Атомный пирог - Марципана Конфитюр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Внутри меня растёкся липкий страх. Внезапно пришло осознание, что я больше не управляю своей жизнью. Куда именно вывернет эта жизнь, известно одному Богу. Только одно я могла сказать точно: нормального, спокойного житья, как было дома, уже больше не предвидится…
Между тем, чем ближе подъезжали мы к центру Москвы, тем шире становилась дорога и выше здания. Скоро мы уже двигались между громадных высоток по тридцать, по сорок и пятьдесят этажей. Эти высотки напоминали отчасти небоскребы Нью-Йорка (какими я представляла их по картинкам), отчасти башни русского Кремля, а отчасти что-то древнеримское. Ширина проспектов была такой, что поперёк улицы могли поместиться четыре, а то и пять домиков наших пригородных соседей — вместе с задними дворами, разумеется. При этом машин было мало: так что в заасфальтированной гладкой пустоте этих проспектов мне почудилось нечто зловещее. Зато много людей шли пешком: по обе стороны улицы были сделаны тротуары, и обыватели двигались по ним густой массой и в ту, и в другую сторону. Впрочем, меня не покидало ощущение, что построен этот город не для них, не для людей. Это должно было быть обиталище каких-то холодных гигантов — наподобие тех высеченных из камня стофутовых космонавтов, рабочих, Марксов и Лениных, что высились почти на каждой площади. Был полдень, стояла жара, а на небе не было ни облачка: солнце здесь было таким же беспощадным, как и Сталин.
41. Я среди роскоши
Гостиница, куда нас привезли — как позже я узнала, единственная гостиница в Москве, куда дозволялось селить иностранцев, — оказалась пугающе роскошной. Дорогим здесь было всё, начиная с самого местоположения: в центре, у излучины реки, с прекрасным видом на набережную. И в ширину, и в высоту здание было таким огромным, что его невозможно было охватить одним взглядом. При входе стояли скульптуры каких-то мужчин, выполненные в греческом стиле: один с в руках с отбойным молотком, второй — со спутником. Фойе с белыми мраморными колоннами и многоэтажными люстрами напоминало бальный зал из какого-то фильма про европейских монархов. В общем, всем своим видом гостиница как бы давала понять, кто здесь главный.
Кнопок в лифте, обозначающих этажи, отказалось тридцать четыре. Выше был еще шпиль: в нём, по-моему, не было комнат. Признаюсь: в таком большом здании я оказалась впервые.
Номер наш был обустроен так помпезно, что напоминал жилище какого-нибудь императора Наполеона. Если честно, пышные ламбрекены, тяжёлые бра в римском стиле и львиные лапы у табуреток не очень пришлось мне по вкусу. А понравилось мне вот что: во вторую очередь роскошный вид на Москву, открывавшийся в двадцать седьмого этажа, а в первую — двуспальная кровать. Ну ещё бы, ведь мы же женаты, мы в свадебном путешествии! Мысль о том, что я всё-таки буду спать с Элвисом под общим одеялом, до того взволновала меня, что даже заслонила собой пугающие рассуждения о моей миссии.
Между тем, Лида, проследив за доставкой наших чемоданов в комнату и спросив, не помочь ли ещё чем, наконец, оставила нас вдвоём.
После этого мой как бы муж написал на листке бумаги и сунул мне под нос такие слова:
«Здесь повсюду прослушка! Называем друг друга только конспиративными именами. Говорим только о том, о чем могут говорить молодожёны. Серьёзные вещи, которые могут подслушать, пишем друг другу на бумаге. Бумагу уничтожаем. Ты всё поняла?».
Я кивнула.
Потом тоже взяла лист и написала:
«А мы будем делать то, что полагается делать молодожёнам? Коммунисты могут что-то заподозрить, если не услышат звуков сам знаешь, чего».
Уф… Вслух я ни за что бы не посмела сказать это. Писать проще.
Элвис прочёл сообщение, осуждающе покачал головой и посмотрел на меня как учитель на двоечницу:
«Ава, ты же серьёзный агент, а не какая-то крикливая поклонница из Билокси или партнерша по фильму! Я отношусь к тебе с уважением и ни за что не посмею делать того, что можно делать с ними».
Ладно, я не больно-то рассчитывала…
«Я спросила это исключительно из соображений конспирации»
«Да, понятно. Мысль в целом здравая. Пожалуй, я найду себе какую-нибудь русскую и сделаю с ней то, что полагается, чтобы обеспечить нужные звуки. Разумеется, ты в это время посидишь в ресторане или погуляешь, чтобы не оскорблять свои зрение и слух непристойным явлением».
Я немножко обалдела, но виду не подала. Ладно-ладно, всё понятно, он мужчина. Мужчинам позволено больше, чем нам. И к тому же он знаменитый. Но всё-таки…
Если раньше любые выходки Элвиса — вернее, газетные сообщения об этих выходках — вызывали у меня умиление, восторг и тому подобное, то теперь внутри зашевелилось что-то вроде раздражения. Захотелось ответить: «Какого чёрта?! Для задания выбрал меня, а для главной награды…». Тут вдруг я поймала себя на том, что, возможно, не так уж и жажду этой награды. Внезапно пришло ощущение, что мой как бы муж — просто парень, каких миллионы. Неужели рядом со мной обитало не божество, а обыкновенный сосед по комнате?
С минуту подумав, я решила, что нарываться на скандал не нужно, но и воспринимать всё, что он несёт, как должное, тоже не стоит. Написала:
«Ты так пренебрежительно говоришь о поклонницах из маленьких городов, словно это какие-то люди второго сорта. Я ведь тоже из таких!»
«Ты другая поклонница. Не сумасшедшая».
«Я еще какая сумасшедшая! Забыл, что ль, откуда забрал меня? Да у меня в комнате твоими портретами все стены были обклеены, ни одного живого места!»
«Всё равно, ты другая. Разумная. Ты не из тех, кто рвёт с меня одежду. Не из тех, кто сломал ногу контрабасисту».
Тут я опешила. Ладно, про то, как я схватила его за ногу в Вилко и пыталась стащить ботинок, он может и не помнить — мало ли там девчонок было, каждой в лицо, что ль, заглядывать? Но вот о том, что контрабасисту сломала ногу летающая тарелка, а вовсе не чокнуты фанатки, Элвис точно не может не знать. Почему он несёт эту чушь?!
Я взглянула на него с недоумением.
Похоже, он почувствовал, что
