Избранное - Марио Ригони

К вечеру братья вернулись домой, уставшие и разочарованные. Только старшему вроде бы удалось заручиться обещанием Тоя Амброзини по прозвищу Буран, владельца ресторанчика, что по дороге в долину. Речь шла о щенке от Фалько и Сельвы, гончих чистокровных, но далеко не первой молодости.

В воскресенье братья отправились за щенком; нельзя сказать, чтобы их находка представляла собой большую ценность для предстоящей трудной и обильной охоты, но выбирать не приходилось. Сразу бросались в глаза тоненькие дрожащие ноги, худенькое неразвитое туловище. Зато мордочка была вытянутая, остренькая, уши длинные, настороженные, а самое главное — глаза, живые и умные, что большая редкость у собак этой породы.

Поверив глазам, братья договорились о цене, скрепили договор литром вина, а потом старший брат взял щенка за шкирку и положил в старый рюкзак. Малышка даже не пискнула. Хороший признак.

Она быстро привыкла к дому. Поместили ее в тепле, в хлеву, на сухой соломе по соседству с телкой. Иногда по вечерам, когда братья, вернувшись с работы, обедали в кухне, она осторожно пролезала в приоткрытую дверь и шла к ним приласкаться. Обычно она подходила к старшему брату, клала голову к нему на колени и смотрела с обожанием своими говорящими глазами. Но Пьеро не любил нежностей. Кончив есть, он вытирал тарелку хлебным мякишем и ласково протягивал его собачонке, а если он еще при этом гладил ее по голове ладонью, пропахшей смолой, счастью ее не было предела.

Братья назвали ее Альба [8] — в надежде на лучшие времена после долгого лихолетья.

Как раз в июле того года умер Нардин Родегьеро по прозвищу Длинноногий — заядлый охотник, хоть и не слишком удачливый; охотился он всегда один. И вот его пес, с которым он связывал столько честолюбивых надежд, — гончая двухлетка, правда, не совсем чистых кровей, — остался без хозяина. Пес не отличался особенной красотой, вид у него был довольно простецкий. Коренастый, неуклюжий, маленькие уши, глуповатые глаза, толстый хвост крючком. Но зато хорошо развитая грудная клетка, крепкие щиколотки, широкие, сильные лапы — в общем, здоров на удивление, может, как раз благодаря тому, что не чистой породы. Но был он ужасный ворюга, это особенно хорошо знали соседи: мясник и колбасник, который по пятницам торговал также сушеной треской. Пес умел сам открывать дверь: вставал на нее передними лапами, нажимал на ручку, осторожно приоткрывал дверь мордой, заглядывал внутрь и, если путь был свободен, через секунду вылетал обратно с добычей в зубах. Он стал сущим наказанием для бедной вдовы: постоянные жалобы соседей привели к тому, что местные власти приказали ей либо платить штраф, либо убить собаку, либо продать ее.

Слух об этом долетел и до братьев, и как–то в субботний вечер младший отправился в деревню, где жила вдова, узнать, не собирается ли она продать пса. Вдова очень охотно рассталась с собакой и даже денег не взяла, попросила только угостить ее разок зайчатинкой.

Бруно надел на пса ошейник и повел домой. Солнце уже садилось, когда они подходили к дому, братья увидели их издалека и вышли навстречу. Видно, пес им не очень понравился, и они промолчали. Старик отец, который сидел в саду под вишней, попыхивая трубкой, выпустил целое облако дыма и пробурчал сквозь зубы: «Что это за зверюгу ты притащил?» Не псом или собакой, а именно зверюгой обозвал.

А зверюга, как только вошел в кухню, первым делом обнюхал все углы и тут же опустошил миску с едой, приготовленную для Альбы. Потом он обнюхал поочередно всех присутствующих, не выражая при этом никаких чувств, а когда Пьеро отвязал Альбу и привел ее в кухню, он и ее хорошенько обнюхал со всех сторон и в конце концов завилял хвостом.

В тот же вечер братья дали ему имя Франко [9]* — за то, что был он независимый, хитрый и нахальный.

Как–то раз в конце августа, в воскресенье утром — до открытия охоты оставалось две недели, — братья привели Альбу и Франко на опушку леса и ткнули носом в траву в том самом месте, где накануне вечером, возвращаясь домой, видели зайца. Они прямо прижали им головы к земле, чтобы дать принюхаться. Потом сняли ошейники. Альба почуяла дичь, фыркнула, повиляла хвостом, потом попрыгала вокруг, словно играя, несколько раз тявкнула и пустилась по следу. Франко, лая, помчался за ней. Итак, все шло хорошо.

Через полчаса вернулась Альба — возбужденная, растерянная, уставшая; она ковыляла на своих худых щенячьих, непривычных к лесу лапках. А Франко появился только через два часа, прибежал, высунув язык, но уставшим не выглядел, и на лапах нигде ни царапины, словно бегал только по мху. Братья остались очень довольны, они получили то, что хотели.

