Собрание сочинений. Том 1 - Николай Каптерев

[С. 177] В то же время Аверкий говорил еще, что «на него всякое зло умышляет спасский бывший келарь Иоанникий вместе с селунским митрополитом Паисием, всегда с митрополитом сходятся и пьют, а на Аверкия умышляют, как бы его чем опозорить и от государския и Святейшаго Патриарха милости отлучить своими лживыми доносами». Говорил еще Аверкий, что «селунский митрополит Паисий, умысля с Иоанникием, севастийского митрополита наговаривают, чтобы с ними ж в совете был, и звал его к себе селунский митрополит дважды, и с ним о том говорил, чтобы с ними ж был в совете на него, Аверкия. И севастийский митрополит Иосиф у селунского митрополита был, а он, Аверкий, опасается от них всякого дурна, и великому государю святейшему патриарху Филарету Никитичу Московскому и всеа Руси про то было бы известно. Да он же Аверкий митрополит говорил: слышал он, что послано по Константина греченина (Ларева), велено ему быть в Москве. И как он к Москве приедет, и ему бы не велели водитца с селунским митрополитом и с бывшим спасским келарем Иоанникием, чтобы они не навели его на всякое дурно». Но на этот раз оговоры Аверкия не помогли, все ранее по его оговорам сосланные лица, Константин Ларев, архимандрит Григорий и его двоюродный брат Кузьма, были возвращены из ссылки и отпущены в Константинополь[219]. Все это уже само по себе не особенно красивое дело показывает, что Аверкий не ужился в Москве с Иоанникием и митрополитом Паисием, которые соединялись вместе против Аверкия, как видно успевшего подорвать при дворе прежнее безусловное значение Иоанникия и сделаться самым видным и влиятельным человеком при Филарете Никитиче. И вот выезжие гречане вступают в решительную борьбу между собою из-за влияния при московском дворе. Они подкапываются друг под друга, пускают в ход кляузы, интриги, оговоры и доносы, чтобы лишить своего противника доверия и расположения патриарха и царя. Аверкий, несмотря на все свои [С. 178] неблаговидные поступки относительно Ларева, архимандрита Григория и грека Кузьмы, оказывается все-таки сильнее своих противников. В 1631 году ему удается сослать на Соловки племянника Иоанникия черного дьякона Иоасафа, где тот прожил целых четыре года. После его перевели в московский Чудов монастырь, откуда он был отправлен в Константинополь по просьбе Лукариса, который просил прислать к нему Иоасафа, как знающего греческий и русский языки, чтобы переводить для патриарха царские грамоты. Сам келарь Иоанникий вскоре после ссылки своего племянника «умер скорою смертью без приказу (духовной) и без отходныя»[220]. Теперь у Аверкия остался один противник, селунский митрополит Паисий, но с ним соединился скоро другой, всех более опасный и влиятельный в Москве – сам Иерусалимский патриарх Феофан. Феофан, как мы сказали выше, имел в лице келаря Иоанникия безусловно преданного ему человека, который являлся всегда ходатаем и представителем интересов Иерусалимского патриарха перед царем и Филаретом Никитичем. Но с появлением в Москве Аверкия авторитет и влияние Иоанникия значительно пали. Аверкий враждебно столкнулся с Иоанникием, одержал над ним победу и тем самым необходимо возбудил против себя Феофана. Последний скоро увидел, что в Москве пользуется влиянием уже не его креатура – Иоанникий, а другой человек, который не имел причин направлять русскую милостыню в Иерусалим или на лиц, рекомендуемых главным образом Иерусалимским патриархом. В конце 1629 года в Москву прибыло от Феофана посольство с просьбою о милостыне и просительными грамотами патриарха. Но присланный Феофаном вифлеемский митрополит получил обычную митрополичью дачу и только 100 рублей Святому Гробу[221]. Феофан увидал в этом неудачном, по его мнению, исходе посольства пагубное влияние при московском дворе Аверкия, что он и выразил в письме к селунскому митрополиту Паисию и в письме к самому Аверкию от 12 июля 1630 [С. 179] года. В письме к Паисию Феофан просит его словом и делом ходатайствовать за просителей монастыря св. Анастасии, благодарить его, «что прислал нам икону и не забываешь Святаго Гроба», а про Аверкия говорит, что слышал, будто он отсек милостыню от Святого Гроба, за что грозит