По большому счету. История Центрального банка России - Евгения Письменная

– Да, семьдесят восемь.

Геращенко ухмыльнулся:

– Вы эти данные президенту, что ли, готовили в Совбезе?

Мельников выпрямился.

– Именно. Выводят всё. Скопом. Надо ужесточить наказание за сокрытие валютной выручки от продажи и незаконный вывод из страны.

Геращенко ухватился обеими руками за край столешницы и не отрываясь смотрел на Мельникова:

– Виктор, надо все это делать. Надо соображать по всем линиям. И по этой тоже.

Мельников приободрился.

– Сделаем. Но можно и дальше пойти.

– Что значит дальше?

Мельников не был уверен в пределах возможного, поэтому ответил вопросом на вопрос:

– Как думаете, сможем сделать норму, что невозврат валютной выручки – уголовное преступление?

Геращенко откинулся в кресле и застыл, словно змея перед броском. Мельников посмотрел на оцепеневшего Геращенко и подумал, что, наверное, перестарался: нельзя таким нахрапом действовать. Геращенко вышел из ступора и уверенно ответил:

– Все сможем! Все сможем. Другого выхода нет.

Ужесточение валютного регулирования прошло стремительно. Выросла ответственность за невозврат выручки[200], а с 1 января 1999 года экспортеры должны были продавать уже не 50, а 75 % от выручки, полученной за рубежом.

Банки рухнули

Геращенко взял карандаш и, сильно нажимая, обвел цифры. Получилось число 35, очерченное жирной линией. Он посмотрел на получившийся знак и поморщился. Сверху пририсовал две вертикальные палочки, как рожки. Рогатая голова, подумал он и, не обращая внимания на текст, в котором и фигурировали цифры 35, с энтузиазмом стал подрисовывать к голове ручки, ножки и туловище. Вышла фигурка, похожая на чертика с числом 35 вместо лица. Геращенко оценивающе окинул взглядом свое произведение и криво улыбнулся.

Козлов, молча наблюдавший увлеченное черканье своего босса, не выдержал и решил рассмотреть, что именно тот пишет. Он с любопытством вытянул шею, стараясь увидеть через стол лист Геращенко. Перед главой ЦБ лежала только справка, которую он с другим зампредом Александром Турбановым принес десять минут назад. Все это время они докладывали Гераклу о проекте программы банковского сектора, но тот будто не слушал, а что-то то ли писал, то ли рисовал. Геращенко, заметив интерес Козлова к своему творчеству, придвинул ему лист. Тот уставился на чертика и окинул босса непонимающим взглядом. На дворе – разгар экономического и политического кризиса, а Геращенко балуется на бумаге какими-то человечками.

Турбанов, заметив странную возню коллег, прервал доклад. Геращенко, воспользовавшись паузой, заговорил о том, что его больше всего взволновало:

– Тридцать пять! Тридцать пять миллиардов! Это ж не черт с горы, а тридцать пять миллиардов долларов![201]

Козлов кивнул. Только теперь он догадался, кто этот чертик. Это он с Турбановым принес Геращенко справку, в которой говорилось, что только по переведенным в Сбербанк до 10 октября вкладам из проблемных банков вкладчикам надо будет выплатить тридцать пять миллиардов долларов. Это были обязательства крупнейших российских банков, можно сказать, лидеров отрасли: «Менатепа», «Мост-Банка», «СбС-Агро», Мосбизнесбанка, «Инкомбанка» и Промстройбанка. Главы этих учреждений – влиятельнейшие люди, ворочающие состояниями, и вот так – тихо – перекладывали на государство свои обязательства. Накануне Госдума единогласно приняла законопроект о гарантировании вкладов населения в банках[202], где говорилось, что тем людям, которые перевели в Сбербанк свои валютные счета, надо отдать деньги по курсу на момент вступления закона в действие. И ЦБ, и Минфин были против, в первую очередь потому, что такие большие выплаты были невозможны[203]. Этих денег не было ни в бюджете, нигде. Международные резервы всей страны составляли почти в три раза меньше[204], поступления доходов в бюджет падали, зато росли налоги. За весь 1998 год доходы бюджета составили немногим менее трехсот миллиардов рублей[205].

