Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика - Софья Хаги
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Выработка человека правильного типа – названного в «Любви к трем цукербринам» самым современным оружием против Бога – зависит от подавления свободы воли. В романе Empire V люди – единственный вид, способный производить баблос (потому что у них есть ум «Б», генерирующий фантазии). Аналогичным образом в «Любви к трем цукербринам» люди – «локаторы» Бога (еще одна техническая метафора Пелевина), так как только они способны постичь идею божественного. Но чтобы заполучить идеальный снаряд, направленный против божества, цукербринам нужен человек нового типа, поглощенный материальными интересами до такой степени, что само представление о Боге для него лишено смысла. Кто-то наподобие тролля Кеши, Великий Hamster – двуязычный каламбур, отсылающий к маленькому грызуну, грешному сыну Ноя из Книги Бытия и обозначению грубого, вульгарного человека, – не видит в божественном никакой ценности и без зазрения совести разделывается с ним422.
Fuck the System, а точнее, наоборот
В четвертой части романа, Fuck the System, царящие в настоящем насилие и несвобода спроецированы на будущее и усилены. Люди в плену у социальной системы, управляемой цукербринами, иноприродными сущностями из силикона и органической материи, явившимися на землю под видом технологий и кодов. Это буквальный плен: человеческий мозг подсоединен проводами к единому компьютерному интерфейсу, «фейстопу». Люди не воспринимают «базовую реальность» – только общее виртуальное пространство. Они не общаются напрямую, встречаясь только онлайн и в коллективных сновидениях или занимаясь виртуальным сексом с помощью напоминающих протезы приспособлений Google.
Фразу Fuck the System (жаргон киберпанка) тоже следует воспринимать буквально, только в перевернутом виде, потому что на самом деле именно система поимела людей. Люди будущего, даже если собираются бороться с существующим положением вещей (Караев) или по крайней мере делают вид, что борются (Кеша), вынуждены поддерживать сексуальные отношения с компьютерами. Цукербрины, как вампиры в Empire V, используют людей в качестве источника энергии, только пользуются не их алчностью, подогретой гламуром и дискурсом, а сексуальной энергией, вырабатываемой в ходе совершения полового акта с компьютером, а также острым чувством страдания, порожденным галлюцинациями, которые вызывает компьютер423.
Пелевин в очередной раз обращается к теме человеческого сознания, которым манипулируют информационные технологии, лишившие его способности к самоопределению. Караев объясняет Кеше:
Мы с рождения подключены к информационному потоку, который промывает наши мозги с таким напором, что там не способна появиться ни одна случайная мысль. Системе незачем читать мысли. Ей гораздо проще прокачать через твою голову мысль, которую ты примешь за свою… ‹…› Когда ты принимаешь решение съесть сто грамм картофельного пюре, это тоже не твое решение. Его вколачивают в тебя точно так же, как мысли с контекстной рекламой. ‹…› Вся твоя внутренняя жизнь – такая прокачка. Вся. Это просто длинная программная петля, прокручиваемая системой в твоем сознании. ‹…› Ты есть то, что прокачивают сквозь тебя цукербрины424.
Люди – пустые флешки, или, если воспользоваться более привычным термином, tabula rasa. На эти пустые флешки записывают фрагменты культурного кода, копируя их из информационного пространства в произвольном порядке. Нет ни уникальных черт характера, ни свободы выбора.
Коммуникация между Кешей и Караевым во второй части новеллы комически иллюстрирует склонность людей лелеять иллюзию свободы выбора, когда никакой свободы нет. Диалог, точнее монолог, происходящий после смерти Караева, представляет собой видеозапись террориста-хакера, обращающегося к Кеше. Когда Кеша смотрит эту запись, он может «выбрать», как продолжать разговор, например кивнуть или промолчать, ответить «нет» или «не очень» на ту или иную из реплик Караева. Совершенно очевидно, что это мнимые «опции», никак не влияющие на записанную речь Караева. Как и в трактате Че Гевары, человека заменил симулякр. Именно это пытается сказать в своей записи Караев, и именно таким симулякром – в духе типичной пелевинской иронии – предстает он сам: это просто видеозапись.
