На скосе века - Наум Коржавин

* * *

Горожане в древнем городе СодомБыли заняты развратом и трудом.Рос разврат и утончался… И всегдаС ним росла производительность труда.И следил всё время строго их Сенат,Чтоб трудом был обеспечен их разврат.

Телевидение в городе СодомПросвещение вносило в каждый дом.Дух Прогресса всех учило постигать:Наслаждаться, но расплаты избегать.Пусть кто хочет превращает в матерейИх одиннадцатилетних дочерей.

Что пугаться? — были б в деле хороши!В том и жизнь. И нет ни Бога, ни души.Наслаждайся!.. А к вакханкам охладел, —Есть в запасе свежесть юношеских тел.Что там грех — забвенье смысла и лицаПеред скукой неизбежного конца?

Все ли думали так в городе Содом?Может быть… Да кто расскажет нам о том?Остальные ведь молчали — вот напасть! —В ретрограды было стыдно им попасть…И от всех, кто прямо чтил не Дух, а плоть,Их потом не отделял уже Господь.

Чем всё кончилось — известно без меня.Что вникать в природу Божьего огня.Все сгорели в древнем городе Содом,А при жизни размышляли не о том,Не о том, за что сожгут, на что пенять…Лишь — куда себя девать и чем занять.

Рочестер, Нью-Йорк, 14–25 ноября 1993 — Бостон, 1–2 декабря 1993

Воспоминание о «Белом доме»

Как в России напоследокСатана творил содом.Хор несчастных людоедокПлакал: «Смело в бой пойдём!»

Хор постигших с малолетстваВ звуках горна и трубы,Как прекрасно людоедствоВечной классовой борьбы.

Так и жили — век на взводе,Всё в борьбе. За годом год.Вроде в классовой… А вродеИ в другой — словарь не тот.

В общем, жизнь была иная.Пыл всё гас… Напор всё тих…Ложь сгущалась… Сам не знаю,Чем питалась верность их.

Кто смущал их, этих малых?К власти путь кто им торил?Соблазнял их, поднимал их:Их руками зло творил?

Кто учил, тишком иль с ходу,Брать бодливо на рога,Всех инаких — тех, кто водуЛил на мельницу врага?

Научились. Строго звалиСветом тьму. И сверх того…Но порой добры бывали,Выручали кой-кого…

Всё же бабы… Вдруг жалели…Но — вели. Вели всегда.Поднимались — к дальней цели,Оказалось — в никуда…

Всё распалось. Не в столетьях,А при них. Само собой……И в глазах у женщин этихЗлость, растерянность и боль…

Нет ни ясности, ни роли.Лишь одно при них всегда —Страсть топтать ту злую волю,От которой вся беда.

Им не в бой, им в день вчерашний,В царство веры и мечты…И теснят они бесстрашноМилицейские щиты.

И кричат про гнев народа,Нищету, разврат, разброд —Всё, к чему вели все годы,Что теперь плоды даёт.

Обнажают все печалиИми сбитой с ног страны.Лишь виня. Не ощущаяНикакой своей вины.

Смело в бой! На смерть хотя бы!Прут и прут, входя в азарт.Людоедки? Нет — партбабы!Те же бабы, только — «парт».

Но горит в них, как горела,Гордость верностью своей, —Всё тому ж Большому Делу,Пожиравшему людей.

Ну и лжи… В ней стыд? Едва ли!Всю-то жизнь от всей душиЛжи внимали, сами лгали,Так бы век дожить во лжи!

Не дают… Но напоследокВновь, — что было, всё не в счёт —Хор несчастных людоедокВ бой за власть людей зовёт.

И душа молчит в бессилье.«Смело в бой!» — в ушах звучит.Словно впрямь так вся Россия,Потеряв себя, кричит.

И тогда спасенья нету:Все сгорят, и я сгорю……А начав писать про это,Сам я думал, что острю.

Рочестер, Нью-Йорк, 15 ноября 1993 — Бостон, январь 1994

Западное, культурное

Гнёт некультурности неистов,Всегда он рад врагов крушить…Жалейте, люди, террористов:Цыплёнок тоже хочет жить.

