Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало - Лилия Кузнецова

В 1865 году при проверке коронных вещей посчитали, что на «паре браслет из разных камней» находятся помимо бриллиантов изумруд, сапфир, гиацинт, «яспис», агат, аквамарин, берилл, хризопраз, хризолит, аметист и два коралла, причем один: белый, а другой – красный[275].

Эксперты же комиссии по разбору в 1922 году драгоценностей Российской Короны увидели, что эти два браслета «с разными камнями в золоте и хорошими бриллиантами в серебре оригинальной фигурной закрепки» образуют одно колье, в котором явно зашифрована какая-то совершенно не поддающаяся разгадке акрограмма. На эту мысль поневоле наталкивали «неправильная и некрасивая последовательность тонов и старинный подбор материала».

Просмотрев камни, специалисты решили, что в первом браслете они идут в таком порядке: аметист (Amétyste), хризолит (Chrysolithe), хризопраз (Chrysoprase), топаз (Topaze), в коем ранее видели берилл (Beryl), аквамарин (Aigue-marine) и карнеол (Cornaline), до того бывший красным кораллом (Corail). Второй же браслет, по мнению знатоков, они составляли халцедон (Calcédoin), доселе считавшийся белым кораллом (Corail), яшма (Jaspe), гиацинт (Hyacinthe), сапфир (Saphir), изумруд (Emeraude) и агат (Agate)[276].

И действительно, получается какая-то абракадабра: АССТ(В)АС + CJHSEA. Императрица Мария Феодоровна хотя бы в своем завещании указала, что подбором минералов на ее любимом браслете зашифровала имена своих детей. А здесь полнейшая неясность.

Да еще подарок вдовы Павла I невестке безжалостно продали со многими другими бывшими коронными вещами в 1927 году на аукционе Кристи. Не осталось даже фотографии. Куда дел г-н Филлипс сию «пару браслетов», доставшуюся ему всего за 310 фунтов стерлингов, тоже пока неизвестно[277].

Но посмотрев внимательнее на дюжину букв акрограммы, удалось подметить маленькую «зацепку». Ведь ни с чем не спутаешь фиолетовый аметист, синий сапфир и травянисто-зеленый изумруд, да и бывшие кораллы, хотя и перешли в белого цвета халцедон и рыжевато-красного оттенка сердолик, все равно обеспечивают парочку «С». А если вспомнить, что под яблочно-зеленым хризопразом вполне может скрываться нефрит (Néphrite), то начинает вырисовываться что-то осмысленное, похожее на: C??????SANCE. Мелькнула догадка: не слово ли это CONNOISSANCE, то есть «знание», ибо именно так его писали в XIX веке, пока дифтонг «oi» не сменился позже буквосочетанием «ai».

А далее стала крепнуть уверенность в правильности сего предположения.

Торговцы самоцветами предпочитали золотисто-желтый или оранжевый прозрачный гиацинт именовать «жаргоном» (Jargon), а то и «жаконом». Казалось бы, в акрограмме появляется второе «J», при необходимости обычно подменявшее «I». Однако уже имевшееся (благодаря «Jaspe») «J», как оказалось, заменяется литерой «N», ибо в браслете за яшму явно принимали очень на нее похожий, непрозрачный темно-зеленый нефрит с темными пятнами.

Другое необходимое «N», как ни странно, дал агат. Скорее всего, для браслета взяли камень, в котором слои черного или темно-коричневого цвета чередовались с полупрозрачными серовато-голубыми прожилками, а подобная разновидность агата имела свое название: «Николо» (Nicolo), произошедшее от термина «агатоникс» (Agatonyx).

Теперь оставалось внимательнее присмотреться к оставшимся трем прозрачным самоцветам. Два из них были, судя по определению минералогов, золотисто-зеленого оттенка. Мнения в определении первого камня сошлись: он – не что иное, как хризолит (Chrysolithe) – ювелирная разновидность оливина (Olivine), по-французски именуемая «перидотом» (Péridot), что позволило выбрать нужную литеру «О».

Другой желто-зеленый минерал, в 1865 году признанный бериллом, через шесть десятков лет посчитали топазом. Однако нельзя исключить, что в этом камне на браслете вначале видели оливин. Ведь все три минерала очень похожи, а твердость их по так называемой «шкале Мооса» колеблется в слишком небольшом диапазоне: от 7 до 8[278]. Ювелиры же довольно часто в XIX веке продавали «за хризолит или оливин… такого же цвета апатит (мороксит) и берилл»; полагая, что «последний минерал, в вставках, даже лучше настоящего хризолита по своей прочности и блеску»[279]. Вот и этот оливин обеспечил в акрограмме второе «О».