Энциклопедия альтернативной истории
Роль отдельного человека, детерминизм, свобода и несвобода – ключевые проблемы историографии, в особенности альтернативной истории. В повествовании, сосредоточенном на историческом процессе, причинно-следственных связях, отношениях прошлого, настоящего и будущего, толстовский «лабиринт сцеплений», который мы видим в «Любви к трем цукербринам» – Кеша, Караев, Надя и другие персонажи переходят из одной новеллы в другую в разных ипостасях, – выполняет не только тематическую, но и структурную функцию425.
«Любовь к трем цукербринам» можно прочитать как руководство пользователя по популярной альтернативной истории и научной фантастике, но философская проблематика романа заставляет скорректировать это впечатление. Текст изобилует теоретическими выкладками Киклопа на тему не только историографии, но и собственно альтернативной истории. Он, в частности, размышляет о детерминизме, случае и свободе выбора. Он останавливается на популярных парадигмах, описывающих случайность: эффекте бабочки, теории хаоса, переломных моментах, мультивселенной (гипотетической совокупности множества вселенных) и квантовой механике.
Рассуждение об альтернативной истории рассказчик начинает с противопоставления двух версий истории: в одной – реальной – украинского президента Виктора Януковича отстраняют от власти во время Евромайдана, а в другой – гипотетической – он остается на своем посту еще полгода. В этой части повествования один из протестующих, сторонник Евромайдана, февральским вечером 2014 года хочет присоединиться к другим активистам. По пути к площади он должен перейти улицу. Перейдет ли он ее благополучно, зависит от сигаретного пепла, который может упасть или не упасть на его одежду с балкона, куда вышел покурить жилец. В одном сценарии пепел не попадает на одежду активиста, он не останавливается его стряхнуть, и его не сбивает проезжающий автомобиль. В альтернативном сценарии он получает травму и не может присоединиться к собравшимся на площади. Когда именно с сигареты упадет пепел, зависит от того, когда курильщику позвонит жена. И так далее, и тому подобное – Киклоп прослеживает цепочку причинно-следственных связей до самого дальнего ее звена: возьмет ли некая гражданка с собой зонт, когда пойдет к метро. Если активист не добирается до Майдана, «Янукович еще на полгода сохраняет свой золотой батон, Крым остается украинским, Обама не обзывает Россию региональным бастионом реакции, и все остальные колеса истории, большие и малые, не приходят в движение»426.
Сколь бы невероятно это ни звучало, такое заметное историческое событие, как отстранение Януковича от власти, зависит от явного пустяка. Альтернативный сценарий – гипотетический, ведь служебные инструкции Киклопа запрещают ему рассказывать о случаях реального вмешательства – призван проиллюстрировать зависимость крупных исторических процессов от тривиальных случайностей (как и в «Хрустальном мире»). Как объясняет Киклоп, поток истории состоит из «переплетения мириад причинно-следственных связей, бесконечно древних, совершенно бессмысленных в своей пестроте – но управляющих ходом жизни»:
…В этих связях (индусы называют их кармой)… нет ни малейшей случайности, потому что они развивают и продолжают тот импульс, который дал когда-то начало миру.
Но во всякой сложной системе иногда возникают сбои и перекосы. Их, к счастью, почти всегда можно выправить…427
Как раз в этом и состоят обязанности Киклопа – интуитивно определять, где может нарушиться хрупкое равновесие этого мира, и прилагать все усилия, чтобы устранить нарушение. Эпизод с сигаретным пеплом – комическая вариация на тему эффекта бабочки, когда едва заметное изменение приводит к серьезным последствиям в будущем. Далее Киклоп пускается в подробные рассуждения об основах альтернативно-исторической фантазии, построенной как раз на эффекте бабочки. Сначала он вспоминает знаменитый рассказ Рэя Брэдбери «И грянул гром» (A Sound of Thunder, 1952), где незначительное изменение далекого прошлого (раздавленная бабочка) выливается в масштабные исторические сдвиги428. Затем Киклоп переходит к фильму Эрика Бресса и Дж. Мэки Грубера «Эффект бабочки» (The Butterfly Effect, 2004). Идея фильма заключается в том, что, путешествуя назад во времени, можно изменить будущее429. Путешествие во времени
