Королева двора - Лариса Райт

– Я снова без работы.

– Да? Ну, теперь это не так страшно, когда я снова на коне. Прорвемся.

– Дина, мне кажется, я должен взять твою фамилию.

– Это еще зачем?

– Боюсь, моей перекрыт кислород даже в Новосибирске.

– Что за чушь! Придумываешь дурацкие отговорки вместо того, чтобы пытаться снова и снова.

– Я пытаюсь. Неужели ты не видишь?! Я три года бьюсь как рыба об лед, а результат нулевой.

– Мишенька… – Она села рядом, взглянув на наручные часы. «Третий час уже, а завтра репетиция в одиннадцать. Будут мешки под глазами. И что его разобрало среди ночи на душевный стриптиз?» – Может быть, ты недостаточно сильно бьешься?

– Недостаточно?! – Он скинул ее руку со своей спины, вскочил. – Недостаточно?! – Дина нахмурилась, приложила указательный палец к губам. «Не хватало еще, чтобы завтра весь двор судачил о скандалах в семье известной балерины!» – Разве может такое быть, чтобы человек постоянно ходил по собеседованиям и только и выслушивал, что вежливые отказы. Наверное, но не с моей квалификацией. Я три года собственным делом руководил, я могу на ноги поднять почти любой бизнес, а от моих услуг отказываются. Это ненормально, понимаешь?

– Ты не слишком самоуверен?

– Потеряешь тут уверенность. Когда тебя, наконец, берут, ты заключаешь две первоклассные сделки, а потом: «Извините, вы не прошли испытательный срок». Нет, здесь что-то не так. Кто-то определенно не желает, чтобы я зарабатывал деньги. Давай я фамилию твою возьму. А еще лучше мамы твоей, чтобы вообще концов не нашли.

«Ну что за мужик, который фамилией жены прикрыться хочет», – брезгливо подумала Дина. Ее не интересовали его проблемы, они отвлекали от роли, выводили из образа. Она прекрасно справлялась со всеми партиями, которые он или судьба ей предлагали до этого: была молоденькой, влюбленной Джульеттой, затем обманутой, несчастной Одеттой, которая все же одержала победу над Одиллией, потом княжной Волконской – этакой женой декабриста, и эта роль ей особенно нравилась. Она любила свое самопожертвование, свое благородство. А теперь она должна была стать Галатеей – ожившей и восставшей из небытия. Только Пигмалионом, конечно, муж сделаться не мог. Ваятелем теперь был продюсер, а задача статуи заключалась в том, чтобы превратить свою каменную породу в воск и позволить лепить из себя настоящую звезду. И она позволила, и сияла уже почти в полную силу, и ей очень не хотелось, чтобы что-то омрачало и заглушало это вновь пробившееся на хмуром небосклоне сияние.

– Послушай, – устало сказала она, еле сдерживая зевок, – может, ты действительно не прошел испытательный срок, а? Что? Что ты на меня так смотришь? – На какую-то долю секунды Дина испугалась: ей показалось, что еще мгновение, и он ее ударит. Тон потерял уверенность, голос стал мягче: – Ну, ошибся где-то, недосмотрел. С кем не бывает…

– Иди мойся, – только и ответил Михаил.

О смене фамилии больше разговоров не было. Зато были другие:

– Я уезжаю на три недели.

– Так надолго?

– Марк договорился о гастрольном туре по всей Сибири. И знаешь, где будет завершение?

– И?..

– Здесь, в Новосибирске, в театре оперы и балета.

– Не может быть!

– Правда!

– Динка! – Муж хватает ее и кружит по комнате на руках. – Это же здорово!

– Здорово! А ты что же, не ревнуешь, скучать не будешь?

– Скучать буду, а что до ревности: «Разлука – опыт нам: Кто опыта страшится, Тот, верно, нелюбим, тот мало любит сам; Прямую страсть всегда разлука умножает – Так буря слабый огнь в минуту погашает…»[15]

– Поняла, поняла, не продолжай. Я от твоего самообразования уже не знаю, куда прятаться. Сыплешь цитатами, будто литературный окончил.

– А что мне остается делать? Только читать.

– Кстати, о делах…

– Да?

– Я вот тут список написала. Думаю, можем ремонт начать делать, мебель посмотри, а хочешь, поищи варианты переезда. Думаю, скоро мы сможем позволить себе обойтись без соседей.

– Дин, мы же договаривались, что следующий большой гонорар ты одолжишь мне.

– Вот следующий и одолжу, дурачок, – мило отмахнулась она и тут же почувствовала, как мозг рассыпается на тысячу маленьких звенящих осколков, а щека загорается ослепляющей болью от полученной оплеухи. И почему-то вместе с россыпью искр взорвались у нее в сознании несколько собственных фраз, уверений и обещаний, которыми она так легко разбрасывалась, даже и не думая выполнять:

– Да-да, милый, снова собственный бизнес – это отличная идея. Я подумаю о стартовом капитале. Сколько, ты сказал, тебе нужно?

