Инка - Улья Нова

Стараясь обмануть предчувствия, она двигалась гордо и уверенно, как искатель сокровищ, который не подвергает сомнению карту с указанием клада. Однако вечером, на ходу сдуваясь, как кожаный сосуд, Инка, запыленная и задымленная городскими ветрами, возвращалась домой ни с чем. Поддержав себя сухим картофелем и вялой сосиской, она засыпала, встревоженная наметившимся худением кошелька-камбалы. В темноте опустошенный бедлам-вигвам и так-то производил плачевное впечатление, да еще Инка предчувствовала: к дому подступают голод и нищета.

Так и в таком духе пролетела неделя. Предчувствия не обманули, кошелек-камбала худел, уменьшался, содержал в своем животе лишь несколько крупных родных купюр, о чужеземных бумажках и говорить не приходилось – все вытянул натуральный обмен. Кошелек стал подвижной маленькой рыбкой, эта юная и беспечная камбала зарывалась за подкладку сумки, всегда не вовремя пропадала, стараясь спрятаться и отлежаться, но худела с каждым часом все больше. Негазированная родниковая вода, песочное колечко, земляные орехи, дорога на бесполезное собеседование, дорога на другое бесполезное собеседование и на третье собеседование, которое точно так же не принесло результата, новые газетки с объявлениями – все это истощало Инкин кошелек, обедняло ее обеды и ужины, а о завтраках приходилось как бы случайно позабывать. Инка старалась игнорировать голод как каприз природы, как водопад, рядом с которым живешь и привык, но голод был сильнее. Он окрашивал Инкины щеки и кожицу над ключицами в зеленоватый цвет, накладывал на веки иссиня-черные тени, придавал походке мечтательную шаткость, а самообнаружению – легкость маленькой птички. От голода Инка казалась беспокойной, глаза ее воровато блестели, движения были юркие и резкие, а речи немногословные, тихие и неуверенные, это очень мешало войти в доверие, настораживало и пугало работодателей, сеяло подозрения и колебания. Все чаще Инку выпроваживали ни с чем, швырнув в спину безнадежное: «Мы подумаем, и вам позвонят». Но никто, конечно, не звонил. Однако нельзя сказать, что в Инкину жизнь нагрянула полярная ночь. Как раз наоборот, дома к ее приходу покорно молчавший телефон начинал шуметь, и тихий, успокаивающий, как коренья бузины, голос Звездной Пыли освещал потемки безработицы и отчаяния, а коротенькие справки о состоянии Вселенной придавали сил для новых скитаний по собеседованиям.

Силы были ей ох как нужны, хотя бы чтоб преодолеть бесконечные коридоры с Водами Эмульсионки и отыскать нужную дверь. Силы нужны были, чтобы избавиться от удручающих, холодящих тело воспоминаний. Навязчиво всплывала в памяти девушка-тростник из крупной компании, торговавшей недвижимостью, которая сначала согласилась, а потом передумала и, покрикивая, выставила за дверь. Перекрывали кислород полуголые груди женщины-козы из процветающей мебельной фирмы, которая, с порога вскользь глянув на запыхавшуюся Инку, тут же хлестнула отказом. Больнее всего царапали Инкину кожу ритуальные ножи маникюра незабываемой начальницы, которая вертела перед смущенной Инкой брелоком-пенисом. Принадлежала эта воительница к племени жестоких и бессердечных каннибалов. Язык, образ мысли и традиции этого племени покрыты густым, непролазным туманом, и пойди разберись, как им угодить. Не давая жертве сориентироваться и что-либо для спасения предпринять, агрессивная начальница, жадная до свежей крови, загоняла дрожащее самообнаружение в землянки и подвалы, резала Инку по живому, беспорядочно кромсала и пожирала заживо, стыдя за полную непригодность к работе в крупной фирме по производству косметики для интимных мест. Тут силы и покинули Инку, она заглянула в сумку, извлекла раковину чулуп-уфанью[16], дунула в нее и выпустила чарующую песнь. Надежно и надолго окаменев, злосчастная начальница не нашла, чем бы оборониться, стояла и беспомощно размахивала руками. А Инка, упрятав музыкальный инструмент до следующего подходящего случая, уже петляла по коридорам-сорнякам, по коридорам-вьюнкам, где совсем не хочется затеряться, но почему-то получается легче всего. На ходу она бранилась и отсылала целые племена в самые неподходящие для жизни места, но ссылки эти не помогали трудоустройству, не проясняли мо2рок ближайшего будущего. Когда же Инка наконец вырвалась из зеркального здания на волю, ветерок фамильярно ворошил ей волосы, вплетал ленты ароматов от ближайших харчевен и баров, не освежал, а пробуждал аппетит и заставлял шевелиться. И все же ни голод, ни безнадега, ни унижения не могли Инку сломить, и свою тертую шкурку она бы не променяла ни на одну из тех роскошных драгоценных пушнин, что движутся по проспекту в «ниссанах» и «вольвах». Шкурку свою захудалую Инка со скрипом решилась бы поменять только на оперение живого и здорового Джима Моррисона, и то с условием, чтобы в горле проживал голос-шаман а в голове – складывались песни.