1989

Идиотские опусы

(Старческое баловство Н. Коржавина)

Семьдесят лет

К обращенью «старик» с юных лет я привык……Не входя в смысловые детали,«Как ты съездил, старик?», «Ладно, выпьем, старик!» —Только так мы друг друга и звали.И никто не перечил нам даже смешком,Были все подыграть нам готовы.…А теперь, чуть себя назовёшь стариком,Все вокруг возмущаются: «Что вы!»

Красногвардейская

Говорят: в венке из розВпереди Исус Христос.А вокруг пурга и дым,Мы в рядах спешим за ним.Рядом знамя развернулНаш товарищ Вельзевул.

Московским дикторам

Хоть эксклюзивен Moscow-river City,Но с языком, ребята, не дурите.

Стихи отставного батальонного Замполита капитана А. Лебёдкина

1. Нравоучение Киплингу[10]

Ах ты, Киплинг, пресловутый Редиард!Не играл бы ты по целым дням в бильярдИ с цыганками ночами б не плясал, —Может, путное бы что и написал……А не славил бы как проклятый всю жизньСвой британский — плюнь да брось! — имперьялизм.

2. Жизнь человека

Он в среду водку пил,В четверг жену лупил,А после во фрайдейХодил искать блядей.

3. Отповедь Г. Гессе

Полно, Гессе!.. Не обманешь нас, Герман!Что тебе колхозный сев? Что промфинплан?Ты в подробностях прельстительных застрял.На тебя пора готовить матерьял.

4

Пусть Сталин мёртв — сгодится брат его.В России ночь, все кошки серы.За Родину, за Хасбулатова! —Пойдут в атаку офицеры.

Совковая баллада

Гумиста. И Карабах.Всюду бой, и всюду страх.Всюду правит злобный рок —На совка пошёл совок.

Делом заняты совки —Рвут отчизну на куски.Разрушая (для чего?)Стены дома своего.

Пусть!.. Вожди ведут их в бой.Каждый движется мечтойСтать отдельным Глав-совкомНад оторванным куском.

Разгорается борьба,Расширяется пальба.И становятся всё злейЛюди разных лагерей.

Им друг друга не понять.И ничем их не унять:Расхожденья глубоки:Те совки, и те совки.

