Озорники - Самуил Миримский

КТО ИЗ ВАС АЛЯ, А КТО МАЛЯ?

На тропе темнели в сумерках две фигурки в одинаковых джинсовых брюках и свитерах. Это были Аля и Маля. У одной был вещевой мешок за спиной. Судя по выкладке, они собирались куда-то надолго, но случайно набрели на Рустема и Броню, сидевших на плаще, и были так потрясены, что не знали, бежать или все же достоять на месте и убедиться, что это не обман, не галлюцинация.

— Ну, что же вы, девочки стали? Подойдите!

Аля и Маля покорно подошли, исподлобья глядя на Рустема и Броню, все еще недоумевая, усиленно размышляя — нет, уже не о том, чтобы убежать или как-то оправдаться за самовольный уход из лагеря, а о том, как отнестись к тому, что Рустем и Броня вместе. Рустем смотрел на девочек. И они смотрели на него, томились ожиданием. Казалось, они забыли о Броне. Но Рустем напомнил о ней. Он перевел глаза на Броню, и девочки, как подсолнухи, повернулись к ней с выражением удивления. И вдруг бросились обнимать ее…

О, что это было! Эти своевольницы, которых Броня терпеть не могла, которых она не различала, они давили ее и целовали. Они терзали ее так что она стонала. А потом, забыв, куда и зачем они идут, решительно увязались провожать взрослых в лагерь. Они по очереди подставляли Броне плечо. И шли, толкаясь, мешая друг другу. И так велико было их желание услужить Рустему, услужить новой Броне, что они мирились с неудобствами..

— Вот здесь отдохнем немного. Так… А теперь встаньте, я закрою глаза, вы перетасуетесь, и я попробую угадать, кто из вас Аля, а кто Маля…

Девочки охотно приняли игру. Рюкзак перекочевал на плечи к Рустему.

— A-а, подсматривать! Рустем, закрой ей глаза!

Рустем закрыл ей руками глаза. Девочки менялись местами раз десять-пятнадцать, словно от того, как часто и много они перетасуются, Броне будет труднее отличить их. И потом застывали в позе «замри».

— Аля…

— А проиграли!

Вскоре Броня стала узнавать — и не случайно, а сознательно. К десятому разу это уже казалось ненужным, теперь она играла просто так — для девочек, чтобы доставить им удовольствие, и удивлялась, до чего же они были разные, разные даже внешне. Боже мой, эта Аля просто мальчишка, у нее глаза как пчелки, и уши торчат из-под косичек, и джинсы на коленках отдулись, и черты лица посуше и озорнее. А Маля — черты ее мягче, округлее, глаза застенчивей, вся она прибранней и чище — девочка, словом, настоящая девочка. И два совершенно разных характера. Стоило Броне задать себе вопрос: «А кто из них девочка?» — как сразу бросалась в глаза Маля. А мальчик — да вот же она, Аля! И сразу многое и другое открылось. Вот кажется, что Маля в подчинении у Али, потому что куда Аля — туда и Маля. Аля — заводила, закоперщик, выдумщик, и Маля привычкой вместе прожитой жизни от нее ни на шаг, никогда друг без друга — не гуляют, не едят, не играют, не дышат, словно срослись, как сиамские близнецы. Но это внешняя связь, то, что бросается в глаза, а если внимательно посмотреть, Аля под явным влиянием Мали: та сдержаннее, немногословнее, но зато все ее слова — решения, которые тут же принимаются к исполнению. В речах Али — внешняя бойкость, а в Мале — ум и тонкость…

Броня шла, опираясь по очереди на девочек. Маля, вжав голову чуть в плечи, бросала на Броню нежные, стыдливые взгляды. Аля же трещала, как сорока, замахивалась на пролетающих птиц, рвала на пути цветы, пыхтела и гудела… Вот бы раньше когда-нибудь с девочками так пройтись, почувствовать их плечо под своей рукой, опереться вот так, заглянуть в глаза и увидеть, как души открываются навстречу!

— Вот, девочки, я и научилась вас отличать. Знаете, будто экзамен трудный выдержала — узнавать человека! А я ведь голодная, как волк… Вот так! И ведите нас скорее в столовую — мы сейчас повара съедим…

Глава 5

ЯВЛЕНИЕ ЧЕБУТЫКИНА

Наша повесть могла бы закончиться предшествующей вполне счастливой главой, если бы не внезапное явление Чебутыкина. В жизни порой бывает так, что конец какой-то истории служит началом новых событий, которые, возникнув как бы независимо, проливают новый свет на факты, нам уже известные. Так или иначе, мы должны сообщить читателям, что работник завкома, член шефской комиссии Герман Степанович Чебутыкин решил съездить в лагерь. Здесь у него были кое-какие дела. Заодно надо было повидать племянника, о чем просила сестра. Он исхлопотал командировку, из завкома дали в лагерь телефонограмму. Однако Чебутыкина никто не встретил, машину к автобусной остановке не прислали, так что пришлось идти пешком семь верст. И это не укладывалось в его голове. И вот теперь, в сопровождении Шмакина и Голохвостовой, ведавшей библиотекой и клубом лагеря, Чебутыкин обходил лагерные угодья и со скучающим видом слушал, как Голохвостова, строго поджав губы, докладывала о выпущенных стенгазетах, боевых листках, о выездах с концертами самодеятельности в соседние колхозы, и других мероприятиях.

