Собрание сочинений. Том 1 - Николай Каптерев

Все эти многочисленные, подчас очень назойливые челобитные Паисия, требовавшие от царя постоянных забот и попечений о довольстве, покое и всех удобствах не только самого Паисия, но и его родственников, свиты и слуг, всегда удовлетворялись царем, даже требования крупных сумм на уплату мнимых долгов его фиктивной епархии исполнялись государем. А так как Паисий был очень изобретателен и умеренность в требованиях не считал своим качеством, то его жизнь в Москве с материальной стороны была устроена прекрасно – он жил в полном довольстве на полном царском содержании, которое обходилось ежегодно в 361 рубль. Проживая на всем готовом, Паисий имел полную возможность скопить себе порядочный капиталец. Конечно, такие куши, как 850 золотых, сразу попадали к нему редко, но были и другие, хотя и менее крупные, получки, которые с течением времени должны были составить порядочную сумму, ибо царь был щедр и любил дарить своих любимцев. Но Паисий не пренебрегал и другими средствами наживы, которые особенно были возможны при его влиятельном положении. В одном докладе Посольского приказа государю говорится: «Великому государю бьет [С. 188] челом газской митрополит Паисей: хотел-де он купить соболей и послать в свою митрополию (?), и пришел-де к нему Юрьи греченин, взял у него денег двести рублев серебряных, а взялся принесть к нему соболей, и он-де к нему соболей и денег не принашивал; и великий государь пожаловал бы его, велел ему Юрью соболи или деньги к нему принесть»[225]. Этот доклад показывает, что Паисий подобно Аверкию, иеродиакону Мелетию и другим занимался торговлей. По низким ценам покупал он в Москве соболей и отсылал их с доверенными греческими купцами или племянниками в Константинополь, где они и продавались со значительным барышом. Но мало того, что Паисий вел торговлю, он еще занимался маклерством. В одной челобитной царю он ходатайствует за гречанина-купца, с которым «послано из Константинополя от соборной церкви продать здесь, в Москве, узорочных товаров – каменья и иного узорочного товару, чем бы ей, бедной церкви, заплатить долг»; эти церковные товары взял у доверенного лица другой грек-купец и не платит за них денег. Паисий просит взыскать их[226]. В 1663 году в челобитной он просит царя, чтобы государь велел пропустить в Москву нескольких торговых гречан, приехавших в Путивль с товарами. В самой Москве он вступается в споры торговых гречан между собою, принимает одну сторону, оправдывает ее, пишет за нее к царю челобитную, обвиняет другую и т. п.[227], и делает это, конечно, не даром. И менее честными средствами не пренебрегал Паисий, чтобы побольше нажиться в Москве. Из Соловков, как мы упоминали выше, воротился дьякон Агафангел и поступил к Паисию, который заявляет царю, что у Агафангела, когда он отправлялся на Соловки, оставалась в Никольском монастыре коробка, а в ней 250 медных рублей, которые тогда ходили за серебряные. Сердобольный Паисий просит теперь царя обменять эти медные рубли на серебряные.

