Программист - Александр Морозов

На следующий день все завертелось резво, быстро, 0ткровенно. „

Они решили ничего не выжидать. Ни недели, ни дня, ни часа. Когда я подошел к Кире Зинченко и попросил ее показать, как двигается программа, Кира виновато посмотрела на меня и сказала, что она третий день занята другим. Телешов снял ее с почти законченного блока я засадил изучать какую-то брошюру по несамосопряженным операторам. Абстрактная математическая работа, И как Кира Зинченко может разобрать ее, когда, наверное, и на мехмате всего с десяток-другой человек занимаются несамосопряженными операторами. Это было уже явное вредительство. И сработано весьма грубо. Но Телешов, верно, уже считал, что пора. Что чем хуже, тем лучше.

— И для чего же вам нужны эти операторы? И за сколько вы в них разберетесь? — спросил я Киру.

— А вот это уже не твоя забота, Геннадий Александрович, — спокойно-хамовато встрял подошедший Телешов. Подобранный, энергичный, уверенный. Как всегда. — Зинченко не в твоей группе. Мы тут посоветовались в отделе…

— Без меня…

— Без тебя, потому что тебя не было. Да и какая разница? И так все ясно. У тебя много народа, и занимаются не делом.

— Вы, кажется, все время говорили, что пароду мало.

— (Не слушая) ты сотрудников не загружаешь. Обучение развел, а здесь не ликбез, здесь производство.

— Здесь исследовательский институт. (Зря спорю. Зря. Начал спорить — все пойдет не так.)

— Ладно, мы спорить сейчас с тобой здесь не будем рабочий день начался. Так что давай-ка на рабочее место, а там, что неясно, в рабочем порядке будем разбираться. Подходи, объясню.

— Вы можете объяснить, как связаны несамосопряженные операторы с тематикой нашего отдела и даже института? Или вы что, то что под руку попалось, то и дали?

— Я тебе сказал — не время и не место. Работать надо. Здесь не дискуссионный клуб. И подготовь объяснительную о твоих развлечениях со среды по пятницу.

— Я был на машине две ночи подряд. В пятницу был на Совещании генконструкторов. Хотя мог ехать домой спать.

— В журнале ты не записывался. Ты никого не предупредил и ни с кем не согласовал.

— Я пустил программу.

— Это мы слышали много раз.

— Я выхожу из вашей лаборатории.

— Это ты не со мной говори, а с Борисовым. Я лично ие возражаю. На такую ставку можно найти человека и подисциплинированней. (Вдогонку мне.) Ты куда? Борисова у себя нет. Он у Карцева.

— Тем лучше. Одно к одному. При директоре и поговорим.

Кабинет директора на третьем этаже. На площадке второго я столкнулся с Лилей Самусевич. Вернее, натолкнулся на нее. Она разглядывала бюллетень новых поступлений, вывешенный рядом с институтской стенгазетой. Я ухватился за перила и хотел, круто развернувшись, преодолеть в несколько скачков оставшиеся два марша. И задел Лилю плечом. Оглянулся, чтобы извиниться, и узнал ее. Увидел, что это она. Дошло до меня.

— Привет, Гена. Ты, Гена, — мимолетное виденье, сказала Лиля.

— Здравствуй, Лилечка. Почему это?

— Да как же… Тебя все нет. А как появляешься мчишься, как олимпийский чемпион последний круг. Куда это ты? Уж не к директору ли?

— К нему.

— Тогда подымайся дальше плавно, с достоинством. Дыхание успокой. Прическу поправь. А то сейчас, на тебя глядя, вспоминается странная шуточка «Скорей бы война, да в плен». И вообще, Гена, быстрей войдешь — быстрей выйдешь. Ни с чем, то есть. Ведь ты же не хочешь выйти ни с чем, а?

— Ладно, Лиль, сейчас действительно некогда. Дыхание я уже восстановил, так что пойду.

— Ступай, о головная боль начальства. И пусть на твоем челе даже неграмотный сможет прочесть: «Я есмь руководитель группы».

— Кстати, Лиля, а ты второго руководителя группы не видела? Мне с ним потолковать бы не мешало.

— Это какого второго?

— Ну Леонова. Координатора. Какого же еще? У нас же в отделе всего-то два: я да он.

— Леонова я сегодня не видела. А насчет того, что вас всего два, ты, как всегда, что-то путаешь. Васильева-то, что ж, не считаешь?

— Что-о? Какой руководитель группы? Какой Васильев? Это тот, что с диктофоном у Борисова сидит?

— Он самый.

— Так ведь это ж… это ж даже не инженерная, это же просто лаборанта работа. Ну техника, в крайнем случае. Ты что, шутишь? Ты откуда это знаешь? Ты точно это знаешь?

