Предвыборная страсть - Николай Новиков

— Пусть подаст на меня в суд, — снова усмехнулся Стригунов, вспомнив совет Чупрова. — И помалкивает до его решения, не то может за клевету ответить.

— Но это точно не ты?

— Ох, Марина, Марина! Пусть соберут независимую комиссию, она придет и спросит Ольгу Павловну, как я себя чувствовал в эти часы, что делал. И все станет ясно. А что Агеева?

— Не знаю, по крайней мере, по ней не скажешь, что огорчена. Замотана — это да, я ж тебе говорила, сегодня целый день идут и идут.

— Кто он такой, это самый Истомин?

— Журналист, которого Осетров позавчера уволил. Да это не телефонный разговор. В последние дни много интересного случилось, а я все никак не могу вырваться к тебе, рассказать.

— Я потому и звоню. Хочу сам к тебе вырваться. Не возражаешь? Или Вашурин опередил меня?

— Перестань, Илья! О Вашурине я уже и думать забыла.

— Тогда приду? Где-то в половине седьмого?

Марина задумалась, Стригунов ждал. Торопить с этим делом никогда не следует. Пусть сама настроится, захочет или убедит себя, что ей это нужно. Тогда все и решится.

— Хорошо, приходи, — тихо сказала Марина. — Постараюсь освободиться сегодня в шесть. Агеева, наверное, раньше восьми не уйдет, но я не стану ее ждать.

— А меня? — не удержался Стригунов.

— И тебя не стану, — капризно сказала Марина. — Ты здоровье свое не бережешь и на банкете уж больно за жену держишься, прямо не мог потанцевать со мной разик или отшить этого противного Вашурина.

— Виноват, виноват, — довольно замурлыкал Стригунов. — Но здоровье у меня еще есть. И оно, Мариночка, в полном порядке. Сама увидишь, да?

Марина захихикала, видимо, представила себе его «здоровье» и осталась довольной.

— Ну, значит, жди, раз такое дело. До вечера, Мариночка, до встречи.

…Молодец Дима Чупров, живо отреагировал на его просьбу. А этот, значит, ходит с побитой мордой и кричит, что Стригунов бандитов натравил? Пусть ходит, пусть кричит. Крикунов нынче много, их давно уже никто не слушает.

Совсем другое, понимаешь, настроение. И поди разберись, то ли таблетка подействовала, то ли согласие Марины лучше всяких таблеток?

В комнате было жарко, и не только потому, что батареи горячие — не дотронешься. Жар исходил от белого женского тела, распростертого на широкой деревянной кровати: горячими были полуспущенные шары грудей с крупными сосками, мягкий, припухший в нижней части живот, а более всего обжигал чувства темный водоворот лобка. Горячими были и полные, напрягшиеся ноги, чья белизна в верхней части была особенно заметна и приятна для глаз.

Придерживая руками нетерпеливое колыхание бедер, Илья Олегович Стригунов не с юношеской пылкостью (возраст не тот!), но с солидностью умудренного немалым опытом мужчины целовал это доброе женское тело.

Ему нравилась такая любовь, сладостное путешествие в мягких и влажных, столь приятных глазу и сердцу мужчины местах. Нравилось чувствовать себя там хозяином. Он знал, что это нравится и Марине, она блаженствует — бедра кричали об этом. Острые запахи близкого, пульсирующего лона возбуждали Илью Олеговича больше, нежели просто вид обнаженного тела.

Он мог еще и обычным, так сказать, стандартным способом (каковой только и признавала его жена, давно уж охладевшая к этому занятию) ублажить женщину, но с годами все больше хочется чего-то особенного, экзотического, понимаешь. А любовь в положении «валетом» была именно такой.

Илья Олегович, предчувствуя скорую развязку, все более остервенело хозяйничал в самых сокровенных уголках женщины, не только язык и губы, но и зубы в ход пускал, и Марина отвечала ему с такой же неистовой яростью.

Вот она протяжно застонала, бедра взлетели вверх и затрепыхались, не опускаясь, и в то же мгновение захрипел, задыхаясь и захлебываясь, Илья Олегович.

Какое-то время два тела неподвижно лежали рядом: притягательное своей спелостью женское и рыхлое, некрасивое мужское. А потом Марина взяла заранее приготовленное полотенце, вытерлась сама, вытерла его толстые волосатые ноги и все, что там еще имелось.

Стригунов с кряхтением поднялся, перевернулся, устраивая свою голову на подушку рядом с ее вспотевшим лицом, блаженно прикрыл глаза. И еще несколько минут они лежали без единого движения.

Марина разомкнула пересохшие от внутреннего жара губы, с улыбкой сказала:

— Ты настоящий мужчина, Илья.

