Дуновение холода - Лорел Гамильтон

— Но ты хотел помочь, — сказала я.

Он кивнул.

— Моя помощь лишила их последнего. Их бросили в тюрьму и приговорили к смерти. Я тогда в первый раз призвал в свои руки холод, холод такой лютый, что от него сыпался металл, и было это ради Розы и ее матери. Я разбил решетки и освободил их.

— Но это же чудесно.

Только его рука судорожно сжалась, и я поняла, что рассказ не окончен.

— Можешь представить, что подумали их односельчане, когда обнаружили, что решетки рассыпались, а пленниц нет? Можешь представить, что они подумали о Розе и ее матери?

— Именно то, в чем и раньше были убеждены, — тихо сказала я.

— Да, наверное. Но я — порождение зимы, Я не мог построить для них дом, не мог согреть. Ничего не мог, только выпустить их на смертельный мороз, когда против них ополчилась вся округа.

Я села и потянулась его обнять, но он отстранился. Отвернувшись, он закончил рассказ.

— Они умирали, потому что вместе со мной шла зима. Я еще слишком принадлежал стихии, чтобы понимать природу собственной магии. И когда надежды не осталось, я взмолился. Ко мне пришел Консорт и спросил, пожертвую ли я всем, что я есть, чтобы их спасти. Я тогда еще мало был живым, Мерри, я помнил, как мне было прежде. Я не хотел вернуться к тому состоянию, но Роза лежала в снегу так неподвижно, и волосы ее уже не были золотыми, они стали белыми… И я сказал: «Да». Я готов был отдать все, чем я был, чтобы их спасти. Мне казалось, что это правильно, ведь это я, пусть по неведению, пусть с благими намерениями, довел их до гибели.

Он замолчал, и молчал так долго, что я придвинулась к нему и обняла со спины. На этот раз он не сопротивлялся. Даже придвинулся ближе ко мне, чтобы я обняла его плотней.

— И что произошло? — прошептала я.

— Из-за снега зазвучала музыка и показался Таранис, Властелин Света и Иллюзий, верхом на коне из лунного света. Ты не представляешь, какое изумительное зрелище открывалось в те дни тому, кто видел всадников Золотого двора. Дело было не только в Таранисе, который мог создать скакуна из света и теней листвы. Это было истинное волшебство. Всадники подняли женщин из снега и поскакали к холмам фейри. Я готов был расстаться с Розой, только бы она жила. Я ждал, что мгновенно вернусь в небытие, и был готов. Я спас им жизнь, и готов был пожертвовать взамен своим существованием — не говорю «жизнью», потому что тогда я еще не жил в том смысле, как сейчас.

Я обняла его крепче, он тяжелее налег на меня, и я прислонилась к изголовью кровати, чуть укачивая его. Касаясь руками его ребер, я чувствовала, как рокочет в груди его голос.

— Она очнулась в объятиях сияющего всадника. Моя маленькая Роза. Она звала к себе Джекки, ее Джекки-Холода. И я пошел к ней, как всегда с тех пор приходил. Пошел, потому что ничего другого сделать не мог. Она вырвалась из объятий сияющего лорда-сидхе и бросилась ко мне. Я выглядел не так, как сейчас, Мерри. Я был юн и казался ребенком. Богиня подарила мне тело, которое способно было на многое, но я все равно не принадлежал к сияющему двору. По облику и по сути я был малым фейри. Наверное, людскому взгляду я представлялся мальчиком лет четырнадцати или младше. Для моей Розы я был отличной парой.

Он затих у меня в объятиях.

— А что случилось с ее матерью? — спросила я.

— Она и теперь кухарка при Благом дворе.

Я поцеловала его в лоб и спросила:

— А Роза?

— Мы нашли себе приют, и я волшебством унес ее далеко от родной деревни. Люди тогда не ездили так далеко, как сейчас, двадцати миль хватало, чтобы ни разу больше не встретиться с бывшими соседями. Роза научила меня, как быть настоящим, и я вырос вместе с ней.

— То есть как — вырос вместе с ней?

— Мне на вид было лет четырнадцать, ей — лет пятнадцать. Она росла, и я рос тоже. Первое орудие, которое взяли эти руки — не меч и не щит, а топор и заступ, я учился не воевать, а работать и заботиться о семье.

— У вас были дети, — прошептала я.

— Нет. Я думал, это потому, что я еще не совсем настоящий. А теперь, когда и ты не можешь завести ребенка, я думаю, что мне просто не суждено иметь детей.

— Но вы жили вдвоем, — сказала я.

— Да, и священник, который был сперва добрым, а потом уже христианином, даже нас обвенчал. Но нам нельзя было долго оставаться в одной деревне, потому что я не старел. Вместе с Розой я вырос вот в такого, каким ты меня знаешь, а потом перестал меняться. А она — нет. Я видел, как ее волосы из золотых становились серебряными, как глаза из голубых как зимнее небо стали серыми как снеговые тучи.

Он снова на меня посмотрел, на этот раз с яростью.

— Я видел ее увядание, но все равно ее любил. Потому что любовь к ней меня сотворила, Мерри. Не страна фейри, не дикая магия, а магия любви. Я думал, что ради Розы пожертвую той недолгой жизнью, которую я обрел, но Консорт спросил, пожертвую ли я всем, чем был прежде, Я и пожертвовал, и стал тем, кем она хотела меня видеть. Когда я понял, что не старюсь вместе с ней, я плакал. Я не представлял себе жизни без нее.

Он встал на колени, взял меня за локти и посмотрел мне и лицо.

— Я не перестану тебя любить. Если твои рыжие кудри превратятся в белые, я все равно буду тебя любить. Если упругая гладкость твоих щек сменится хрупкой мягкостью старости, я все равно буду ласкать твою кожу. Если твое лицо пробороздят следы всех улыбок, всех восторгов, всех слезинок, скатившихся из глаз — я только больше стану тобой дорожить, потому что разделил с тобой их все. Я хочу разделить с тобой жизнь, Мередит, и я буду любить тебя, пока последний вздох не покинет тело — твое или мое.

Он наклонился и поцеловал меня, и теперь я ему ответила. Я провалилась в его объятия, в его любовь, потому что никак иначе я ответить не могла.

Глава шестнадцатая

Он оказался на мне, волосы у него развязались и спадали вокруг нас серебряным дождем — если дождь бывает мягким, как шелк, и теплым, как тело любовника. Кожа у нас светилась, словно мы проглотили луну и она насквозь просветила наши тела до последнего дюйма. Я знала, что волосы у меня сияют чистым алым огнем, я ловила их отсветы краем глаз. Волосы Холода сверкали и искрились, играя на свету, как снег под луной. Другие стражи приносили в мою постель солнце, но Холод был зимней ночью во всем ее суровом блеске.

Он был слишком высок — или я слишком мала, — чтобы он просто лег на меня. Мне так и не нравилось, и просто трудно было дышать, а потому он приподнялся надо мной на сияющих белоснежно-мускулистых руках. Только глянув вдоль наших тел, на то, как он скользит в меня и из меня, я вскрикнула от восторга и поспешно отвела взгляд — будто зрелище было слишком чудесно, будто нельзя было долго на него смотреть. Только там, куда я отвела взгляд, были его глаза — серые, как небо зимой, — но сейчас, когда Холодом владела магия, они были не просто серые.