29 отравленных принцев - Татьяна Степанова

— Не закроют, — ответил Колосов.

— Это правда?

— Правда. Мы не можем, не имеем права закрывать его. Я справку получил из санэпиднадзора — они провели проверку. В самом ресторане ничего такого не обнаружено. Ну, в смысле подозрительного… Я думаю, через пару дней снова начнет принимать клиентов.

— Сегодня же Марьяше позвоню, успокою ее, — сказала Аврора, — хоть одна хорошая новость за эти дни. Но как же тогда с убийствами?

— Ресторан будет работать, — сказал Никита, — но опасность по-прежнему существует.

— Опасность чего? — Голос Авроры дрогнул. Никита помолчал.

— Вы хорошо помните тот вечер? — спросил он.

— Не знаю, — Аврора пожала плечами, — часто думаю о нем, вроде все ясно помню, и вместе с тем какой-то туман в голове. Вот мы сидим, смеемся, разговариваем. Сима Симонов как всегда анекдоты травит, он их уйму знает и рассказывает так смешно, не то что я — ни одного толком не могу рассказать. Поляков Иван Григорьевич, он тут же в зале работает, объявляет, что фирменное блюдо — ягненок на вертеле — почти готово. Просит официантку Лену соус к нему подать и соленые закуски. «Тапас» они называются. Петя Мохов как всегда беспокоится — он диабетик страшный, у него всегда отдельные заказы, особые. И я тоже заказываю Леве Сайко для себя тажин с рыбой и моллюсками.

Я просто без ума от марокканской кухни и обожаю баранину. Но есть ее, увы, почти никогда не могу. Это очень жирное, тяжелое мясо, особенно на ночь, а я вечно на диете. Мы сидим, Максим наливает мне вина в бокал, говорит, что… что нам надо многое друг другу сказать, объясниться, он не понимает, что произошло между нами. Он не понимает, надо же, какой непонятливый стал! — Аврора горько усмехнулась, покачала головой. — Я его помню — так ясно… Говорю, что мы все давно уже проехали, что все закончилось. А в голову мне отчего-то лезет: «Я вас люблю любовью брата, а может быть, еще нежней». Я в девятом классе в театральной школьной студии Онегина играла. У нас там одни девки были, ни одного парня. Максим мне что-то говорит, возражает, просит, и тут вдруг у меня в сумке звонит телефон. Я слышу голос Гусарова и… и все. Точно дежа-вю какое-то, словно я снова вернулась в тот ужас, в тот дом в Немчиновке и должна слушать, должна терпеть, как он издевается надо мной, как втаптывает меня в грязь, оскорбляет… — Аврора закрыла лицо руками.

Колосов подвинул ей бутылку минеральной воды, подождал немного, потом спросил: — А вы не помните, что ел Студнев?

— Что? — Аврора отняла руки от лица.

— Ну, что он ел в тот вечер, какие блюда пробовал, не заметили? Он же рядом с вами сидел.

Она недоуменно пожала плечами:

— Ел как все. Там стол ломился от всего. Повара Потехиной великие кулинары. Очень вкусно готовят. Я бывала в Марокко, могу сравнить. А Максим… он много пил в тот вечер, вот это я помню. И мне тоже в бокал все время вина подливал, видно, напоить меня хотел, мальчик… Не вышло вот.

— А он не жаловался вам, что плохо себя чувствует? — спросил Колосов.

— Нет, — ответила Аврора. Взглянула на него и быстро отвела взгляд. И что-то странное было в этом взгляде. Точно искорка вдруг вспыхнула и погасла.

— И проводить вас домой он тоже не захотел?

— Это я не захотела. Сказала, что это лишнее, что и так все было хорошо, славно… Мы уехали с Анфисой Берг, можете спросить у нее, проверить. Вызвали такси по телефону. Я довезла ее домой в Измайлово — нам надо было еще кое-какие дела обсудить по дороге, потом поехала домой. Точнее, к маме в Текстильщики.

— А в субботу утром, где-то около двенадцати, вы Студневу на мобильный не звонили?

— Нет, я позвонила ему только в понедельник. А что? Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Да так, — ответил Колосов, — просто интересно. Ну, вот, пожалуй, и все… Что ж, беседа была и полезной, и приятной. Самый последний вопрос, чуть не забыл… Вы этот ресторан в ближайшее время намерены посещать?

— Ну, не знаю. Возможно, заеду повидаться с Потехиной.

— Ясно. Все понял. — Колосов смотрел на певицу. — А мужа вашего бывшего я вызову на допрос. Как вы считаете, это надо сделать?

Аврора молчала. Потом сказала:

— Да. Пожалуйста… И как можно скорее. Пусть хотя бы знает, что…

— Что милиция им уже интересуется? — Никита секунду подумал. — А может, так нам стоит поступить? Оборудовать ваш домашний телефон, у мамы который в квартире, прослушкой, записью? Если Гусаров снова вам позвонит, начнет угрожать, мы по крайней мере будем располагать прямыми уликами — пленкой. Хотите?