ему наказанием в будущем веке и анафемою от Седми Соборов святых отец. В письме к Аверкию Феофан укорял его за то, что он отсек милостыню Святого Гробу, так что вифлеемский митрополит возвратился назад праздным; что донес царю и патриарху, будто Феофан роздал царскую милостыню разным лицам и учинил своих митрополитами, что совершенно несправедливо, и заканчивает свое письмо следующим обращением к Аверкию: «Хотели мы много еще говорить и писать, а ныне молчим до тех пор, пока будем в Константине граде, увидим и рассудим, что ты тут у царя наговариваешь, доводишь то и другое напрасно и обманываешь царя, а он того не ведает; мы чаяли и ждали покаяния от злых дел твоих, а ныне на старости не будем покрывать злоразумие твое, ибо многих в напасть ты ввел. Полно, окаянный, близок ты к смерти». Писал Феофан и Филарету Никитичу жалобу на Аверкия и обличал его в разных неблаговидных проделках и между прочим в такой: «Да ведаете, что писания, которые отовсюду приносят к вашему царскому величеству, он с толмачом Борисом перетолковывает, как сами хотят, не показывая вам истину, и нищии исходят от вашего царствия оскорбленные им, ибо он взимает себе данную им вами милостыню. Не подобает ему возлагать на себя ни епитрахили, ни омофора». Любопытен ответ Филарета Никитича на эту обвинительную грамоту Феофана против Аверкия. «Ей, ей, – пишет он Феофану, – глаголю о Христе, не лгу по своему святительству в правде, не слыхал я от Аверкия про ваше святительство, великаго господина брата нашего и сослужебника, никакого зла; напротив, он хвалился твоим благословением и духовною о Христе любовью; касательно же малой милостыни, которая тебе прислана с вифлеемским митрополитом, мы также ничего не слыхали от веррийского митрополита, а малая сия милостыня [С. 180] учинилась по самой нужде… мы готовимся против недругов своих и казну многую роздали многим ратным людям, и ты, господин брат наш, на нас о том не поскорби; безхитростно сие учинилось, а не от Аверкия. Касательно же большой милостыни, которая послана от царя и от нас с архимандритом вашим келарем Акакием, несправедливо, будто Аверкий, ссоря между собою нас, патриархов, говорил, что ты в предыдущие годы не положил оной сохранно в свою казну, и ныне там ее нет. Мы не слыхали сего ни от Аверкия, ни от кого другого и верим, что большая сия милостыня к Животворящему Гробу Господню в вашей казне и ныне цела и в будущие годы сохранена будет. Касательно изгнания Аверкия из его Веррийской митрополии не написано тобою: от мирских ли людей или от духовного собора, за его недостойное житье изгнан? А что Аверкий извещал нам на гречан, на двух архимандритов Григориев и на Константина Ларева, то и другие гречане нас также извещали, что они не доброхотны нашему царствию и многую хотели нам учинить смуту, похваляясь всяким злом. Мы же, сыскав их воровство, рассылали их по городам, не в заточение, не в тюрьму, но только для смирения. И я, патриарх Филарет, помышляю сам в себе, что общий наш враг диавол между нас смуту учинил; возненавидев нашу духовную любовь, и я, господин и брат мой, весьма этим огорчаюсь» (грамота писана от 17 июня 1631 года). Очевидно, что Аверкий пользовался безусловным доверием Филарета Никитича, так что и донос на него самого Феофана не произвел в Москве ожидаемого впечатления – Филарет Никитич оправдывает Аверкия от обвинений, возводимых на него Феофаном. Но Аверкий продолжал злоупотреблять своим влиятельным положением в Москве и наконец дошел до того, что Филарет Никитич принужден был, неизвестно по какому частному случаю, предпринять против него самые решительные меры, именно: «митрополичий сан с него был снят и священных (он) не действовал», в качестве простого чернеца Аверкия он был сослан на житье в костромской Ипатьевский монастырь, откуда [С. 181] по ходатайству Константинопольского патриарха Кирилла Веррийского был взят и отправлен за границу. Он жил потом в Молдавии и не раз присылал государю оттуда челобитную с просьбою возвратить ему его ризницу, которую удержал у него суздальский архиепископ Иосиф за долг в 200 рублей; а также с просьбами о помощи и милостыне ради его крайней бедности. Присылал он и политические вести[222].