ПОЭМЫ

Танька

Седина в волосах.        Ходишь быстро. Но дышишь неровно.Всё в морщинах лицо —           только губы прямы и тверды.Танька!   Танечка!       Таня!          Татьяна!             Татьяна Петровна!Неужели вот эта         усталая женщина —                   ты?Ну а как же твоя         комсомольская юная ярость,Что бурлила всегда,         клокотала, как пламень, в тебе! —Презиравшая даже любовь,              отрицавшая старость,Принимавшая смерть           как случайную гибель в борьбе.О, твоё комсомольство!           Без мебелей всяких квартира,Где нельзя отдыхать —            можно только мечтать и гореть.Даже смерть отнеся          к проявлениям старого мира,Что теперь неминуемо           скоро должны отмереть……Старый мир не погиб.           А погибли друзья и подруги,Весом тел      не влияя ничуть            на вращенье Земли.Только тундра — цвела,           только выли колымские вьюги,И под мат блатарей         невозвратные годы ушли.Но опять ты кричишь           с той же самою верой и страстью.В твоих юных глазах          зажигается свет бирюзы.— Надо взяться!        Помочь!           Мы вернулись — и к чёрту несчастья…Ты — гремишь.         Это гром           отошедшей,                 далёкой грозы.Хочешь в юность вернуться.             Тебе до сих пор непонятно,Что у гроз,     как у времени,            свой, незаказанный путь.Раз гроза отошла,        то уже не вернётся обратно, —Будут новые грозы,         а этой — твоей — не вернуть.— Перестань! —       ты кричишь, —              ведь нельзя,                     ничего не жалея,Отрицать-обобщать.         Помогай,             критикуй,                  но — любя! —Всё как раньше:        идея,           и жизнь — матерьял для идеи…Дочкой правящей партии я вспоминаю тебя.Дочкой правящей партии,             не на словах, а на делеПобеждавшей врагов,          хоть и было врагов без числа.Ученицей людей,        озарённых сиянием цели, —Средь других,       погружённых всецело                 в мирские дела.Как они тормозили движенье,              все эти другие,Не забывшие домик и садик —              не общий, а свой.Миллионы людей,        широчайшие массы России,Силой бури взметённой           на гребень судьбы мировой.Миллионы на гребне,          что поднят осеннею ночьюК тем высотам, где светит            манящая страны звезда.Только гребень волны —            не скала               и не твёрдая почва.На такой высоте        удержаться нельзя навсегда.Только партия знала,          как можно в тягучести буденУдержать высоту        в первозданной и чистой красе.Но она забывала,         что люди —             и в партии люди.И что жизнь — это жизнь.             И что жизни подвержены — все.А ты верила в партию.          Верила ясно и строго.Без сомнений.       Отсутствием оных                предельно горда.И тебе не казалось,         что раньше так верили в Бога…Слишком ясные люди          тебя окружали тогда.Танька! Танька!       Ты помнишь, конечно,                  партийные съезды.И тревогу в речах меньшинства                за любимый твой строй.И в ответ на тревогу          глумливые выкрики с места:— Не жалаим!       — Здесь вам не парламент!                    — С трибуны долой!В тех речах было всё          так тревожно,                 запутанно,                     сложно:Хорошо бы пройти в эти дали,              да вряд ли пройдём.Ну, а Вождь отвечал          очень ясно:                — Для нас —                     всё возможно!Коммунисты — пройдут!..            Ты, конечно, пошла за Вождём.Тебе нравилось всё:          высший смысл…                 высший центр…                         дисциплина…Пусть хоть кошки скребут,            подчиняйся,                  зубами скрипя.Есть прямая дорога.         Любые сомненья —                  рутина…Дочкой правящей партии            я вспоминаю тебя.Помнишь, Танька,        была ты в деревне                 в голодное лето?Раскулаченных помнишь,            кто не был вовек кулаком?Ты в газету свою написать            не решилась про это,Чтоб подхвачено не было это               коварным врагом.Создаются колхозы,         и их возвеличивать нужно.Новый мир всё вернёт          расцветающим жителям сёл.А ошибки — простят…          Эти фразы сгодились для службыЛюдям старого мира —           он быстро сменять тебя шёл.Старый мир подступал,           изменяя немного личину.Как к нему подошло          всё, что с болью создали умы:Высший смысл.       Высший центр.               И предательский культ                        дисциплины,И названья идей…         Танька, помнишь снега Колымы?Танька,   Танечка,       Таня!          Такое печальное дело!Как же ты допустила,          что вышла такая беда?Ты же их не любила,          ведь ты же другого хотела.Почему ж ты молчишь?           Почему ж ты молчала тогда?Как же так оказалось:          над всеми делами твоимиНеизвестно в какой         трижды проклятый                  месяц и годПуть, открытый врагам, —            эта хитрая фраза: «во имя» —Мол, позволено всё,          что, по мысли, к добру приведёт.