Наши фиолетовые братья - Евгений Прошкин

— Они от нас чего-то хотят... — с ужасом догадалась Дарья. — Эй! — обратилась она к потолку. — Уберите свои телекамеры! Х-х!.. Команда «Х-х», понятно?

— Не надо таких экспериментов, — остерег ее Матвей. — Сейчас тут накомандуешь... Вот что ты им сказала?

— Я?.. — растерялась девушка. — А ты разве сам не слышал?

— Слышал, слышал. Только что это значит? Может, твое «Х-х» — это приказ открыть огонь...

Словно отзываясь на его реплику, из сотни маленьких окуляров выдвинулись три телескопических объектива, каждый при этом смотрел точно в лоб каждому из разведчиков.

— Вот видишь! — отчаянно воскликнул Матвей.

— Это не мое «Х-х», это твое «Х-х» так сработало! Скажи им, чтоб убрались, а то мне снова в туалет хочется!

— А ну прекратите! — прикрикнул на дежурных Борисов. — Сейчас и правда докомандуетесь!

Три объектива снова кивнули и одновременно раскрыли черные диафрагмы, за которыми показались ярко-красные зрачки. Ничего хорошего эта метаморфоза не сулила.

— Ну... мы, наверное, пойдем... — пробормотала Дарья, обращаясь к немой оптике. — Не вовремя зашли, понимаем... в следующий раз как-нибудь...

Она тихонько попятилась, при этом окуляр, взявший над ней «шефство», с недобрым жужжанием выдвинулся еще дальше, превратившись в целую подзорную трубу. Диафрагма раздвинулась шире, выпятив круглый кровавый глаз.

— Эй, эй!.. — одернул напарницу Матвей. — Смотри! Им не нравится... Может, они, наоборот, не хотят, чтобы мы уходили?

— Попробуй вернуться, — сказал Борисов.

Дарья последовала его совету — объектив наполовину втянулся назад, теперь он выглядел умиротворенным.

— Ага... — проронила она и вдруг, поддавшись какому-то неосознанному порыву, уселась в кресло.

«Телескоп» одобрительно кивнул и, спрятавшись в общем ряду, стал неотличимым от стеклянных собратьев. Две других «подзорных трубы», следившие за Шубертом и Матвеем, по-прежнему сверлили их неодушевленными взглядами, словно требуя повторить отважный, но неумный поступок женщины. Мужчинам ничего не оставалось, как только усесться по бокам от Дарьи. Объективы втянулись в потолочную панель, однако сама секция не развернулась, а продолжала таращиться на людей сотней черных глазков, словно напоминая, что держит их на прицеле.

— Кажется, они довольны... — обронил Матвей.

Он попытался подняться, вернее, лишь сделал вид, что собирается встать, и его личный «телескоп» сердито вжикнул линзой — тоже как будто притворяясь.

— Тихо, тихо! — сказал ему Матвей, для убедительности выставляя вперед ладонь. — Намекают, гады...

— Что же, так и будем сидеть? — спросила Дарья.

— Посидим... — отозвался Борисов. — Пока ничего лучшего не придумаем.

— Ты уж постарайся, — попросила она. — Тебе же здесь двадцать пять процентов причитается. Вот ты и придумывай.

— Этот зал в мою долю не входит, — заявил Шуберт. — Зачем мне такое счастье? Мне бы что-нибудь попроще, поопределенней.

— Что-нибудь такое, из чего можно извлечь выгоду... — с осуждением произнес Матвей.

— Мне нужно в туалет! — напомнила Дарья.

— Будем пробовать дальше, — решительно сказал Борисов и, не дожидаясь ответа товарищей, тут же попробовал:

— Х-х! Х-х-х!

Экран и окуляры в потолке остались неподвижны, зато «гриб» возле его кресла вздрогнул и повернулся на сто восемьдесят градусов. Кнопки с изображениями колбасы, полосатой дощечки и прочих непонятных символов оказались по другую сторону, и теперь перед Борисовым возникли новые пиктограммы: «квадрат», два «треугольника», «круг» и еще один круг, но только не серый, а оранжевый.

— Уже лучше... — пробормотал Шуберт.

— Ты так считаешь? — усомнилась Дарья.

— Хорошо хотя бы то, что наши представления о геометрии совпадают.

— Ну да, мы можем выбрать, какую дырку в голове прожжет нам лазер — круглую, квадратную или треугольную, — высказался Матвей. — Это здорово, но я все-таки предпочел бы сервелат.

Борисов, не обращая внимания на его нытье, поводил пальцем над «шляпкой» с кнопками и притронулся к оранжевому кругу. Все трое в ужасе замерли, ожидая последствий, причем Матвей инстинктивно прикрыл ладонями лоб, а Дарья, словно сдерживая очередной позыв, схватилась руками за гульфик комбинезона.

— Ну?.. — молвил Матвей после паузы. — Ур-родство... — выдохнул он, расслабляясь. На эту реплику зал также не откликнулся. — Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное?