— Не тот уже, не тот, — не раскрывая глаз, вздохнул Стригунов. — Но еще кое-что могу, да. Благодаря тебе, Мариночка. С такой женщиной и покойник оживет.

Она встала с кровати. Тут его глаза сами собой раскрылись — как можно было пропустить момент, когда ее пышный зад, воссияв над кроватью, мягко покачиваясь, удалился в сторону ванной?

— Прекрасно, прекрасно, — пробормотал Стригунов и снова опустил веки.

Почему-то вспомнилась их первая встреча…

Без малого десять лет назад перепуганный редактор городской газеты дал задание не менее перепуганной молодой журналистке взять интервью у Самого. Редактор знал, что Стригунов лично хотел беседовать именно с этой девицей, но тем не менее боялся, а вдруг она что-то не так скажет, сделает? Отвечать-то придется ему! Журналистка Марина Маркушина ничего не знала и не понимала, почему редактор сам не поехал к Самому.

Стригунов принял корреспондентку так, как обычно принимал высокие комиссии из Краснодара или Москвы: с коньячком, икоркой, импортными сигаретами и конфетами. И не в кабинете, а в комнате отдыха. Вблизи она оказалась именно такой, какой он запомнил ее на одном из своих выступлений: молодая, простоватая, покладистая, и все, как говорится, при ней.

После второй рюмки Илья Олегович уловил момент, когда глазки корреспондентки слегка осоловели, решительно подсел ближе, как бы ненароком ладошку ее вспотевшую придавил своей тяжелой ладонью. Не отдернула. Слегка приобнял — не отодвинулась, легонько поцеловал в щеку, потом, более настойчиво, в губы. Она попыталась отодвинуться, но вяло, нехотя. Тогда Стригунов без лишних слов сунул руку под юбку, нашел там то, что и хотел найти, и перенес Марину с кресла на диван.

— А как же интервью? — растерянно пробормотала она.

— Будет тебе интервью и все, что захочешь, — твердо пообещал Стригунов.

Это интервью оказалось последним в журналистской карьере Марины. Вскоре она уже хозяйничала в приемной Самого, постепенно превращая ее в «аквариум».

Илья Олегович оказался не только жадным до страстных ласк молодой секретарши, но еще и человеком добрым, щедрым, без лишних слов исполняющим любые ее капризы. Марина жила с родителями на окраине Прикубанска в довольно-таки просторной хате, но тем не менее без проблем получила однокомнатную квартиру в новом районе города, о которой семьи молодых специалистов «Импульса» до сих пор мечтают.

Зато можно было встречаться с полным, так сказать, комфортом…

Она вернулась из ванной, присела на край кровати.

— Пора, Мариночка, пора, труба зовет, — с сожалением вздохнул Стригунов, сладко потягиваясь.

— Побудь еще хотя бы полчасика, — Марина заботливо укрыла его одеялом и устроилась рядом — ласковая, теплая, мурлыкающая.

— Полчаса не могу, а вот минут десять, пожалуй, отдохну. Хорошо у тебя…

— Ну и оставайся, утром я тебе приготовлю завтрак, провожу на службу, вечером встречу.

— Мариночка, мы уже говорили на эту тему, не будем воду в ступе толочь. — Стригунов закинул руки за голову, глаза его были по-прежнему закрыты. — Давай о другом. Я так и не понял, почему именно этого придурка она послала к тебе за ключом?

— Не знаю, Илья. Могла бы взять такси и сама приехать. Сама ничего не понимаю.

— Значит, не могла. Выходит, заперта была в квартире. Только так можно объяснить все это. И не просто заперта…

— Почему не позвонила прямо мне? Я бы привезла ключи.

— Значит, не хотела, чтобы ты ее видела. Может, связанная была… Что-то и я не понимаю. А с точки зрения женской логики, Мариночка, ну-ка сообрази. Ты — мэр. В какой ситуации ты не могла бы обратиться за помощью к секретарше?

— Ну-у… — наморщила лоб Марина. — Если б и вправду была связанной. Я бы не хотела, чтобы секретарша видела меня в таком виде.

— И все? А подруги, знакомые, друзья? Она ведь могла разыскать Гену Бугаева, Лобанкина? Уж они-то ее не выдали б.

— Знаешь, когда бы я обратилась за помощью только к тебе? Если бы меня связали голой.

— Ко мне?! — изумился Стригунов. — Ты хочешь сказать, что этот Истомин… Да нет, не может быть!

Марина и сама была ошарашена нечаянной догадкой.

— И я ничего такого не замечала, — пробормотала она.

— А Боря всем рассказывает про ее болезнь… И сам заболевает. Ну и дела! Так думаешь, она была голой, когда Истомин вызволял ее? — переспросил Стригунов. И вдруг вспомнил вчерашнее появление Агеевой — красивая, улыбающаяся, энергичная, столько в ней силы, задора, уверенности! — Не может быть…