Она моя (СИ) - Тодорова Елена

— Я сказал, прощайся с этим ряженым, — выговаривает, понижая голос до обжигающего шепота.

Не просто слышу, а ощущаю. Слишком близко он. Держит крепко. В какой-то момент и вовсе всем телом прижимается. Медленно и плавно прикипает ко мне, словно раскаленный сплав. Неосознанно затихая, лишь шумно выдыхаю, когда лбом к моей переносице прикасается, завершая слияние.

В висках начинает яростно стучать. Сердце, будто потерявшись и никак не определяясь со своим физиологическим предназначением, замирает. Мне срочно нужен допинг, какая-то стимуляции — физическая или психологическая… Иначе не найду в себе силы, чтобы оттолкнуть Таира и унести ноги. Отчаянно копаюсь в себе, но так и не обнаруживаю резерва, откуда их почерпнуть. Не могу. Или не хочу… Даю себе передышку, прекрасно осознавая, что затягивая эту рвущую душу и телу близость, только хуже делаю.

Если бы можно было поставить на паузу, безболезненно надышаться, а потом промотать к моменту, где я снова владею собой… Чтобы сам Тарский ничего не понял. Боже, я ведь… Как же сильно я по нему истосковалась! Столько эмоций обрушилось, впору расплакаться. Кожа под его пальцами горит. Этот огонь быстро распространяется дальше, захватывая каждый сантиметр. И мне так хочется, чтобы он и дальше касался… Но я не могу! Не могу позволить себе раствориться, после будет очень больно.

— Поехали, Катя, — напирает тем временем Таир.

— Знаешь что? — голос звенит, выдавая эмоции. — Прошло время, когда ты имел право мне указывать! Кроме того, я тут по твоей вине, — язвительно напоминаю в первую очередь для себя.

Надеюсь, звучит не слишком отчаянно.

— А я думал, по вине своего отца, — не остается в долгу Гордей. Методично бомбит. Мне ли с ним тягаться? По телу дрожь скатывается, когда в очередной раз выдыхает мне в губы. Он это, конечно же, подмечает и снова выдыхает, тяжело и густо, уже свои эмоции выдавая.

— Прекрати… Прекрати сейчас же…

Не могу сформулировать, что именно прошу. Однако Таир и без того понимает. Отстраняется совсем немного, но это уже приносит облегчение. И сожаление.

— Ты ведь помогала бы отцу и без давления внешних факторов. Без указки управления. В любом случае.

Ох, Тарский… Стыдно признать, думает обо мне лучше, чем я есть. Не помогала бы. Не сумела бы, если бы выбор был. Ни одной секунды рядом с Орловским не провела бы. Но Гордею об этом ни за что не скажу.

— А это уже не твое дело, — выпаливаю сердито. В пылу эмоций окончательно с мыслей сбиваюсь. Сама не соображаю, что говорю: — Знаешь, мне так даже удобно. Что еще делать? Отца посадят, а я привыкла к хорошей жизни. Выйду замуж, и дел-то!

— Не переигрывай, — приглушенный и охрипший голос Гордея тоже много лишнего выдает.

Злится и ревнует, а я вдруг радуюсь этим эмоциям. Улыбаюсь почти сыто. Временное удовольствие, но безграничное.

Он переводит взгляд на мои губы, медленно вдыхает и сглатывает, будто голодный зверь при виде куска мяса.

— Надеюсь, Орловский держит себя в руках?

— Должен? Похож на того, кто будет церемониться с той, которая сама ему навязывается? — поддеваю с видимым наслаждением. — Я с ним уже трижды переспала. Не считая минета, конечно. Это же моя работа. Как у тебя… Там, в Берлине…

— Я тебя сейчас удавлю, — сжимает мои плечи настолько, что у меня перед глазами темнеет. Если бы держал ладони на шее, я бы уже задыхалась. — Уймись уже. Не доводи меня, — так яростно шепчет, у меня по спине озноб летит.

— Втянул меня в эту грязь, а теперь дави… — смотрю прямо в глаза, хоть слезы и мешают ясно видеть. — Дави…

Вместо этого Тарский резко отпускает меня. Судорожно выдыхаю, когда отступает сразу на несколько шагов назад. Воздух контрастным холодом замещает ускользающее тепло, и я неосознанно обхватываю себя руками.

