Место смерти изменить нельзя - Татьяна Светлова

«Не надо, не хочу, избавьте меня от этого, увольте!» Если есть любители, лелеющие свои страдания, копающиеся в них — то Соня не из их числа.

Пусть он скорее выздоравливает, этот русский, и уезжает. В свою Москву. Делать свои фильмы. Она, может, даже сходит посмотреть. Вот и все. Хватит с нее смерти ее отца. Вот уже горе, с которым трудно совладать. Так мало того, еще и смерти насильственной. То есть папу убили… Это совсем худо, с этим ее сознание почти не справляется. Летит куда-то, выключаясь и не веря в реальность…

«Ко всему этому только еще русского не хватало. С его нахальным мальчишеским обаянием, с ласковой и опасной глубиной, которая притаилась в серо-зеленых глазах, как невидимая пропасть; с этими рыжеватыми пушистыми усами… Нет уж, пусть выздоравливает — и до свидания! Слава богу, ничего серьезного с ним не приключилось — легкое сотрясение мозга получил, конечно, но и все. Еще кожу на скуле и на руках ободрал, но это совсем не считается, это ему поехать к себе в Москву не помешает. Проснется — я ему так и скажу: уезжай. Уезжай, Максим, твое присутствие здесь без надобности и в тягость».

Максим пошевелился, веки его дрогнули, и Соня приготовила на своем лице улыбку — родственную и прохладную. Поморгав, глаза его приоткрылись, и затуманенный взгляд стал приобретать осмысленное выражение. Он узнал Соню, и, как проснувшийся ребенок, протянул руки и притянул ее к себе.

Он поцеловал ее осторожно и недолго, но рук не разнял, и Соня так и осталась, упершись лбом в его бледный лоб, носом в щеку, вдыхая больничный запах, исходивший от Максима и от его постели, который почему-то вызывал в ней растроганную нежность. Заготовленные слова куда-то пропали.

— Как же так получилось, Сонечка? — прошептал он горячо ей в лицо. — Как же так все не сошлось?..

Она поняла, о чем он. Ей не надо было объяснять. Она не ответила, лишь легко прикоснулась губами к его небритой коже.

Максим погладил ее по голове. В его жесте не было ничего чувственного, в нем была горечь, нежность, ранимость, невесомость… Наверное, прав был Вадим, когда сказал, что Соня — ребенок, который не хочет вырастать. В ее отчаянных усилиях сохранить свой покой был надрыв, самоубийственная готовность сорваться, разрушить столь тщательно возведенные вокруг собственных чувств стены крепости. Но он — он не мог себе позволить спровоцировать ее на срыв, он не мог себе позволить взять на себя такую ответственность…

Что он мог бы ей дать? Что он мог бы ей пообещать? Жизнь, к которой она привыкла с Пьером, однажды аукнется и затребует свое — такие вещи Максим хорошо знал, это он проходил. Готовность на жертвы — дело пустое и безнадежное. Никто не может жертвовать собой всю жизнь, рано или поздно соскочит со взятых на себя непосильных обязательств и затребует тот уровень жизни и тот стиль отношений, к которому привык. И тогда — что? Не в его силах дать Соне покой, надежность, — не последнее дело! — обеспеченность и оплаченность ее прихотей, которые дает ей Пьер… Единственное, чего Пьер не в силах ей дать, — это любовь. И она ее ищет, втайне от самой себя… Ищет и не находит. Парадокс же в том, что, когда найдет и когда насытится, начнет снова требовать покоя.

Он все еще держал ее в своих руках, поглаживая по темным шелковистым волосам, пряно пахнущим дорогими духами. Соня, не шевелясь, лежала у него на груди.

Но вот чего-чего, а покоя Максим не способен ей дать. Их отношения обойдутся Соне слишком дорого, переломают ей всю жизнь, а потом она упрекнет его, Максима: и вот ради твоей безумной, безалаберной и безденежной (по сравнению с Пьером-то!) жизни, в которой все занимает кино, я всем пожертвовала? Конечно, живи он во Франции, все было бы проще: небольшой адюльтер (пусть и со всею страстью), и вскоре все станет на свои места и они разойдутся по своим углам, вернутся каждый к своему, ничего не разрушив… Но он живет в России. Не стоит и начинать.

Максим ослабил руки, обвивавшие Сонины плечи. Она медленно подняла лицо, глянула на него без удивления (поняла ход его мыслей?), выпрямилась и сказала:

— Есть хочешь?

— Хочу.

Самое странное, что он не задавался вопросом, какой выбор сделала бы сама Соня. Он знал, что ее невинные провокации были для нее ловушкой, о которой она сама не подозревала. Она думала, что играет в детскую, слегка щекочущую нервы игру; но в тот момент, когда она бы поняла, что игра обернулась реальностью, было бы поздно. Если Максим откликнется на ее провокацию и возьмет инициативу в свои руки — она пропала. Она будет принадлежать ему, Максиму.

