Светлая печаль Авы Лавендер - Лесли Уолтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет у меня никаких… чего?
– Когтей. – Кардиген согнула палец крючком. – Знаешь, как у орла.
Я скрестила руки на груди.
– У меня нет… их.
Кардиген пожала плечами.
– Знаю. Но предположения были. А это, – быстро добавила она, – только сильнее подтверждает мои слова: никто тебя не узнает, потому что ожидают другого.
Я с волнением наблюдала, как темные пряди волос падают к моим ногам.
– Все время к перьям прилипают, – проворчала Кардиген, удостоверяясь, что длина с обеих сторон одинаковая.
Больше всего времени заняло осветление, мы даже стали волноваться, что волосы в итоге станут оранжевыми. Но вот наконец от запаха осветлителя перестало щипать глаза; Кардиген отошла на шаг и присвистнула:
– Боже, Ава, ты такая знойная блондинка!
В древней Галлии празднование летнего солнцестояния называлось Пиром Эпоны – в честь богини плодородия, суверенитета и урожая. Ее изображали в виде женщины верхом на кобыле. Язычники праздновали солнцестояние кострами, которые, как они верили, обладали определенной земной магией, позволяющей девственницам «увидеть» будущих мужей и изгоняющей духов и демонов. Мужчины племени хопи надевали ритуальные маски, прославляя качина – танцующего духа дождя и плодородия, который, по поверью, в день летнего солнцестояния покидал деревни, чтобы наведаться к покойникам под землю и устроить от их имени торжества. В России девушки бросали в реку сплетенные из цветов венки, читая судьбы друг друга по движению цветов по воде. В Швеции все соседи собирались в одном месте, где устанавливали огромное майское дерево, оплетенное зеленью и цветами, и танцевали вокруг него. В Риме этот праздник называют Литой или Весталией, в Уэльсе – Днем сбора омелы, в Греции – Днем пар. А еще это Sonnwend[55], Feill-Sheathain[56], Thing-Tide[57] и день поминовения Иоанна Крестителя.
Жителям Вершинного переулка празднование летнего солнцестояния позволяло сбросить маску скромности и приличий, заменив их вплетенными в волосы полевыми цветами. Только во время летнего солнцестояния пожилые сестры Мосс снимали покоившиеся между низко отвисшими грудями кресты и вусмерть напивались элем из громадных пинт. Только во время летнего солнцестояния пастор Грейвз прощал себе любимый десерт «Соски Венеры», лакомясь белым шоколадом из трюфельной сиськи. И только во время летнего солнцестояния Роуи Купер, оказавшись на празднике, мог обнаружить двух одинаковых крылатых девушек.
– Как в-вы?.. – Роуи щелкнул пальцем по перьям, торчащим из лопаток сестры.
Кардиген шлепнула его по руке.
– Не смей, они еще не высохли. Ловко сработано, да?
Роуи повернулся ко мне.
– Красивые волосы.
Я улыбнулась.
Роуи переводил взгляд с меня на Кардиген.
– А чего вы такие одинаковые?
Кардиген приобняла меня.
– Чтобы затеряться в толпе.
Пока мы бродили на празднике, мне на каждом повороте открывалось что-то новое, необычное: группа крошечных тигров и панд с размазанной по лицу краской и зажатыми в пальчиках гигантскими палочками со сладкой ватой; мужчины и женщины в средневековой одежде; маленькая девочка в инвалидном кресле с ногами, скрытыми внутри русалочьего хвоста из блестящей материи. Здесь были норвежские mormors[58], bunads[59] и шекспировский Основа[60] с головой осла, ковыляющий между бирюзово-белыми шатрами. Толпа гуляк на празднике пестрела таким разнообразием, что, кажется, впервые в жизни я вписалась в нее. Я подхватила Кардиген и покрутила ее вокруг своей оси прямо возле ларька с китайскими колокольчиками и громко расхохоталась над тем, что никто даже не взглянул в сторону ангелов, танцующих под звенящие от усиливающегося бриза колокольчики. Кардиген оказалась права. Мы смогли гармонично затеряться в толпе.
Я столько раз представляла себя в эпицентре этого праздника, что теперь даже думаю, что меня уже не волнует, если моей щеки не коснется тепло костра. Это чувство у меня возникает и при мысли о первом поцелуе. Или влюбленности. Нужно ли мне переживать эти моменты, если я могу представить их в своей голове? Где-то внутри я даже побаивалась, что празднование летнего солнцестояния в Вершинном переулке вообще не сможет дотянуть до идеализированной la fête в моем воображении.
Я была вне себя от радости, когда осознала, что мои страхи напрасны. Стоя у окна последние четырнадцать лет, я не могла слышать пьяные песни многоголосой толпы, которые она распевала под аккомпанемент мандолин и ситар. Не могла наблюдать, как влюбленные ищут в сумерках укромные места для тайных свиданий. Не могла знать, как, оказывается, легко не попасться на глаза бабушке, если всю ночь окна в пекарне не отпотевают от жара духовых печей. Или как трудно сдержаться, чтобы не расхохотаться, когда Роуи позволит девочкам из закрытого клуба «Киванис» нарисовать на своей левой щеке трехцветную радугу. И еще я не могла представить, как сильно забьется мое сердце, когда Роуи отведет меня в сторону, нежно возьмет мое лицо в ладони и прижмет свои губы к моим.
Праздник подошел к концу: огонь потушили ведрами воды из залива; мамы забрали детей и мужей; панды и тигры снова обратились в мальчиков и девочек с липкими мордашками. А два ангела и парень с радугой на щеке держали путь обратно в Вершинный переулок.
Мама утверждала, что почувствовала запах дождя задолго до его прихода. Погода стояла прекрасная, небо было ясное, голубое, грело солнце. Все указывало на то, что за днем солнцестояния последует живописная летняя ночь, и только запах говорил об обратном. Запах надвигающегося ливня отличался от остальных известных ей ароматов дождя. Он не пах ни летним дождем, ни даже весенним, с февраля готовым пролиться из набухших туч. Не пах он и мутной водой, как было с дождем от разлива прошлой зимой, когда вода затопила подвалы и собакам во всей округе приходилось спасаться на крышах будок. Запах этого дождя казался ей каким-то потусторонним, будто пахло ничем. Или, если уж на то пошло, ей казалось, что он пах как предвестие: лунное затмение, дурной глаз, число 13. И еще от него исходил запах страха.
Когда Вивиан почувствовала его приближение, ей пришлось подавить в себе инстинктивное желание спрятаться. Страх действует так на людей. Поэтому она вымыла целую раковину посуды. Приготовила жаркое, хоть и есть было некому. Мать работала в пекарне, причем с самого утра – готовилась к празднику летнего солнцестояния. Гейба Вивиан не видела уже давно, несколько дней, хотя его машина стояла на подъездной дорожке. Она старалась не думать о том, где он. Мы с Кардиген заверили маму, что не голодны, и она полагала, что мы на всю ночь заперлись в моей комнате. А тут еще Генри.
Генри был как-то чересчур взбудоражен. В тот день Вивиан трижды подловила его на том, что он пытался улизнуть с