А ответ уже не слушала. Уже куда-то спешила, летела, ускользала в свой головокружительный танец.

– Хорошо, я помню про наши планы, но ты же понимаешь, что мне надо беречь ноги. В конце концов, пока именно они нас кормят. Так что машина для меня – это не роскошь, а средство первой необходимости.

И снова убегала, уносилась на новенькой модной вишневой «девятке», оставляя его надеяться и ждать, и верить в то, что второе пришествие возможно.

– Ну, как тебе?

– Красиво! Это тоже средство первой необходимости? – муж с грустью смотрел на Дину, которая вертелась перед зеркалом в шикарной норковой шубе до пят.

– Конечно, глупенький! В Сибири ведь живем. Сам же говоришь: у меня кожа да кости, а мерзнуть никак нельзя. Кому нужна вечно простуженная балерина? Я же прошлой зимой несколько раз болела, ты разве не заметил?

– Заметил, – только и сказал он, хотя мог бы добавить еще, что заметил не только это, но и то, что в последнее время она все чаще обращалась к нему не «милый», «дорогой» или «любимый», и не по имени даже, а все чаще именовала «глупенький», «дурачок» или «горе мое», не замечая его реакции и не желая думать о том, что он по-прежнему хотел быть ее счастьем.

– Я помню, я обещала, что помогу тебе снова встать на ноги, но Леночка так просила, что я просто не могла отказать, – Дина оправдывалась мимоходом. Ей, как всегда, было некогда. Звуки у нее получались неразборчивые, слова непонятные, потому что произносила она их вытянутым открытым ртом: она красилась. И длинные, черные реснички, чтобы без комочков, чтобы одна к одной, были сейчас гораздо важнее любых оправданий.

– Леночкины просьбы, выходит, важнее моих?

– Нет, конечно! – произнесла слишком эмоционально и, конечно, мазанула кисточкой по веку. Ну, что за напасть! – Просто ей путевку предложили горящую, а у тебя разве горит? Ты же можешь подождать еще немного, правда? Следующий гонорар точно вложим в твое дело. Я обещаю. Ну, договорились? – Дина удовлетворенно кивнула своему отражению. Веко снова было чистым, пушистые ресницы взметнулись к бровям, окаймляя глубокие, темные глаза.

– Договорились. – А что еще ответить? Другие варианты все равно не принимаются.

– Вот и молодец! – Она потянулась, чтобы чмокнуть его мимоходом, и тут же отпрянула, скривилась брезгливо: – Ты побрейся, что ли?! Что ты, как бомж какой-то: футболка заляпана, голова грязная. И этот запах… Ты опять пил?

– Не твое дело!

– Не мое? И ладно, пусть не мое. Ты ведь уже большой мальчик. В няньке, надеюсь, не нуждаешься?

– Не нуждаюсь.

– Ну и отлично. Значит, договорились, следующий гонорар твой. Побрейся только.

И он побрился, а она… Она получила оплеуху. Оплеуху, от которой звенело в ушах до сих пор, через столько лет, спустя столько событий. И звенело не потому, что она была слишком сильной или жутко болезненной, а только из-за того, что пощечину эту Дина получила заслуженно. Хотя эта простая истина открылась ей много позже, а тогда: скупые слезы, сжатые губы, решительное швыряние вещей в чемодан и полное равнодушие к рыданиям, просьбам и уверениям в том, что больше ни за что и никогда. Точки над «и» поставлены, чемодан собран. Десять минут в такси, и…

– Привет, я поживу у тебя? – Дина стоит на пороге у Марка.

Он с интересом рассматривает ее все еще красную щеку и изрекает:

– Ты меня пугаешь.

– Не бойся, на место в твоей постели я не претендую.

– Ладно. – Он пропускает подопечную в квартиру и говорит тихо, но достаточно внятно для того, чтобы она все же услышала: – Жаль, что не претендуешь.

– Забудь, – бросает она, закрывая за собой дверь в ванную. Включает кран на полную мощь и только тогда позволяет себе заплакать.

О чем она плакала тогда? О разрушенной любви? О потраченном времени? О поруганных чувствах? Или всего лишь о неудавшейся роли жены декабриста? Потерять роль было особенно жалко. Дина попробовала сыграть на бис.

– Вот, – она положила на стол конверт, – здесь, конечно, не так много, но на хлеб с маслом хватит.

– Мне ничего не надо. – Глаза Михаила сузились, кулаки сжались. На мгновение женщине показалось, что он снова ударит ее, но обошлось. – Забери! – Он резко отодвинул от себя подачку.

– Мишенька, – и куда только подевался «глупенький дурачок», – не делай из меня монстра, пожалуйста. Тебе же надо как-то жить.