— Нет, — Аврора даже отмахнулась. — Нет, что вы, я у матери живу, я не знаю даже, как я ей все это объясню. И потом, это все равно… это ведь не защитит меня от него; Я Гусарова знаю. Он всегда говорил: для него преград не существует. И это правда. Он не только так говорит, он и думает именно так.

— Вот мой телефон на всякий случай и телефон нашей дежурной части, — Колосов подал Авроре листок, — если что — звоните.

Она молча, без особого энтузиазма спрятала листок в сумку.

Никита проводил ее до машины. Пожилой водитель-«частник» сладко кемарил, откинувшись на подголовник. Аврора села на заднее сиденье его старенького «Вольво».

Колосова в Столбах ждали дела. Аврору дома ждали дети. Она ехала и думала, перебирала в памяти вопросы, свои ответы. И вот неожиданно перед ее глазами всплыла яркая картина — та самая, которую она все последние дни так тщательно гнала от себя. Ослепительно белый кафель, мраморная раковина в туалете ресторана. Она, Аврора, стоит над этой раковиной, смотрит на воду, льющуюся из крана. Смотрит тупо и отрешенно, словно не понимает, где находится, не узнает места. А ее телефон валяется тут же на мраморной столешнице умывальника.

Ах да, она же разговаривала с Гусаровым в туалете. Вышла, выбежала из-за стола, из зала, ловя на себе их недоуменные, косые, насмешливые взгляды. А потом… А потом она никак не могла унять дрожь, заставить себя вернуться туда, к ним за стол. Старалась, собиралась с духом и… Никак не получалось. Страх леденил сердце. А потом… Что же было потом? Что ей так больно, так щемяще больно и противно вспоминать?

Вот она стоит возле умывальника и смотрит на льющуюся из крана воду. Дверь открывается, и в туалет сначала заглядывает, а затем и заходит Студнев. Приближается к ней. Вот его руки уже на ее плечах. Он обнимает ее, она чувствует его дыхание, слышит его шепот: «Вот ты где прячешься… Какая ты сегодня… Я все смотрел на тебя, весь вечер только на тебя, не мог наглядеться… Не могу без тебя, не могу жить, Наташенька…»

Его руки сжимают, гладят, ласкают ее тело, расстегивают «молнию» платья на спине, его губы впиваются в ее обнаженные плечи. Он пытается спустить тоненькие бретельки ее вечернего платья, обнажить ей грудь. Она чувствует, как он расстегивает «молнию» и на своих брюках, прижимается к ней, что-то глухо бормоча, приподнимает ее, пытаясь усадить на холодный мраморный умывальник. Шепчет что-то невнятное, но она слышит лишь свое полузабытое имя — «Наташка, Наташенька»… Она молча отталкивает от себя его руки, но он сжимает ее все крепче. Его голос… Она словно слышит его впервые, не узнает, так же, как и минуту назад голос мужа: «Ну что ты, что? Ну не вырывайся ты, не отталкивай меня, нам будет хорошо, как всегда было раньше… Да не отталкивай ты меня, ты, сука!»

Ей не хватает воздуха, рука нашаривает в луже на умывальнике телефон. И она бьет Студнева им по голове. Не сильно. Не больно. Но он тут же отпускает ее. Он тяжело дышит. Она видит, она понимает — ему плохо. Недаром сейчас только что на допросе ее спрашивали об этом — было ли ему плохо? Не жаловался ли он ей? Нет, Студнев ей не жаловался. Но она видела это своими глазами.

Аврора смотрит в окно машины, отворачивается от шофера, чтобы не показать ему свои слезы. Вроде бы и причины нет — а они все текут и текут.

Глава 20

И КАЖДЫЙ НА СВОЕМ РАБОЧЕМ МЕСТЕ

После кладбища, как никогда в жизни, Кате хотелось хлеба и зрелищ. Однако ничего не получилось. С Никитой они расстались у подъезда, и все было как р чеховской пьесе: до свиданья, до свиданья… Быть может? Ах, нет… Наверное? Нет, лучше не стоит…

Все это даже не заслуживало того, чтобы помнить. Но Катя помнила целых десять минут. Было чертовски досадно, что слова «я тебе позвоню» пришлось произносить ей самой. Колосов молчал как рыба. О чем-то думал, весь такой из себя сосредоточенный и углубленный. В другой раз Катя не обратила бы на это внимания, но в эту субботу было обидно: как так? Почему?

Когда она в гордом одиночестве ужинала, а телевизор гремел (показывали «Войну и мир»), нежданно-негаданно позвонила Анфиса Берг.

— Где ты была? — спросила она. — Я тебя весь день сегодня разыскиваю.

— Я была на кладбище, — ответила Катя, следя с замиранием сердца, как раненый князь Болконский созерцает в туманной дымке Наполеона, объезжающего поле сражения, — вашу Воробьеву сегодня хоронили.