В оценке третьего самоцвета эксперты опять были единодушны: перед ними был аквамарин – голубая разновидность берилла, обязанная своим названием цвету морской воды (aqua maris). Однако существует очень похожий на него камень – кианит (Cyanite), чье название обязано греческому слову, в переводе означающему: «синий». По-французски кианит именовали также «дистеном» (Distène), или «пластинчатым бериллом» (Beryl feuilleté), а вот шотландцы предпочитали звать сей лазоревый камень «саппарэ» (Sapparé), поскольку именно такой термин был в ходу у парижских ювелиров для обозначения светлого сапфира[280]. Итак, нашлась и последняя, необходимая буква «S» для акрограммы «CONNOISSANCE».

Удалось понять и схему предполагаемого объединения обоих браслетов в один, чтобы шатоны соседствующих цепочек расположились в шахматном порядке, а первые буквы камней образовали бы сие многозначное слово:

С – Corail (коралл белый), с 1922 года – халцедон (Calcédoin).

О – Olivine (оливин), ранее называли хризолитом (Chrysolite).

N – Nephrite (нефрит яблочно-зеленый), ранее – хризопраз (Crysoprase).

N – Néphrite (нефрит темно-зеленый), ранее – «яспис»-яшма (Jaspe).

О – Olivine (оливин), в XIX в. – берилл (Beryl), а с 1922 года – топаз (Topaze).

J – Jargon (жаргон), ранее именовали гиацинтом (Hyacinthe).

S – Sapparé, или кианит (Cyanite), ранее – аквамарин (Aiguemarine).

S – Saphir (сапфир).

А – Améthyste (аметист).

N – Nicolo (николо), или агатоникс (Agatonyx), ранее – агат (Agate).

С – Corail (коралл красный), с 1922 года – сердолик-карнеол (Cornaline).

Е – Emeraude (изумруд).

Подбор камней императрица Мария Феодоровна сделала «с подвохом», и как же надо было знать минералогию, чтобы прочитать тщательно зашифрованную надпись-акрограмму. В то же время, даря императрице Елизавете Алексеевне сверкающий многочисленными великолепными алмазами браслет искусной работы Франсуа Дюваля, августейшая свекровь вкладывала в зашифрованное слово и другой смысл. Ведь она любила не только держать невесток в строгости, но и ссорить их с благоверными, чтобы сохранять над теми свою исключительную власть[281].

Еще когда у снохи появилась на свет первая девочка, императрица Мария Феодоровна нажаловалась мужу, что темноволосая малышка, названная в ее честь Марией, не могла появиться у белокурых родителей, а поэтому подлинным отцом крохи, которую заботливая мать любовно называла по-немецки «Mäuschen» («Мышкой»), наверняка должен являться князь Адам Чарторижский, коварный друг престолонаследника. Павел I тогда поверил наветам дражайшей половины и сильно разгневался на супругу своего первенца.

Когда же Александр I охладел к жене и предпочитал проводить время у ног обольстительной красавицы Марии Антоновны Нарышкиной, брошенная «Психея» пламенно полюбила кавалергарда Алексея Яковлевича Охотникова. Лишь своему дневнику доверила Елизавета Алексеевна родившиеся в глубине ее сердца поэтические строки, чей подстрочный перевод гласил:

«Надо иметь друга,Надо его обожать,Надо посвятить свою жизньСчастью его дней.Хочу быть тебе другом,Любить тебя всегда,Хочу посвятить мою жизньСчастью твоих дней.Хочу всегда тебя любить»[282].

Из-за сложностей придворного этикета влюбленным приходилось довольствоваться обменом украдкой взглядами при случайных встречах. Как герои сентиментальных романов, они обменивались надписями на коре деревьев в укромных уголках Каменноостровского парка. Их сердца трепетно бились, когда в театре Охотникову удавалось хотя бы отчасти выразить присутствовавшей там обожаемой императрице томившую его страсть, громко аплодируя актерским репликам, совпадавшим с его затаенными чувствами[283]. Однако недолго продолжались тайные свидания любовников. Счастье Елизаветы Алексеевны закончилось, когда ее возлюбленный безвременно скончался от снедающей его чахотки, хотя некоторые современники утверждали, что красавец-кавалергард погиб от руки подосланного убийцы, а плод незаконной любви, появившаяся на свет прелестная Лизанька, как и первое дитя, умерла, когда резались молочные зубки.

Неизвестный художник начала XIX в. Кавалергард Алексей Яковлевич Охотников, возлюбленный императрицы Елизаветы Алексеевны

Самодержец простил неверную жену, ибо сам был перед ней виноват. К тому же, зная, что маленькая великая княжна – не его ребенок, Александр I возблагодарил Бога за рождение девочки, благодаря чему сразу отпала щекотливая проблема передачи престола бастарду[284]. Но вдовствующая императрица не отличалась милосердием к невестке и при случае напоминала, что хорошо знает о прегрешениях той, которую считала недостойной высокого сана.