Печатный станок и так работал исправно; перепроизводство купюр добило бы экономику окончательно.

Геращенко не мог успокоиться:

– Бред. Дикая глупость. Это почему, спрашивается, государство должно брать обязательства перед физическими лицами – вкладчиками коммерческих банков? Раз выбрали коммерческие банки, а не Сбербанк, пусть и отвечают сами за свой выбор[206].

Козлов, все еще рассматривая чертика на листе Геращенко, вздохнул:

– Президент может этот закон остановить, а мы – нет.

Геращенко фыркнул:

– Значит, президент будет останавливать. У нас таких денег нет, у Минфина – нет, где их президент возьмет? Нарисует, что ли? Эти красавцы, посмотрите на них. Мы, значит, должны все расхлебывать. Смоленский – путеводная звезда! Наше все! Не сходит с зенита, и вот тебе нате: теперь у «СбС-Агро» больше миллиарда долларов долгов, а сколько еще плохих кредитов. Эх, банкротить по всем правилам нужно, а мы церемонимся[207]…

Геращенко резко замолчал и прищурился. Козлов предложил:

– Попросите президента заблокировать принятый Думой закон о гарантировании вкладов.

Геращенко сказал:

– Это ж ясно, буду просить. Закон ни в какие ворота не лезет.

Он отбросил карандаш и продолжил:

– Но я должен буду предложить что-то взамен.

Козлов понял, что Геращенко эмоции выбросил, начался конструктивный разговор.

– Предложите нашу программу реструктуризации банковской системы. Пообещайте, что восстановим платежеспособность важных для государства банков.

Турбанов включился в разговор:

– Надо возобновить принятие закона о реструктуризации банков, который депутаты уже однажды завалили. Надо вводить принудительный механизм определения стоимости банка и его передачи государственному агентству. Кто бы что ни говорил. Другой модели нет. И депутатам надо знать, что мы не посягательством на частную собственность занимаемся, а стараемся…

– …расчистить за всеми, – ворчливо перебил Геращенко, – всё уделали.

Глава ЦБ откинулся на кресле, стукнул руками по столу.

– Ладно, господа, начинаем генеральную уборку банковской системы.

Козлов отреагировал:

– Грязи много. Уборка будет долгой.

Геращенко развел руками:

– Значит, потащим по грязи и на пузе[208].

Тринадцатого октября в Госдуму пришло письмо Бориса Ельцина, который был не согласен с законопроектом депутатов о государственном гарантировании вкладов. Двадцатого ноября 1998 года было создано Агентство по реструктуризации кредитных организаций (АРКО), которое решало, каким банкам помогать выжить, а каким – нет. Его уставный капитал был сформирован за счет облигаций федерального займа, которые не попали под реструктуризацию внутреннего долга, а на саму реструктуризацию банков ЦБ выделял тридцать миллиардов рублей – сумму долгосрочных обязательств государства, которая находилась в резерве[209]. ЦБ решил в первую очередь помогать региональным банкам, на которых держалась финансовая система территорий[210]. Центробанк отобрал семьдесят девять банков в шестидесяти семи регионах, назвав их опорными[211]. Крупным системообразующим учреждениям, чье банкротство могло нанести серьезный удар по экономике, помогали очень выборочно. Не было ресурсов. Часто санация оборачивалась ликвидацией банков.

Еще недавно могущественные люди, ворочавшие миллиардами, теряли бизнес. Если перед финансовым кризисом «СбС-Агро» занимал второе место после Сбербанка по количеству вкладчиков и входил в десятку крупнейших российских банков по размеру собственного капитала, то после кризиса банк мгновенно сдулся. Не помогли ни временная администрация ЦБ, ни кредиты в размере пяти миллиардов рублей осенью 1998 года. Банк был отдан под управление АРКО, уставный капитал уменьшили до одного рубля, но спустя пять лет банк все равно пришлось ликвидировать[212]. Звезда «СбС-Агро» быстро зажглась и так же скоро погасла. «Инкомбанк», до августа 1998 года входивший в пятерку крупнейших, упал одним из первых[213]. Расплатиться с вкладчиками