— Конечно, — кивнул Борисов.

— Я что-то не уверен...

— Надо попробовать... — Шуберт потыкал указательным пальцем в квадрат, потом в один из треугольников и, секунду поколебавшись, снова в круг, но уже не оранжевый, а серый.

Экран впереди вспыхнул так неожиданно, что Дарья вскрикнула, а Матвей дернул ногами, точно у него в голове уже образовался весь ассортимент родственных земной геометрии отверстий.

— Ну?.. — каркнул кто-то со стены знакомым голосом. — Ур-родство... Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное?

— Конечно, — сказал другой голос, не менее знакомый.

— Я что-то не уверен... — произнес первый.

— Надо попробовать... — ответил второй.

Экран вновь подернулся молочной дымкой.

— Ой... — молвила Дарья. — Что это было?..

Шуберт, не веря ни своим глазам, ни своим же пальцам, не веря ничему вообще, повторно набрал комбинацию из чуждых пиктограмм, и на стене без всякого предупреждения опять возникли три человека в креслах.

— Дерьмо!.. — воскликнула Дарья.

— Ну? — откликнулся со стены Матвей.

— Как я дерьмово выгляжу! — сокрушенно сказала она. — Что у меня с прической?!

— Ур-родство... — прорычал тот же персонаж с экрана.

— А руки? Где мои руки?! Что это я ими трогаю?..

— Сколько можно томить? Мы увидим что-нибудь конкретное? — спросил он.

— Тьфу, ну и рожа у меня!.. — сказал Матвей, не экранный, а реальный, сидящий рядом с Дарьей. — У меня всегда такой глупый вид?

— Конечно, — немедленно отозвался запечатленный на записи Борисов.

— По-моему, в жизни у меня более одухотворенное лицо, — нахмурился Матвей.

— Я что-то не уверен, — возразила его копия на стене.

— Да! — прикрикнул он. — А тут как будто мне по носу ботинком съездили!

— Надо попробовать, — деловито заметило изображение Борисова.

Запись снова кончилась, и экран погас. Разведчики некоторое время сидели молча: Шуберт изучал кнопки на панели, Матвей озирался по сторонам, Дарья же, ошарашенная премьерой, словно ждала аплодисментов.

— А вдруг это в эфир пошло? — обеспокоилась она.

— В какой эфир? — сварливо произнес напарник.

— Прямой, какой же еще? Может, это вовсе не бункер и не корабль, а... студия! — догадалась она с ужасом. — Инопланетная телестудия! И нас показали на всей территории! А у меня прическа... Боже!..

— На какой еще территории? — огрызнулся Матвей.

— На инопланетной! Нас там увидели, и... Теперь нас знают в лицо! И мы...

— Прекрати, — одернул ее Борисов. Все это время он продолжал разглядывать пиктограммы и, кажется, успел сделать какие-то выводы. — Никто нас пока не видел... к счастью. А вот мы можем кое-что посмотреть.

Шуберт повернул «шляпку» — как выяснилось, она свободно вращалась и без команд, — затем двумя пальцами дотронулся до кнопки с «колбасой» и с треугольником.

Сверху на зал обрушился камнепад звука. Вся поверхность потолка словно бы превратилась в огромную мембрану — грохот, смешиваясь в чудовищную лавину, летел на голову, скакал по макушке и сыпался по затылку, попутно втыкаясь в барабанные перепонки с такой силой, точно стремился выдавить мозги наружу.

— Швах!.. Мах!.. — завопил Матвей.

— Хватит шуметь! — крикнула ему Дарья.

— Трах!.. Бах!.. Шуберт! — вспомнил наконец Матвей имя Борисова. — Убавь громкость! Оглохнем!

— Не могу!

— Не мешайте! — разозлилась девушка. — И так не слышно!

— А что ты тут слушать собралась? — проорал Матвей.

Она лишь раздраженно дернула плечиком, Борисов тоже не отрываясь смотрел на экран, и Матвею ничего не оставалось, как заткнуть уши и повернуться к стене.

Что там показывали — художественный ли фильм, документальный или какой-то еще, — понять было невозможно, однако это определенно напоминало кино. Первая мизансцена — надо сказать, несколько затянутая — разворачивалась на некоем заводе. Судя по циклопическим размерам сборочного цеха, здесь выпускали конструктивные элементы для орбитальных доков. Матвей искренне удивился, поскольку эти декорации как нельзя лучше подходили не к началу кино, а к финальному эпизоду, где главные герои обязаны выяснить, кто из них любил героиню сильнее. Впрочем, делиться этой мыслью Матвей с товарищами не стал — они были слишком увлечены.

Камера, подвешенная где-то вверху, упорно не хотела давать крупные планы и показывала сразу весь ангар, в котором постепенно вырастала некая черная труба. Она собиралась из маленьких деталек, но детальки и человечки, их таскающие, были столь мелки, что казалось, будто штуковина возникает из пустоты или, того хуже, воспроизводит сама себя подобно исполинскому организму.