии укорениться, прорасти сквозь кости и мясо. Сроднись со своей природой, пусть колдовство станет для тебя таким же естественным, как дыхание или стук сердца. Что ты видишь? Что подсказывают твои чувства?

Стылый мороз, хруст снега. Или это кости? Так холодно внутри, до дрожи, до стука зубов. И кровь. Она видит море крови, алые воды болотного берега. Слышит предсмертные крики, агонию, боль, так много боли… Ее затягивает в воронку, а внутри распускается что — то черное, злобное, всепоглощающее. И теперь не холодно — плавит. Обжигает кожу, под плотно закрытыми веками становится колко — словно песка в глаза насыпали. Пальцы прирастают к грудине Болотного Хозяина, он ерзает, глухо стонет.

— Не то, ищи дальше, не так… Назови мое имя, Варя. Когда сможешь его назвать — ты сделаешь первый шаг. После него настоящее ведьмовство пойдет, то самое, которого ты так хочешь коснуться.

Его голос ложится на кожу, впитывается, горчит на кончике языка. Отчего так ядовито? Так больно? Глубже, в черный омут, где воют, беснуются утопленники, где сочно хрустит чужим переломленным позвоночником в окровавленных зубах болотник. И улыбается.

Боль. Боль следует всюду, куда бы она ни пошла. Крики, стоны, плачь и мольбы. Она слышит, как хрипит, отчаянно давится проклятиями тонкокостный мальчик. Чует его кровь, стекающую крупными каплями по высоким листьям рогоза. Маленький воин. Маленький убийца.

Она пытается найти в этом отравленном мире знакомые черные глаза, опасный оскал болотного Хозяина. И не находит. Картина резко схлопывается, ударяет в грудину такой обжигающей лавиной боли, что она стонет вслед за нечистью. И, словно подкошенная, падает на глубоко вздымающуюся грудь.

Он ее не ловит, вообще не шевелится. Смотрит расчетливо, оценивающе. Руки заведены за голову, тело расслабляется. Словно не в его сознании сейчас бродила неумелая барыня, словно не его раны бередила. Если такая боль ему нипочем, тогда как совладать с ним простому люду?

Деревня обречена.

Воздух врывается в собственные легкие с хрипом, неохотно. Она цепляется дрожащими пальцами за его рубашку, утыкается носом в пространство меж ключиц. Можжевельник. Как же она станет его