Прайд окаянных феминисток - Ирина Волчок

— Ты чего молчишь? — тихо спросил Полинин брат. — Хоть бы ответила что-нибудь…

— Я уже говорила, что ответить что-то конкретное могу только после разговора с заместителем мэра, — сухо напомнила она. — Завтра к девяти ноль-ноль я к ней поеду. Она обещала кое-что узнать. И я прошу вас ничего не предпринимать до тех пор, пока не будут известны результаты разговора. Если можно.

— Да, конечно, — торопливо ответил он. — Я же сказал: если ты разрешишь… А почему ты вообще замуж не хочешь?

Вот ведь странный народ! Ни одному из них не придет в голову спросить, почему женщина хочет замуж. Они думают, что понимают это. А почему не хочет — не понимают!

— Cмысла не вижу, — сказала она, поднимаясь и выбираясь из-за стола. — Не вижу никакого смысла в этом мероприятии. А бессмысленные мероприятия крайне негативно влияют на психику. Научно доказанный факт.

Полинин брат неопределенно хмыкнул, тоже поднялся и, когда она пробиралась мимо него, вдруг схватил ее за руку.

— Без рук! — напомнила она.

— Хорошо, — бездумно бормотнул он, потянул ее ладонь к своему лицу и прижался к ней щекой. Щека была горячая.

Ну вот, она так и знала. Серьезный разговор, ага. Деловой, а как же.

— Тимур Романович, по-моему, у вас температура, — озабоченно заметила Наталья, не делая даже попытки отобрать свою руку. — Вы не заболели? Может быть, простудились? Вам надо бы на ночь меду попить. С горячим молоком.

Он выпустил ее руку, вздохнул и печально спросил:

— Наташ, а ты когда-нибудь влюблялась?

— А как же, — гордо ответила Наталья. — Я очень часто влюблялась. Причем несколько раз — на всю жизнь.

— Как это? — Полинин брат, кажется, не поверил. — Почему это на всю жизнь, а несколько раз? В кого это?

— Вы считаете, что в наше время не в кого влюбиться? — удивилась она и полезла сквозь розовые заросли на волю, на ходу укоризненно приговаривая: — Ну, не знаю, не знаю… Дело вкуса, конечно, но, по-моему, вы не правы. А братья Стругацкие? А Владимир Высоцкий? А Евгений Леонов? Боже мой, Евгений Леонов — это на всю жизнь! И Юрий Никулин. И «Виртуозы Москвы». И даже хор Турецкого. А Жванецкий?! Это не просто влюбленность, это глубокое всепоглощающее чувство на века…

Он шел за ней, молча слушал, вздыхал, щелкал языком — совсем как Полина, — в конце концов не выдержал:

— А за кого из них замуж вышла бы?

— Тимур Романович, как вы себе это представляете? — Наталья негодующе фыркнула. — Нельзя же выйти за всех сразу! А если выбрать кого-то одного, — так ведь остальные обидятся, правильно?

— Наташ, а знаешь, что мне Пулька советует? — после некоторого молчания и тяжелых вздохов сказал он. — Пулька советует тебя соблазнить. Тогда ты, как честная женщина, просто обязана будешь выйти за меня замуж. Так положено, она в художественной литературе читала.

— Что?! — Наталья споткнулась, чуть не упала, остановилась и обернулась к нему. — Тимур Романович, вы что, обсуждаете с ребенком такое… такие… эти вопросы? Вы что, с ума сошли?! И после этого еще хотите Любочку забрать!

— Чего это я обсуждаю? Ничего я не обсуждаю! — испугался Полинин брат. — Это она сама сказала! Потому что больше всего хочет, чтобы я на тебе женился! Она от тебя совершенно без ума… Она тебя любит, как… я не знаю… она так только тетю Варю любила! Обсуждаю! Да я сам обалдел, когда она сказала!.. Ты думаешь, она понимает, о чем речь идет? В том-то и дело, что сроду я с ней эти вопросы не обсуждал. Я… боюсь. Не знаю, как надо. Вот она все из художественной литературы и… Но ты не думай, что попало она не читает. Я специально только классику собирал, а то мало ли что… Обсуждаю! Такие вопросы с девочкой только женщина может обсуждать, что ж я, не понимаю, что ли… А кому я могу доверить? Не Инночке же, правда? А тетя Варя умерла.

Наталья обиделась. Говорил-то он все правильно, не похоже было, чтобы врал или хитрил… Но у нее возникло такое ощущение, что Полинин брат просто нашел еще один способ, чтобы оказывать на нее давление. Сочувствие пытается вызвать. На жалость бьет. Стандартные мужские приемы. Но с Полиной она все-таки поговорит, а то вон какой мусор у девочки в голове. Соблазнить! Это какую же классику она читает?

— А помнишь, как Пулька тебя раздевать кинулась? — вдруг спросил Полинин брат и потихоньку засмеялся. — Ну, тогда, при знакомстве, когда ты меня чуть не пристрелила! Она шрамы твои хотела мне показать. Она твоими шрамами так гордится! Прямо как будто сама их в героическом сражении заработала. Она вообще тобой гордится. И на самом деле любит. Даже на стене под твоим адресом написала: «Любовь!» Большими буквами. Можешь себе представить, как я сначала испугался? И что это, думаю, за любовь у нее здесь такая?