Недоброе воспоминание оставил по себе особенно Аверкий. Русское правительство желало иметь в поселившихся в Москве греческих иерархах честных, добросовестных, сведущих посредников в своих сношениях с православным Востоком, но встретило в них людей своекорыстных, интриганов, которые не только не содействовали упорядочению и правильной постановке сношений России с Востоком, но еще вносили в них смуту, интриги, личное мелкое своекорыстие и самолюбие. Правительство наделило этих лиц своим полным доверием, окружило их своими заботами и попечениями, но они обманывали его доверие самым грубым образом в видах личной наживы; оно доверчиво дало им сильное влияние в делах по сношениям с Востоком, оно прислушивалось к их голосу при раздаче милостыни просителям, их рекомендация имела в этом случае решающее значение, а они употребляли свое влияние на то, чтобы преследовать ненавистных почему-либо им лиц, так что русское правительство в их руках являлось только орудием или их личной мести, или просто корысти. Самая русская милостыня направлялась ими не столько на лиц действительно нуждающихся, требующих помощи, сколько на лиц, находящихся с ними в дружеских отношениях или успевших приобрести их расположение подарками. Призванные быть советчиками и посредниками, они вступают в соблазнительную борьбу между собою из-за влияния при дворе, подкапываются друг под друга, интригуют, стараются уронить один другого во мнении царя и патриарха, пишут друг на друга жалобы, обвинения, так что правительству приходится умиротворять [С. 182] вздорящих, мелочно самолюбивых иерархов. О возможности получить от них истинные сведения о действительном положении и нуждах Востока, найти в них беспристрастных, искренно преданных интересам Православия советчиков и руководителей невозможно было и думать; в конце концов пришлось самого видного из них, Аверкия, лишить архиерейского сана и удалить из Москвы в ссылку, так как его бесчестные проделки перешли, очевидно, всякую границу возможного. Но этого мало: русским приходилось созерцать не только ссоры, интриги и разные проделки поселившихся в Москве греческих иерархов, но и видеть участие в этой борьбе своекорыстных интриганов из числа самих восточных патриархов. Феофан Иерусалимский деятельно вмешивается в борьбу двух враждующих митрополитов, принимает сторону одного из них и всеми мерами старается подорвать значение при московском дворе Аверкия. Побуждения, руководившие в этом случае Феофаном, были не особенно высокие – это подозрение, что ему под влиянием Аверкия прислана скудная милостыня, тогда как он рассчитывал на получение большей. По этому только побуждению он решается раскрыть Московскому патриарху глаза на Аверкия и все его проделки, о которых он знал ранее, но о которых умалчивал, пока не счел себя обиженным Аверкием. Ничем не замаскированное своекорыстие даже патриарха, прикрывающего до поры до времени, пока его не заденут, нечестные проделки проживающего при московском дворе митрополита, не могли производить хорошего впечатления в Москве. Недоброе мнение о греческих иерархах составлялось у русских, а думать иначе они не имели данных.