Но нетрудно видеть, что Агафангел, [С. 189] успевший обокрасть даже самого Паисия, никогда бы не оставил в монастыре в коробке, отправляясь в ссылку, такую крупную для тогдашнего времени сумму, как 250 рублей. Просто Паисий и Агафангел купили старые медные рубли как медные и решились получить за них серебряные рубли, а барыши от этой проделки поделили между собою. Нам известно и еще одно дело, которое ярко рисует свиту, окружавшую Паисия, и отчасти его самого. В августе 1669 года в Москву прибыл Никольского мутьянского монастыря архимандрит Христофор. На допросе он назвался племянником Александрийского патриарха Паисия и заявил, что когда он приехал в Белгород, то, по поручению митрополита Феодосия и воеводы Петра Скуратова, ездил в Чигирин к гетману Дорошенке просить об отпуске удерживаемых гетманом русских пленных и что гетман, ради слезного его прошения, отпустил до 70 знатных и простых русских пленных. В Москве дьякон Агафангел, живший у Паисия, потребовал от архимандрита взятки, обещая за это «промыслить великого государя жалованья на 1000 рублей». Когда архимандрит отказался от этого предложения, то Агафангел подговорил двух волошан заявить правительству, что он, Христофор, архимандрит не настоящий, а затем вместе с племянником Паисия отнял силою у архимандрита коробку с ценными вещами и поставил ее у Паисия. Вследствие челобитья архимандрита Паисий был спрошен относительно стоящей у него коробки. Но он заявил, что никакой коробки у него не было и нет, а за донос «архимандрита бранить и бить хотел». Но украденная коробка с некоторыми вещами архимандрита была, действительно, найдена у Паисия. Тогда, по указу государя, дьяк Посольского приказа говорил Паисию, «чтоб он, митрополит, и достальные архимандритовы животы, золотые, и ефимки, и соболи, и перстень, велел сыскать и, сыскав, прислать в Посольский приказ». Ввиду явных улик против него Паисию оставалось одно – обидеться, что он и сделал: «И газкой митрополит подьячему Максиму Бурцеву сказал, что у него дьяконовых животов Агафангела никаких нет и не было, а что-де к нему, митрополиту, [С. 190] для такова дела присылают и тем-де ево, митрополита, безчестят, а что-де племянник его Николай не делает и о том с ним, митрополитом, не спрашивается»[228]. Это, по-видимому, неважное само по себе дело важно для нас, однако, в том отношении, что оно указывает на ту роль, какую играли относительно приезжих просителей милостыни члены свиты Паисия и не без его ведома. Они, пользуясь влиянием Паисия при дворе, бесчестно эксплуатировали приезжих просителей милостыни и относительно несговорчивых и нежелавших входить с ними в сделку пускали в ход ложные доносы, интриги, прямое насилие, рассчитывая на заступничество и покровительство Паисия, причем полученным через вымогательство они делились, вероятно, с самим Паисием. Известный грек, иеродиакон Мелетий, в 1675 году как на одно из своих видных достоинств указывает на то обстоятельство, что он, живя в Москве у государя, «никого не грабил»[229]. Очевидно, Паисий не мог сказать про себя и этого.

Русское правительство ввиду множества обращавшихся к нему за милостынею восточных христиан постоянно нуждалось в таких лицах, которые бы могли давать ему сведения насчет просителей милостыни, и охотно поэтому прибегало в этом деле к посредству выехавших в Россию греческих иерархов. Паисий, прибыв в Москву, немедленно взял на себя роль представителя и защитника гречан и греческих интересов в Москве, вместе с вершатским митрополитом Феодосием, погоянинским архиепископом Нектарием, архимандритом московского греческого Никольского монастыря Дионисием и другими. Прибыв в Москву в феврале 1662 года, Паисий уже в апреле выступает ходатаем за одного грека Юлия Харитонова, а это доказывает, что он сразу по прибытии в Москву занял здесь видное влиятельное положение и принял под свою защиту интересы разных гречан. В том же году Паисий вместе с погоянинским архиепископом Нектарием [С. 191] и иверским архимандритом Дионисием ходатайствует за двух гречан, сосланных в Казань, чтобы их возвратили в Москву, а затем просит о благородном юноше греке Павле Николетине, который поступил на государеву службу, чтобы ему пожалован был двор «ради природной его чести и пространнаго жития отца его», «а мы бы, государь, – заявляют челобитчики, – возрадовалися, чтобы