Адвокат - Джон Гришэм

Первый раз я участвовал в акции гражданского протеста и был уверен, что не в последний.

Благодаря барьерам на перекрестках шествие без задержек медленно продвигалось к Капитолийскому холму. Сплоченность и многочисленность рядов обеспечивали нам постоянный интерес как у горожан, так и у представителей средств массовой информации. Добравшись до конгресса, мы установили гробы на лестнице. Вновь прозвучали обличительные речи борцов за гражданские права и активистов, в том числе двух конгрессменов.

Выступавшие, однако, начали повторяться. Моим бездомным собратьям было, похоже, все равно, а у меня со дня выхода на работу, то есть с понедельника, накопилась стопка из тридцати одной папки. Тридцать один человек рассчитывал на мою помощь в получении талонов на питание, оформлении документов для развода, защите от обвинений в уголовном преступлении. Я должен был добиться выплаты зарплаты, предотвратить выселение, пробить место в лечебнице. Щелкнув пальцами, найти справедливость. Как специалист по антитрестовскому законодательству, я крайне редко сталкивался с конкретным человеком, теперь же улица восполняла пробел в моем профессиональном опыте.

Купив у мальчишки-лоточника дешевую сигару, я направил стопы в сторону бульваров.

Глава 25

На мой звонок откликнулась женщина:

— Кто там?

Никаких поползновений снять цепочку не последовало.

По дороге я довольно тщательно отрепетировал роль, однако уверенности, что вошел в нее, у меня не было.

— Боб Стивенс. Я разыскиваю Гектора Палму.

— Кого?

— Гектора Палму. Он жил в квартире рядом.

— Что вы хотите?

— Вернуть ему деньги, только и всего.

Явись я с целью взять в долг или с иной неприятной миссией, соседи — естественная защитная реакция — наотрез отказались бы говорить со мной, даже через дверь, поэтому маленькая ложь была простительна.

— Он переехал, — сообщила женщина.

— А вы не знаете куда?

— Нет.

— Он и из города уехал?

— Не знаю.

— Вы видели, как он выезжал?

Ответ был, разумеется, положительный. Подробностей я не дождался. Я снова осторожно постучал. Никакого результата.

Развернувшись, я позвонил в другую квартиру. Дверь быстро распахнулась на ширину цепочки, и сквозь щель я увидел мужчину примерно моих лет со следами майонеза в уголках рта.

— Что вам угодно?

Я повторил байку про Боба Стивенса. Девятый час вечера, на улице холод и мрак; мое пришествие явно прервало семейный ужин.

Но мужчина, казалось, не был раздосадован.

— Не могу сказать, чтобы я знал его.

— А жену?

— И ее. Я все время в разъездах.

— Может быть, с ними общалась ваша супруга?

— Нет. — Ответ прозвучал слишком поспешно.

— Никто из вас не видел, как они выезжали?

— В пятницу и выходные нас не было в городе.

— И у вас нет ни малейшего представления, куда Палма уехал?

— Ни малейшего.

— Благодарю вас.

Больше соседей по площадке у Гектора не было. Направляясь к лестнице, я лицом к лицу столкнулся с крепко сложенным, одетым в униформу охранником. Похоже, женщина вызвала его по телефону. В правой руке он сжимал клюшку для гольфа и многозначительно похлопывал ею по ладони левой, как полисмен из телевизора.

— Что вы здесь делаете? — гаркнул он.

— Ищу человека. Эту штуку, — я кивнул на клюшку, — лучше убрать.

— Попрошаек мы не пускаем.

— Вы глухой? Я сказал, ищу знакомого. Попрошайничество — не мой профиль. — Я обогнул охранника.

— На вас жалуются жильцы, — услышал за спиной. — Пожалуйста, уходите.

— Ухожу.

Поужинал я сандвичем и пивом в баре неподалеку. Заведение было недорогим, из разряда тех, где прибыль приносят не цены, а быстрый благодаря постоянному притоку посетителей оборот. Возле стойки сидели молодые госслужащие, забежавшие по пути домой побаловаться пивком, посудачить о политике, поглазеть по телевизору на игру любимой баскетбольной команды.

Пора было смириться. Жена и друзья остались в прошлом. Семь лет, проведенных в изнурительном труде на благо «Дрейк энд Суини», мало способствовали укреплению дружеских уз, как, впрочем, и семейных. Дожив до тридцати двух лет, я оказался неподготовленным к одиночеству. Глядя на экран, я думал: а не пора ли найти в подобном заведении новую спутницу жизни? Нет. Должны быть другие места для этой цели.

Почувствовав внезапное отвращение к окружающим и обстановке, я вышел на улицу.