— Это что же, в лагере сейчас свободное время?

Лагерь являл собой картину некоторого малопонятного хаоса. В разных направлениях носились расхристанные детишки и кричали. Чебутыкин долго не мог понять, откуда и куда все они несутся, пока не показалась площадка, завешанная облаком пыли. Развороченные мешки с цементом, бетономешалка, кирпич, известь, доски и прочий стройматериал наводили на мысль, что идет какое-то строительство. Здесь уже не было хаоса, здесь шла сосредоточенная и как бы осмысленная возня. Но куда подевались взрослые? И понятное дело — отсутствием взрослых можно было объяснить тот факт, что ребята не очень усердствовали и на фундаменте будущего строения уже гоняли мяч, оставляя вмятины на еще мягком цементе. Гиканье, свист, крики были тем более удивительны, что совершенно пустовали спортивные площадки в другом конце лагеря.

— Отчего это они все гомозятся, как мураши? — удивился Чебутыкин.

— Метод самостроя, — пояснила Голохвостова, едва заметно усмехнувшись. — Возводим крытый спортивный павильон хозяйственным способом. Иль не слыхали разве, Герман Степанович?

— Я, между прочим, по этим делам и приехал. А для чего ребятам летом крытый павильон?

— Это у Ваганова спросите. Он считает — чем летом ребятам безалаберничать, лучше пусть делом занимаются. Тут недавно дожди были, так им что надо? Вымазаться по самые уши, а потом бегать купаться. Душевая им не годится, видите ли…

Голохвостова очень тонко чувствовала настроение Чебутыкина и точно настраивалась на волну, по существу вслух выражая мысли Чебутыкина. О строительстве Чебутыкин знал, конечно, но делал вид, что это ему внове. Где-то оно, это самодеятельное строительство, не одобрялось, и он, Чебутыкин, считал своим долгом сделать личные наблюдения и довести до сведения. Чебутыкин слушал Голохвостову и только похмыкивал, как бы кивая своим мыслям, и только шибче вышагивал по дорожкам, так что Голохвостова еле поспевала за ним.

У зеленого театра Чебутыкин в раздумчивости остановился, залюбовавшись круглым пространством замощенного досками большого участка земли. На этом месте когда-то была березовая роща, но несколько берез все же удалось сохранить, и они, эти березы, обреченно и голо вздымались сейчас из пола, как декорации. Это очень нравилось Чебутыкину. Он сам когда-то принимал участие в обсуждении проекта зеленого театра, построенного для республиканского фестиваля песен. Фестиваль прошел лишь однажды, но театр и сейчас не потерял своего вида — он выглядел диковинно и поражал своими просторами. Все отряды умещались на дощатой площадке во время утренних и вечерних линеек и даже как бы терялись на ее пространствах. И вместе с тем Чебутыкин печально посасывал зуб, а Шмакин и Голохвостова не могли догадаться, что же печалило Чебутыкина. Откуда же знать им, что Чебутыкин надеялся к своему приезду увидеть весь ребячий строй и произнести речь, которую даже набросал тезисами на листочек, спрятанный в бумажнике?

Жаль, что в лагере не было Ваганова. Без Ваганова Чебутыкин был не в своей тарелке. У Чебутыкина, как у лица руководящего, был один недостаток: не мог занимать людей разговором. У Ваганова это получалось само собой. Где бы он ни находился, с кем бы ни разговаривал, вокруг него закручивался вихрь. Если даже молчал, все равно вихрь крутился вокруг него. Будь Ваганов рядом, Чебутыкин тоже оказался бы в этом вихре, а сейчас он был в пустоте, и пустота эта, как футляр, двигалась вместе с ним по лагерю. Просто никто не догадывался, что прибыл важный человек, шеф, в некотором роде кормилец. Ребята проскакивали мимо, не оглядываясь. И даже какая-то вожатая объявилась рядом, но не проявила интереса, кто он, откуда и зачем здесь, а прошла мимо, явно избегая встречаться глазами. Никому Чебутыкин не был нужен в этом мельтешащем муравейнике. Даже Вовка, родной его племянник, чуть было не проскочил мимо. Он гнался за кем-то, посмотрел на дядю, как на неожиданное препятствие, постоял, отдуваясь.