наш смиренный род у тебя, великаго государя, в презрении и забвении не был и наше б моление вотще не было ж». В том же году Паисий уже однолично ходатайствует за архимандрита Предтеченского, близ города Серры, монастыря Леонтия. Этот Леонтий соединился с Паисием еще в Молдавии и вместе с ним прибыл в Москву, причем успел оказать Паисию очень важную услугу – написал для него, как об этом говорит впоследствии грамота Иерусалимского патриарха, подложные грамоты, с которыми Паисий и явился в Москву. В благодарность за эту услугу Паисий взялся выхлопотать в Москве Леонтию прибавку к данной ему милостыне, в чем, действительно, и успел. В 1664 году Паисий, Феодосий, Нектарий и Афанасий Иконийский подают государю коллективную челобитную о милостыне греку, у которого сгорела в Константинополе лавка, а в ней чужое платье, которым грек торговал[230]. Но особенно резко влияние Паисия и компании при московском дворе выразилось в двух следующих случаях. В июне 1663 года возникло известное дело об архимандрите Костамонитского афонского монастыря Феофане, который без царского позволения ездил к Никону в Воскресенский монастырь и передал ему грамоту от всех афонских монастырей и мощи священномученика Власия. Феофан был сторонником Никона и врагом Паисия, с которым у него были столкновения еще в Молдавии[231], почему [С. 192] он, хорошо зная прошлое Паисия, поспешил сообщить о нем сведения Никону, который, опираясь на данные, принесенные ему Феофаном, открыто стал называть Паисия ненастоящим митрополитом и латынником. Феофан жестоко поплатился за свое сочувствие к Никону и вражду к Паисию. Он был арестован и передан в руки врага, Паисия, который «ево и наказывал и от всякого дурна унимал, и он-де ему учинился непослушен». Феофан был сослан в Кириллов монастырь, причем наше правительство сочло нужным узнать относительно этого обстоятельства мнение греческих властей: «Во 172, декабря в 17 день по приказу думного дьяка Алмаза Иванова подьячей Ивашко Истошин посылай к греческим властем к митрополиту Газскому Паисию, да к Сербскому Феодосию, да к погоянинскому архиепископу Нектарию и с ними поговорит, что, по указу великаго государя, царя и великаго князя Алексея Михайловича всеа Великия и Белыя и Малыя России самодержца, декабря в 12 день послан в Кириллов монастырь архимандрит Феофан и в том им нет ли какого сумнения, а за что он, архимандрит, по указу царского величества сослан, и в том им велено объявить». Греческие власти нашли, что Феофан сослан за дело, но бывшие при нем старцы невинны, почему их велено было возвратить в Москву. Другой случай: в апреле 1665 года малороссийский гетман прислал в Москву под крепким караулом варнского митрополита Даниила с обвинением его в том, что будто бы он, живя в Малороссии, подговаривал казаков, чтобы они по-прежнему принимали польское подданство. На допросе Даниил показал: он-де ранее, в 1658 году, приезжал в Москву и получил здесь милостыню, но на возвратном пути его ограбили турки, почему он вторично поехал на Русь. В то время в Чигирине гетманом был Юрий Хмельницкий, который, наделив его милостынею и одеждою, отпустил его в город Лысенку на прокормление, и он прожил [С. 193] в тамошнем греческом монастыре четыре года. Когда гетманом сделался Иван Брюховецкий, Даниил прибежал к нему в Конев, куда из Лысенки писал к гетману тамошний полковник о митрополите, питая к нему недружбу, будто он, живя в Лысенке, подговаривал казаков поддаться польскому королю, а у него не только в мысли ничего такого не было, но он не знает даже ни языка черкасского, ни грамоты. Между тем гетман послал его в Москву, где он и был поселен в «убогих дому» и тут терпит неволю многое время неведомо за что, ибо ведает-де и гетман, что он, живя в черкасах, много терпел от изменников, только-де в том воля великого государя, будто он согрешил, а чает он, митрополит, что гетман великого государя об нем не известил, а как известит, то чает к себе царской милости и свободы, а теперь не дают ему жалованья царского и кормят в монастыре. За опального митрополита вступились тогда жившие в Москве греческие власти: Лигарид, Григорий Никейский, Косьма Амасийский, которые подали государю челобитную и в ней заявляли: «Приходим мы, богомольцы твои, к твоему царскому величеству к Москве от нечестивых турок и