Но главное – ни тревога, ни грусть, ни угроза безденежья не могли помешать Инке находить волшебное на Земле и на небе. Спеша по тропе на новое собеседование, она вылавливала среди облаков свежий голубой лоскут или выхватывала то прекрасное и недостижимое место, где вдалеке небо трогает покорную Маму-Землю. Небо это теперь для Инки не чужое, а родное и близкое, за ним обязательно нужно приглядывать ночью в глазок телескопа, чтобы сторожить и беречь. И, убедившись, что красота не покинула мир, вспомнив, что есть еще волшебные, чудные места на планете, Инка вновь загорается желанием жить. Она сжимает в кулачке похудевший кошелек-камбалу, суетится, ободряет себя, спешит на следующее собеседование, хоть и предчувствует: этот унизительный ритуал и на этот раз не принесет ни надежды, ни облегчения, как глоток морской воды в жажду.

Шестой день Инкиных скитаний по собеседованиям тихонько струился к вечеру. Радостные, но утомленные люди бойко двигались с работы к магазинам. Океан Людской волновался легкой рябью, как после пронесшегося у берега парусника. Инке казалось, что она одна устала так, словно пешей прогулкой пересекла земной шар, безостановочно бредя по воде и по суше. Шестой день скитаний по разным компаниям, фирмам, конторам не принес никакой надежды.

Остался последний адрес. Инка быстро нашла нужный офис в глубине сиреневого коридора с черными истуканами железных дверей. Пришлось долго топтаться на пороге, опустив голову и скрестив на груди руки – правую над левой, ждать, когда начальник по набору кадров, медлительный божок безразличия, снизойдет до беседы. Войдя в переговорную, стены которой украшены алюминиевыми пластинами, Инка почему-то потеряла дыхание. Вроде бы надо уже привыкнуть к ритуалу собеседования и входить смело и бодро, но почему-то силы отказали. Не спасала даже предстоящая радость этого сумбурного дня: ночью Звездная Пыль собирался приступить к наблюдению планет и пригласил присутствовать и помочь. Инке не терпелось закончить это последнее собеседование, но тщательно выбритый кроманьонец за сорок, закованный в костюм, полчаса допрашивал Инку об ее судьбе, жестами выдавая старого быкадора без средств. Полчаса Инка металась, судорожно подбирая тот единственно правильный ответ, который от нее хотят услышать. Все это давалось ей с трудом: она врала, задыхалась, путалась, краснела, чесала коленку, порывалась вдохнуть, но не могла. Инка чувствовала, что уже раза два поймана на лжи, она теребила краешек косынки, сжимала худенькую камбалу-кошелек с мелкими бумажными купюрами, терялась и, наконец, запутавшись окончательно, замолкла. Истукан каменным голосом объяснял, что покушения на чужое время могут ей дорого обойтись, а она, оставив без особого внимания его наставления, выплыла из переговорной. Осыпая ее затылок пеплом высокомерных замечаний, обиженный быкадор, как камень из пращи, пульнул вдогонку, что ему Инка не пригодится даже как уборщица туалетов.

Она уклонилась от плети советов, увернулась от камня оскорблений, обрела вдох и выдох. По коридорам и лестницам выбралась на улицу, постаралась стряхнуть с души валун безработицы и заспешила радостно на легоньких, худеньких ножках. Она щедро выпотрошила из кошелька-камбалы две потертые десятирублевки – на баранки. Она суетилась, как можно киснуть, когда у нее в городе есть друзья: Звездная Пыль, ночное небо и Солнце. Инка совсем забыла за эти дни и только теперь припоминает: Солнце всегда рядом, вон оно сияет в небе Только кажется, что оно застыло и отдыхает, на самом деле крутится как угорелое, спешит, несется по своей орбите. А Венера с взъерошенными волосами, Земля в голубой косынке, громада-Юпитер, Сатурн с посохом, всякие безымянные камни и пыль пляшут, как задумчивые шаманы, чтобы Солнце не скучало, чтобы оно не болело. И танец их происходил во время позорного собеседования, не прервался, даже когда быкадор кричал, не прекратился и сейчас, не оборвется и впредь. Потому что каннибалы-начальницы, козы-секретарши, стервятники-менеджеры и людоеды-маркетологи перед Солнцем – пыль и нечего о них вспоминать.