Потому-то он не возьмет инициативу в свои руки. Он не умеет отвечать за тех, кого приручил.

— Я тебе приготовлю, — сказала Соня, не глядя на него.

— Я встану.

— Тебе нельзя.

— Это еще почему?

— Врачи сказали.

— Ерунда.

Максим сел на кровати. Голова кружилась, но общее состояние было вполне сносным.

— Сегодня у нас который день? — спросил он.

— Понедельник.

— Хорошо я поспал, почти сутки. Мне, кажется, укол сделали? Я не очень ясно помню… Помню только, что голова сильно болела.

— Врачи сказали, что ты легко отделался, но тебе нужен покой. Лежать. И есть хорошо. Так что не капризничай.

— Ладно, — улыбнулся Максим, — если за мной будешь ухаживать ты, то я согласен.

Соня улыбнулась, вежливо и грустно.

— Вадим звонил, обещал перезвонить. Реми тоже звонил, сказал, что постарается заехать с тобой попрощаться.

— Попрощаться?

— Пьер считает, что теперь его услуги не нужны, раз полиция взяла расследование в свои руки.

— Вадим тоже?

— Вадим согласился.

Соня принесла Максиму кофе с горячими круассанами и уселась рядом на край постели, глядя, как он ест. Взгляд ее был печален.

Обнять бы ее снова… Крепче, сильней, ближе. Стиснуть, сдавить, впечатать ее тело в свое…

— И что полиция? — спросил он. — Есть что-нибудь новое?

— Я пока не знаю. Реми обещал рассказать, когда придет.

Реми словно ждал под дверью, когда Максим закончит есть, и позвонил в тот момент, когда Максим протянул опустевший поднос Соне. Занеся поднос по дороге на кухню, она пошла открывать.

— Ну как, больной? — протянул ему руку Реми. — В порядке?

— В порядке. Рад вас видеть. Спасибо, что пришли.

— Да чего уж там. Мы тут с вами как-то сблизились… Я, как собака, привыкаю к тем, кто меня кормит, — усмехнулся он. — А я больше этим расследованием не занимаюсь… Знаете? Теперь оно в руках полиции.

— Да, Соня мне сказала. Надеюсь, что полиция с этим справится… Мне жаль, что вы больше не будете участвовать в расследовании. У меня было такое чувство, что вы близки к разгадке…

— У меня тоже, — сказал Реми. — Но полиция быстро найдет, вот увидите.

Теперь, когда есть место преступления… Уже не так сложно найти.

— Дай-то бог…

— Так все в порядке, значит?

— Да, — улыбнулся Максим, — все нормально. Реми помялся.

— Тогда я пошел… Не говорю — надеюсь встретиться снова, со мной люди встречаются, когда у них проблемы и беды… Так что всего наилучшего.

— Погодите, Реми, — сел на кровати Максим, — а как же новости? Вы мне обещали новости.

— И вправду. Только у меня мало что. Вернее, у них мало что на данный момент. Мои предположения подтвердились, что уже хорошо, но нового ничего нет.

— То есть это… это был папа… там следы крови — его?

Реми кивнул, избегая Сониного взгляда. Максим нашел ее руку, крепко сжал. Соня смотрела в пол. Несколько мгновений протекли в молчании. Наконец Максим легонько тряхнул ее руку, все еще зажатую в его ладони.

— Соня, ты не могла бы нам кофейку сделать, пожалуйста? — сказал он и сделал большие глаза, намекая, чтобы Соня не проговорилась, что он только что кофеек откушал. Соня поняла намек и ушла на кухню, понимая также, что Максим решил дать возможность Реми рассказать обо всем, не стесняясь ее присутствием, не ища мучительно слова, которые могли бы смягчить жестокость реальности. В дверях она обернулась и глянула на Максима, тот чуть заметно кивнул — оба поняли, что она могла прекрасно слышать из кухни, не смущая детектива. Оба подивились такому взаимопониманию, будто тридцать лет вместе прожили, но особенно вдаваться в обдумывание родства душ никто не стал за нехваткой времени: нужно было слушать Реми, который уже рассказывал пониженным голосом, надеясь, что Соня его не услышит:

— Взяли и пленки, и фотографии, я им все отдал, даже записи своих встреч со всеми; на этом у нас дружба с полицией держится: я им одни услуги, они мне другие… Но самое главное, все сходится: исследования, проведенные на месте, совпадают полностью с траекторией движения тела Арно, которая просматривается на вашей видеопленке и на сделанных с нее фотографиях; я также был прав, что это нож, — гордился собой Реми, — но рукоять почти не видна под руками вашего бедного дяди, должно быть, достаточно короткая, типа кинжала, или кортика, или просто кухонного ножа. Самого орудия преступления не нашли, убийца, видимо, унес его с собой. Теперь только ясно одно: месье Дор был убит в этом месте во время съемок, сразу после своей сцены.