— Любовь — это Любочка, — сказала Наталья, удивляясь, что такая очевидная вещь до сих пор до него не дошла. — Какая здесь еще может быть Любовь? Мы с Полиной из-за Любочки и познакомились. Она по телевизору как первый раз увидела — так сразу нас и нашла. Потом подружек привела. Потом Анину маму. Они все нам очень помогали.

— Вот видишь! — обрадовался Полинин брат. — И Любочку тоже Пулька любит!

Ага, еще один аргумент в пользу его планов и намерений.

— Спать пора, — хмуро буркнула Наталья. — Давным-давно уже пора спать. Спокойной ночи, Тимур Романович.

— О-о-ох, — горестно вздохнул он. — Ты бы знала, как трудно… без рук. Может, расскажешь, что тебе прошлой ночью снилось?

Вот и зачем ему было портить впечатление от серьезного и делового разговора? Наталья глубоко вздохнула, медленно выдохнула и не без злорадства ответила:

— Линейка. Девочки говорят, что в ней даже меньше двадцати сантиметров. Пять линеек — это меньше метра. Очень хороший сон, очень. Понимаете?

— А как же! — Полинин брат изобразил голосом бодрую уверенность. — Что ж тут непонятного? Конечно, понимаю!

— Врать нехорошо, — фирменным детсадовским голосом укоризненно сказала Наталья. — Обманывать не надо даже по пустякам, Тимур Романович. А то потом скажете правду — а вам не поверят.

Она вошла в дом, тихо закрыла дверь и услышала, как он засмеялся. Весело ему. Радуется, что такие планы напланировал. Уверен, что все у него получится. Ничего-ничего, еще посмотрим, кто будет смеяться последним.

На самом деле Наталья совсем не была уверена в том, что последней будет смеяться именно она. Даже Ядвига Карловна в этом, кажется, не очень уверена. Все оказалось очень сложно, слишком сложно, гораздо сложнее, чем Наталья ожидала. Проклятое наследство, и чем бабка думала, оставляя беззащитному ребенку, полностью зависящему от пьяного подонка, эти миллионы, и при этом даже не назначив опекуна? Или как там положено делать… Неужели у нее не было ни одного близкого человека, ни одного друга, ни одной подруги?! Или хотя бы просто хорошего знакомого, которому можно доверять… Которому можно доверить судьбу ребенка.

Вот интересно, а если бы ей самой пришлось думать, кому доверить судьбу Любочки со всеми ее миллионами, — кого бы она выбрала опекуном? Конечно, маму, Анастасию Сергеевну и… все. Страшное количество друзей, знакомых — еще больше… А если бы не было мамы и Анастасии Сергеевны, Любочку и оставить было бы не с кем. И Веру-Надю. Странно, что раньше она об этом не думала. Это она неправильно поступила… Неосторожно. Мало ли что в жизни может случиться. Завтра же, после разговора с мэрской замшей, надо связаться с Аниной мамой и узнать, как это все делается. Или уж сразу с Ядвигой Карловной? Нет, она занимается Любочкой, не надо отвлекать ее на пустяки. Хотя какие же это пустяки? Вон что бывает, когда ребенка бросают на произвол судьбы. Она не может бросить детей на произвол судьбы. Хорошо, что у нее есть мама и Анастасия Сергеевна. Правда, мама очень болеет, а Анастасия Сергеевна уже совсем старенькая, на них такую заботу взваливать… негуманно, да. Ладно, будем смотреть правде в глаза: на них такую заботу взваливать просто опасно. А больше у нее никого нет. Плохо.

Наталья то задремывала, то опять просыпалась, все время думая то о завтрашнем разговоре, то о том, кому она может доверить детей, и в какую-то минуту между сном и явью вдруг вспомнила: Полинин брат! Вот кому можно доверить детей без всяких опасений. Сестру вырастил — и других вырастит. Богатый, молодой, здоровый, сил, как… у Бэтээра. Справится.

Она успокоилась — и тут же уснула. И ничего ей не снилось, даже розовая пластмассовая линейка, и она прекрасно выспалась, и легко проснулась в пять утра, и стала ждать, когда проснется Любочка. А Любочка не просыпалась, она сегодня спала себе и спала, и калачиком не сворачивалась, вытянулась во весь рост на спине, столкнув простынку к ногам, закинув руки за голову и подставив судьбе голый беззащитный живот. Не отдаст она Любочку, вот что. Ни в детский дом, ни каким-то приемным родителям, пусть они будут даже ангелами во плоти и миллионерами по жизни. Никакие ангельские миллионеры не выхватывали полумертвую Любочку из вонючих лап гнусного чудовища, не сидели по ночам в больничной палате, чтобы Любочка не боялась спать, не караулили в розовых кустах с охотничьим ружьем, не видели, как Любочка спала раньше — свернувшись в тугой клубок и закрыв голову руками, — и как спит теперь, — совсем как обычный ребенок, точно так же, как спали Вера-Надя в ее возрасте. Вон, даже улыбается во сне. А о детском доме и говорить нечего. Она была в некоторых, она знает, что это такое. Даже в самом лучшем детском доме Любочка опять научится прятаться в темных углах и разучится улыбаться во сне. Нет, не отдаст она Любочку никому. Любой ценой. Любочка уже ее ребенок, и пусть только кто-нибудь попробует отобрать ребенка у матери.