Зло во имя добра!         Кто придумал нелепость такую!Даже в страшные дни,           даже в самой кровавой борьбеЕсли зло поощрять,         то оно на земле торжествует —Не во имя чего-то,         а просто само по себе.Все мы смертные люди.           Что жизни —                 все наши насилья?Наши жертвы      за счёт ослеплённых                 ума и души!Ты лгала — для добра,           но традицию лжи подхватили.Те, кто больше тебя          был способен к осмысленной лжи.Все мы смертные люди.           И мы проявляемся страстью.В нас, как сила земная,           течёт неуёмная кровь.Ты любовь отрицала          для более полного счастья.А была ль в твоей жизни           хотя бы однажды любовь?Никогда.    Ты всегда презирала пустые романы.Вышла замуж.       (Уступка —           что сделаешь: сила земли.)За хорошего парня…          И жили без всяких туманов.Вместе книги читали,          а после и дети пошли.Над детьми ты дрожала…            А впрочем — звучит как легенда —Раз потом тебе нравился очень,               без всяких причин,Вопреки очевидности, —            худенький,                интеллигентныйИз бухаринских мальчиков            красный профессор один.Ты за правые взгляды          ругала его непрестанно.Улыбаясь, он слушал          бессвязных речей твоих жар.А потом отвечал:        «Упрощаете вещи, Татьяна!»И глядел на тебя.        Ещё больше тебя обожал.Ты ругала его.        Но звучали слова как признанья.И с годами бы вышел, наверно,               из этого толк.Он в политизолятор попал.            От тебя показанийСамых точных и ясных          партийный потребовал долг.Дело партии свято.         Тут личные чувства не к месту.Это сущность.       А чувства, как мелочь,                 сомни и убей.Ты про всё рассказала           задумчиво,                скорбно и честно.Глядя в хмурые лица           ведущих дознанье людей.Что же — люди как люди.            Зачем же, сквозь эти                      «во имя»Проникая    в сомнений неясных              разбуженный вал,Он глядел на тебя,         добрый, честный,                 глазами роднымиИ, казалось,       серьёзный и грустный                вопрос задавал.Ты ответить ему не могла,            хоть и очень хотела.Фразы стали пусты,         и ты стала немой, хоть убей.Неужели же мелочь —           интимное личное дело —Означало так много         в возвышенной жизни твоей?Скоро дни забурлили в таинственном приступе                      гнева.И пошли коммунисты на плаху,              на ложь и позор.Без различья оттенков:           центральных, и правых,                      и левых —Всех их ждало одно впереди:              клевета и топор.Ты искала причин.        Ты металась в тяжёлых догадках.Но ругала друзей,        повторяла, что скажет печать…«Было б красное знамя…            Нельзя обобщать недостатки.Перед сонмом врагов          мы не вправе от боли                    кричать…»Но сама ты попала…          Обиды и мрачные думы.Всё прощала.      Простила.           Хоть было прощенье невмочь.Но когда ты узнала,         что красный профессор твой умер,Ты в бараке на нарах          проплакала целую ночь.Боль, как зверь, подступала,             свирепо за горло хватала.Чем он был в твоей жизни?            Чем стал в твоём бреде ночном?Жизнь прошла пред тобой.            В ней чего-то везде не хватало.Что-то выжжено было          сухим и бесплодным огнём.Ведь любовь — это жизнь.            Надо жить, ничего не нарушив.Чтобы мысли и чувства           сливались в душе и крови.Ведь людская любовь          неделима на тело и душу.Может, все коммунизмы —             одна только жажда любви.Так чего же ты хочешь?           Но мир был жесток и запутан.Лишь твоё комсомольство            светило сквозь мутную тьмуПрежним смыслом своим,            прочной памятью…                     Вот потому-то,Сбросив лагерный ватник,            ты снова рванулась к нему.Ты сама заявляешь,         что в жизни не всё ещё гладко.И что Сталин — подлец:           но нельзя ж это прямо в печать.Было б красное знамя…           Нельзя обобщать недостатки.Перед сонмом враговмы не вправе от боли кричать.Я с тобой не согласен.           Я спорю.               И я тебя донял.Ты кричишь: «Ренегат!» —            но я доводы сыплю опять.Но внезапно я спор обрываю.              Я сдался.                  Я понял —Что борьбе отдала ты          и то, что нельзя ей отдать.Всё: возможность любви,             мысль и чувство,                    надежду и совесть, —Всю себя без остатка…           А можно ли жить                   без себя?…И на этом кончается          длинная грустная повесть.Я её написал,      ненавидя,           страдая,              любя.Я её написал,      озабочен грядущей судьбою.Потому что я прошлому           отдал немалую дань.Я её написал,      непрерывной терзаемый болью, —Мне пришлось от себя отрывать               омертвевшую ткань.

1957

По ком звонит колокол