Теперь каждый вечер до самого открытия охоты братья поочередно выезжали на велосипедах, нарочно выбирая самые кремнистые и ухабистые дороги, — натаскивали собак. Франко то забегал вперед, то отставал, то оказывался справа, то слева и загонял на деревья всех встречных кошек. Он был воистину неутомим: прямо бес, сорвавшийся с цепи. Альба бежала, высунув язык, всегда около велосипеда. И, вернувшись, валилась под стол.

Старый Кристиано с интересом наблюдал, как сыновья и собаки готовятся к охоте, а по полету и числу птиц предсказывал богатый охотничий сезон.

Наконец охота открылась. Ружья, патроны — все было подготовлено давным–давно, с вечера братья аккуратно разложили их на кухонном столе и отправились спать пораньше.

Но заснуть они так и не смогли. Все трое ворочались с боку на бок, время словно остановилось, они мечтали умереть сегодня и воскреснуть завтра утром. А старик отец вспоминал, как много лет назад он сам вот так же дожидался рассвета, чтобы уйти на охоту со своими братьями, разбогатевшими теперь где–то за океаном. И может, в этот самый час в своем механическом раю они с тоской вспоминают старенький домик у леса.

Братья поднялись затемно, и в просторной кухне сразу стало тесно от их нетерпеливых сборов. Собаки чувствовали что–то необычное, им передавалось возбуждение хозяев. Старик остервенело сосал потухшую трубку и то и дело подходил к двери, смотрел на чернеющий лес, на небо, тянул носом воздух.

Едва забрезжило, Бруно, младший из братьев, вывел собак на поводках, а Пьеро и Джакомо ушли в лес, чтобы занять места на перекрестках тропинок.

Собаки рвались вперед, особенно Франко; Бруно, удерживая их, изо всех сил упирался в землю. Но Альба и Франко не унимались, хотя ошейник врезался им в шею и голос хозяина приказывал успокоиться. Когда раздался условный сигнал, Бруно спустил их с поводка. Еще секунду они стояли как вкопанные. Удивленные и недоверчивые, они словно собирались с силами; потом Альба, как и две недели назад, запрыгала, будто играя, ткнулась носом в росистую траву, подняла голову, огляделась, принюхиваясь. Франко сорвался с места вслед за ней и помчался по лесу, шаря мордой в кустах. Вдруг Альба замерла, жадно втянула воздух расширившимися ноздрями, задрожала с головы до ног и лаем подняла зайца.

Она тут же погнала его, заливаясь тонким прерывистым лаем. К ней присоединился Франко. Это было первое выступление дуэта, который затем много лет подряд каждую осень слушали соседние леса и долины. У Франко был густой баритон, он лаял быстро и бесперебойно. Лай Альбы напоминал колоратурное сопрано, но был надорванный и какой–то уставший, вроде даже ленивый. Друг за дружкой собаки пронеслись по тропинке и исчезли в лесу.

Заяц, спасаясь от них, скакал длинными упругими прыжками, словно в задние ноги ему вставили мощные пружины, которые распрямлялись и выталкивали его вперед, как только он касался земли. Бруно стоял, сжимая и поглаживая ружье, но сердцем был там, впереди.

Очень скоро раздался выстрел. Всего один. Хороший знак. И тут же крик Пьеро: «Готов!» Собаки умолкли.

Пьеро услышал, что собаки приближаются к нему. Не двигаясь, он медленно вскинул ружье и в ту же минуту увидел, как по тропинке прямо на него бежит заяц: большой, уши торчком, прыжки длинные, поспешные — чувствовал, что его настигают.

Выскочив на пересечение тропинок, заяц заподозрил что–то неладное и резко остановился, присев и опершись на передние лапы. Хотел было свернуть в лес и тут почувствовал в груди свинец.

В ту же минуту возле него очутились собаки и Пьеро. Альба обнюхала резко пахнущую тушку, поддела ее мордой, перевернула на траве. Франко вцепился в нее зубами, послышался хруст костей. Пьеро с трудом вырвал у него зайца. Подошли братья, и младший, набрав полную грудь воздуха и повернувшись лицом к дому, крикнул: «Гото–о–ов!» — для старика отца, который, конечно же, слышал выстрел. Потом Пьеро взял нож, вспорол зайцу живот, вынул потроха и разделил их поровну между нетерпеливо ожидавшими собаками.

Четырех зайцев подняли в тот день Альба и Франко, и всех сразили меткие выстрелы братьев. Правда, четвертый, прежде чем попасть под прицел, изрядно побегал. Отмерил не один километр. И Франко, преследуя его, забежал так далеко, что даже лая его не было слышно. Лишь изредка ветер доносил его голос откуда–то издалека, из–за лесов.