Машина медленно двигалась в сторону центра. Чердак не манил. Мое имя стояло в документах о найме, значилось в каком-то компьютере, при необходимости полиция без особых усилий вычислит мое пристанище. Если арест — дело решенное, то явятся за мной наверняка ночью. Копы не преминут перепугать стуком в дверь, с обдуманной грубостью защелкнут на запястьях стальные браслеты, вцепятся звериной хваткой под локти, запихнут в патрульную машину и привезут в городскую тюрьму, где я, без сомнения, окажусь единственным белым, арестованным за ночь. Самым большим для них наслаждением будет запереть меня в камеру с полудюжиной отъявленных подонков и наблюдать за встречей новичка.

Куда бы ни направлялся и что бы ни делал, я имел при себе сотовый телефон, чтобы известить Мордехая об аресте, и пачку из двадцати стодолларовых банкнот, чтобы уплатить залог и оказаться на свободе до разговоров о камере.

Оставив машину в двух кварталах от дома, я внимательно огляделся, особо уделяя внимание пустующим машинам.

Все было тихо, я без приключений забрался на чердак.

Мебель в гостиной состояла из двух шезлонгов, пластикового ящика для бутылок, служившего мне столом и подставкой для ног, и аналогичного ящика, на который я водрузил телевизор. Интерьер получился убогим донельзя, и я решил, что гостей принимать не буду. Незачем им видеть, как я живу.

В мое отсутствие звонила мать. Голосом автоответчика она сообщила, что, как и отец, волнуется за меня и хочет приехать. Родители обсудили перемены в моей жизни с Уорнером, тот также готов нанести мне визит. Представляю, о ем они там судачили: должен хоть кто-то из семьи вернуть заблудшую овцу.

Митинг в память Лонти Бертон стал главной темой одиннадцатичасового выпуска новостей. На экране появились снятые крупным планом пять гробов: вот их устанавливают на лестнице, вот несут на руках к Капитолию. Увидел я и выступление Мордехая. Участников митинга оказалось значительно больше, чем я предполагал, — по оценкам журналистов, более пяти тысяч. Мэр города от комментариев отказался.

Выключив телевизор, я набрал номер Клер. Мы не общались четвертый день, сломать лед было необходимо ради соблюдения приличий. Формально мы ведь оставались мужем и женой. Неплохо было бы поужинать вместе — например, через неделю.

После третьего гудка прозвучал вальяжный незнакомый голос:

— Алло?

Мужчина.

На мгновение я так опешил, что не смог вымолвить ни слова. Четверг, половина двенадцатого ночи, а у Клер сидит мужчина. Но я ушел меньше недели назад! Мне захотелось бросить трубку. Преодолев этот порыв, я сказал:

— Клер, пожалуйста.

— Кто спрашивает? — бесцеремонно поинтересовался незнакомец.

— Майкл, ее муж.

— Она в душе, — с ноткой злорадства изрек нахал.

— Передайте, что я звонил. — Я бросил-таки трубку.

До полуночи я расхаживал по мансарде, затем оделся и вышел на улицу. Когда рушится брак, человек поневоле перебирает всевозможные причины катастрофы и варианты развития событий. Что было в нашем случае? Исподволь нараставшее отчуждение? Нечто более сложное? А может, я не обратил внимания на сигналы, которые Клер мне подавала?

Не был ли тот мужчина банальным гостем на одну ночь, или Клер давно с ним? Коллега-врач, уставший от семьи и детей, или студент-медик, давший ей то, чего она не получала от меня?

Я пытался убедить себя в том, что дело вовсе не в любовнике. Не взаимной неверностью было продиктовано наше решение развестись. Слишком поздно переживать из-за того, что Клер спит с другим. Брак кончился, это однозначно. И не важно почему. Пусть убирается к черту, меня уже ничего не волнует. Она забыта, вычеркнута из памяти. Если я решил выйти на охоту, то и Клер может делать что заблагорассудится.

Да, именно так.

В два часа ночи, игнорируя призывы гомосексуалистов, я вышел к Дюпон-сёркл; на скамейках лежали закутанные в тряпье безликие и бесформенные тела. Не самое подходящее место для прогулок, но сейчас мне было наплевать на опасность.

Несколькими часами позже я купил в кондитерской коробку с дюжиной разных пончиков, два высоких картонных стаканчика кофе и газету. Дрожащая от холода Руби упорно поджидала меня у двери. Глаза были краснее, а улыбка скупее, чем обычно.

Мы устроились в большой комнате за столом, где старых папок было поменьше. Я поставил на середину стола стаканчики, раскрыл коробку. Пончики с шоколадом Руби не понравились, она предпочитала фруктовую начинку.