терпим путем всякие напасти и беды, токмо надеемся утешение приять у твоего царского величества и тыя скорби все забываем; ныне же слышим, что брата нашего Варнского Даниила митрополита посылают молитися в некоторый монастырь, а про что, того нам, богомольцом твоим, неведомо, и мы о том вельми скорбим. Милосердый государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя и Бельм России самодержец, пожалуй нас, богомольцев твоих, вели, государь, про того митрополита Даниила нам, богомольцам твоим, вину его известить предо всем освященным собором и его поставить отвещать, чтоб вина ево явна была и ему и нам, а кроме суда и сыску не велел бы государь его ссылать, чтоб нам о том скорбь и печаль перестала; царь государь, смилуйся, пожалуй!» Просьба челобитчиков была уважена, им были объявлены вины Даниила и в заключение сообщено, что Даниил будет задержан в Москве до приезда Вселенских патриархов, которые на Соборе и рассудят [С. 194] его дело[232]. Указанные нами случаи очень характерны: ссылая афонского костамонитского архимандрита Феофана в Кириллов монастырь, царь посылает думного дьяка спросить Паисия и компанию: «В том им нет ли какого сумнения», приказывает дьяку объявить им, за что архимандрит сослан, и когда власти отозвались, что Феофан сослан за дело, а бывшие с ним старцы, тоже уже сосланные, ни в чем не виноваты, то их немедленно возвратили в Москву. Очевидно, что Паисий вместе с другими, бывшими тогда в Москве греческими властями, играл роль посредника между гречанами и правительством. Последнее смотрело на Паисия как бы на официального представителя и защитника греческих интересов в Москве, почему без его ведома и одобрения правительство даже не решалось подвергать наказанию тех гречан, которые обвинялись в каком-либо преступлении. Точно также и сам Паисий вместе с компанией смотрел на себя как на правомочного представителя и защитника гречан перед московским правительством. Когда оно хотело сослать митрополита Варнского Даниила, обвиняемого в измене, то Паисий, вместе с другими греческими властями, считает себя вправе вмешаться в это дело и формально требует, чтобы им сообщено было, за что ссылают митрополита, «ибо того нам, богомольцом твоим, неведомо, и мы о том вельми скорбим», требует публичного соборного рассмотрения обвинений против митрополита, «чтобы вина его была явна ему и нам, а без суда и сыску чтоб его не ссылали». Требования челобитчиков относительно митрополита Даниила были исполнены, хотя он и обвинялся в чисто политическом преступлении, и потому оно не подлежало разбирательству и суду духовного Собора. Понятно, какие побуждения руководили челобитчиков в их ходатайствах за разных гречан: они имели в виду, по их собственному выражению, чтобы «смиренный греческий род у тебя, великаго государя, в презрении и забвении не был и наше б моление вотще не было ж». Но особенно сильное влияние Паисий приобрел в Москве [С. 195] благодаря своему вмешательству в дело Никона, в котором он принял самое живое и деятельное участие, став душою и руководителем всех врагов этого патриарха, инициатором всех правительственных мероприятий, направленных к осуждению и конечному низвержению Никона. Об участии Паисия в осуждении Никона мы будем говорить после, а здесь обратим внимание только на то обстоятельство, что Паисий, судивший и рядивший в Москве дело Никона, авторитетно трактовавший и решавший запутанные русские церковные дела, в действительности был не более как лишенный сана архиерей, и притом очень сомнительного Православия. Никону от преданных ему гречан удалось узнать прошлое Паисия, и он написал против него целую книгу, по словам Паисия, «безчествующу и источающу великия кривды мерзкия, а вящшие, яко есмь еретик и волхв». Сущность обвинений Никона против Паисия сводилась к тому, что Паисий, как воспитанник иезуитов и латинский ставленник, не может считаться православным, и его нельзя допускать поэтому к участию в делах Православной Церкви; что Паисий ненастоящий и запрещенный архиерей, лишенный сана Иерусалимским патриархом. Паисий на первый раз успел оправдаться от этих тяжелых обвинений против него Никона благодаря, главным образом, подложным грамотам, написанным от имени Константинопольского патриарха Дионисия, которыми он успел раздобыться и успокоить встревоженного было царя[233].