— Гена, вызывать умиление — твоя специальность. Во-первых, это и так все знают. Понимаешь, есть вещи, которые и так все знают. Все, за исключением некоторых шизиков, гоняющих но ночам бедных операторов и заезженную машину. А по ночам, как тебе известно, надо спать. Сон укрепляет нервы. А во-вторых, ты же не можешь не видеть суммы прописью, когда расписываешься за зарплату. Расчетный лист отдела…

— Я ищу всегда свою фамилию. И расписываюсь.

— Ну вот. А все остальные, понимаешь, всем остальным — не шизикам — не лень скользнуть и по соседним фамилиям. И то, что Васильев получает точно столько же, сколько ты и Леонов, — это факт. И факт, как я тебе уже говорила, известный всему отделу. А теперь уж точно всему, без исключений.

(Пауза 10–15 секунд.)

— Нашел лаборанта. Ха-ха. И еще раз, и десять раз ха-ха. Васильев — лаборант. Да ты знаешь, что он перешел к нам из восьмого главка, где был завотделом. Лаборант…

— Но зачем? Что за маскарад?

— Штаты, мой милый, штаты. Не наберешь народа — порежут. Порежут штаты — не будет отдела. Не будет отдела — не будет начальника отдела. В отделе должны быть по крайней мере три руководителя группы. По крайней мере. Вот у нас и есть три.

— Но работа? Как они отчитаются за его работу? Ведь он же только сидит у Борисова с диктофоном, расшифровывает записи совещаний, докладов.

— Ну и что? Вот и молодец. Никому не мешает, полезной деятельностью занимается.

— Но ведь это работа стенографистки, машинистки, секретаря, черт его там знает кого… Ведь на руководителе группы должна быть какая-то тема, тема, и какая-то отчетность… Ты что молчишь?

— Могу сказать только одно, Гена. Причем про тебя. Про Васильева говорить нечего. А про тебя могу сказать только одно: наив — это не то слово. Кстати, Борисов сейчас вместе с Васильевым у директора.

— Да, знаю.

Я поднялся на третий этаж и (ритмично дыша — спасибо Лиле) заявился в приемную Карцева. Неслышно и быстро прошел по ковровой дорожке к обитой черной двери, но секретарь директора, Вера, властно (откуда что берется в 18 лет?) бросила из-за своего столика: «У Константина Александровича — Борисов. К нему нельзя». Она не сомневалась в эффективности своей реплики. Но просчиталась. «Знаю», — сказал я и открыл дверь в кабинет.

У Карцева действительно были Борисов и Васильев. Борисов сидел напротив директора, а зеленое сукно стола между ними занимала раскрытая папка с какими-то бумагами. Васильев сидел у стены — весь спокойствие скромность, смотрел на беседующих честными, квалифицированными глазами. Задай любой вопрос — ответит любая справка понадобится — как факир вытащит из-за уха. Бесцветные глаза, тусклый взгляд, серый костюм Все солидно, прилично, все «как полагается». Настоящий руководитель группы, ответственный работник. Выделанный министерский материал. Не то, что я, петушащийся. По правую руку от директора сидел костлявый мужчина в коричневом костюме. Черные сросшиеся брови, виски в серебре, попыхивает «беломориной». Пепельницу соорудил из газеты в виде кораблика, веки чуть опущены — кажется весь ушел в курение и стряхивание пепла. Это Арзаканьянц, парторг института, начотдела технических средств АСУ.

Борисов оглядел меня. Зло, недовольно. Но без беспокойства. С раздражением, как от мелкой помехи, которая сей же момент будет и устранена.

Я стоял молча. Я пришел дать бой, хлопнуть дверью, погибнуть с музыкой. Но не мог же я в лоб заявить об этом Карцеву. Требовался повод.

И Борисов не выдержал, дал мне его.

— Вы что, Геннадий Александрович, ко мне? — спросил он (хотя не должен был, по идее, начинать первый, не должен был брать на себя разговор в присутствии директора). Я ничего не ответил, и Борисов распорядился: — Ступайте в отдел и подождите меня там.

— Я выхожу из лаборатории Телешова, Леонид Николаевич. (А при чем здесь Карцев? При чем здесь Карцев? Почему я должен разводить склоку с начотделом в кабинете директора и в присутствии самого директора? Но… это все формально не так. Формально неправильно. Разговор начался, вот что главное. Разговор начался, и теперь уж он будет развиваться независимо от желания участников и куда-нибудь да выведет.) Наверное, Борисов мог еще предотвратить объяснение. Каким-нибудь последним, каким-нибудь самым крайним способом. Извиниться, например, перед директором, встать и выйти вместе со мной в коридор.

Но это надо было решать мгновенно. Мгновенно он не смог. То ли решил, что ничего страшного не случится и можно дать бой на месте, то ли просто не смог. Не среагировал.