— Снова ты, Катенька, берега путаешь. Воюешь со мной. А со мной тебе воевать нельзя, — спокойный и крайне сосредоточенный тон Гордея, вкупе со взглядом, буквально парализует меня. Замираю, неотрывно глядя ему в глаза. — Выбора у тебя нет. У нас обоих его нет. Ты согласие свое давала навсегда. Может, забыла уже, не отнеслась тогда серьезно. А я помню. Я, Катенька, все помню.

После этих слов мне вдруг становится жарко. И тошнота, которая неожиданно возникла в зале, возвращается. Голова следом кружится. Жадно заглатываемый воздух ощущается слишком плотным и тяжелым.

— Когда обещала, я не знала, кто ты и что делаешь!

— Я всегда действую в твоих интересах. Всегда. Даже сейчас.

Неожиданно сокращает расстояние. В этот раз, помимо привычной уверенности и настойчивости, действует мягко. Именно это меня размазывает. Не вырываюсь. И вдруг понимаю, что по щекам стекают слезы.

— Ты молодец, — шепчет Таир очень тихо, практически на ухо. — Справилась, моя девочка. Умница.

Киваю, позволяя себе со всей полнотой впитать эти слова.

— Ты не спросишь? — выдыхаю я, и он замирает, моментально догадываясь, к чему я веду. — Не спросишь, кто подставил твою сестру?

— Я уже знаю, — эти слова самые скупые на интонации. Такие сдержанные и сухие, что мне вдруг больно становится. За него. — Спасибо.

— Что с ним? — рискую поинтересоваться. — Почему он сдал немецкой агентуре только имя? Почему он не сказал им, что она мертва? Это был его козырь? Причастен ли он к убийству? — Тарский, конечно же, уходит от ответа. Отводит взгляд и какое-то время, играя желваками, смотрит в сторону. — Я никогда вас не пойму…

— Януш работал на три государства. Одним имя, другим тело, для третьих — национальный герой, — с трудом представляю, чего ему стоит эта якобы хладнокровная речь. Предпочел бы об этом не вспоминать, но пересиливает себя ради меня. — Урсула была младшей среди нас и, по его мнению, слабым звеном. Ян посчитал, что, сдав ее, мы ничего не потеряем, а только выиграем.

Это настолько цинично и жестоко, что никаких реакций у меня не вызывает, кроме вопроса:

— Ты убил его?

— Я ничего ему не сделал, — выталкивает слишком яростно. Хотел бы, несомненно. — Отец, — на этом слове голос падает и как бы оставляет многоточие.

— Ясно, — шепчу едва слышно, просто чтобы подвести черту и навсегда закрыть эту тему.

Вместе переводим дыхание.

— Скоро все закончится, и мы вдвоем отсюда уедем, — заверяет Тарский после небольшой паузы. — Доверься мне.

Надежда и безумная радость, которые вспыхивают в моей груди, пугают и приводят в состояние паники.

— Не надо… Не обещай мне ничего… Не смей! Я больше не хочу это слышать… Лучше оставь меня в покое! Пожалуйста… Еще раз я все это не выдержу…

— Выдержишь, Катя. Кто, если не мы? — последнее на вопрос не похоже.

Гордей просто подводит меня к краю и в очередной раз дает понимание, что другой дороги нет. Я все это осознаю и все равно злюсь.

— Оставь меня… Хотя бы на сегодня… Пусти ты! — толкаю в грудь, в отчаянии прикладывая все свои силы. — Я сейчас поеду домой. Одна! И не смей за мной ехать… Слышишь меня? Не смей!!!

Вновь при взгляде на него изнутри разрываюсь. И сказать больше ничего не могу. Да и последнее, что якобы кричала, на самом деле вышло надорванным хрипом. И Гордей молчит. Понимает, что если еще что-то весомое скажет, у меня случится настоящий нервный срыв. Кажется, что долго молчит. Себя ведь ломает.

— Слышу.

Впервые думаю, что именно по этим интонациям, умению говорить вот так вот четко и конкретно, без эмоций, и должна была догадаться, кто он такой.

Вырвавшись, не оглядываясь, бегу в зал. Орловский, судя по всему, даже не думал беспокоиться и искать меня. За его столом уже находятся несколько мужчин, они что-то напряженно обсуждают. Меня это лишь радует. Дату мы оговорили до прихода Тарского. Мелкие детали тоже. Кроме того, Орел снова четко дал понять, что до брачной ночи я должна оставаться невинной. С ужасом представляю его реакцию, если обстоятельства вынудят меня все же перешагнуть эту черту.

— Все нормально? — похоже, вспоминает обо мне Орловский, лишь когда возникаю в непосредственной близости.