Мертвые не плачут - Сергей Абрамов

Ясный болт, эксплуатировали командиры Пастуха почем зря. Но чаще всего – не зря.

А и здесь устройство пригодилось, чего и ожидал.

Двое говорили полушепотом.

– Минуты через две-три солнце появится.

– Успеваем.

– Уточки-то как плавают… Прям живые…

– Не отвлекайся. Твой запад, мой восток.

– Годится…

Затихли.

Ветер почему-то пошел, расшевелил камыши.

Два взрослых грубоватых голоса. Не тех, кто нужен. Те голоса Пастух помнил. И папин, и сына.

Можно уходить.

Он с некой тоской глянул на оставленную лодку. Нельзя на ней. Увидят – раз, а два – маневра нет. Значит – через камыши на бреющем полете. Где наша не пропадала!..

Ветер по-прежнему шумел в камышах. И Пастух воспользовался этим несильным, но не прерывающимся шумком, и медленно, чуть не по воздуху над мягкой, камышом же крытой землей пошел вглубь, отдалившись метров на десять от воды, свернул вправо, там камыш почему-то был реже, прошел-пробежал на цырлах метров сто – сто тридцать, а может, и больше – трудно было в этом шуршащем лесу засечь расстояние! – и будто бы поймал слово на лету.

– Солнце! – вот какое слово поймал.

Вторая пара охотников была где-то рядом. Должна быть.

А солнце и не взошло вовсе, даже не выглянуло из-за горизонта, а просто выбросило лучи, и небо сразу же из серого стало голубым, а камыши с чего-то вдруг зашевелились излишне, зашуршали, зашептались, и вся эта невольная аллитерация на «ш», потребовавшая от охотников мгновенного внимания и сосредоточенности – вот сейчас утки пойдут! – легко позволила Пастуху прокрасться вперед на три шага и сквозь камышовую изгородь увидеть этих вторых.

Кто они?..

Чуть раздвинул камышовую изгородь.

Отец с сыном стояли на лодке и ждали уток.

Есть!

Не пришлось топать лишнего. Нечасто такая везуха…

Сын стоял на носу и держал ружье наизготовку, а отец – на корме и тоже был готов к пролету стаи.

Резиновые чучелки, вполне похожие на живых птиц, уныло дрейфовали на чистой воде. Типа живых привлекали.

А живые пока не шли. Небо, как в театре на детском спектакле, становилось все голубей и голубей, будто некий театральный дядька-осветитель плавно движет пальцами тумблерчики на пульте…

И додвинул до упора.

И свет вокруг внезапно и сразу стал мощным, ослепляющим на секунды и жарким. Это вышло солнце.

Его еще не было видно за могучей стеной камышей, обступивших воду по эллипсу, но уткам и не требовалось что-то видеть.

Пастух вообще ничего не знал про уток. Разве что ел как-то. Но когда он увидел стаю, что-то возникло под ложечкой, замерло холодным комочком, подержалось секунду и бухнулось вниз – ах, как же красиво и мощно они летели!

Можно было сказать: шли на бреющем. Но что бы это значило? Для самолета – низковато, а для уток…

Пастух в своей не очень длинной пока жизни, как сам считал, повидал все. Но полет уток над камышами – елки-палки, это было фантастическое зрелище. Не для бывалых охотников, вестимо, они уток бьют – сначала и едят – потом. Прагматики хреновы!.. Но и сам Пастух всю сознательную жизнь воспитывал, холил и лелеял в себе любимом прагматизм. Все вольные наречия типа «красиво», «неповторимо», «прекрасно» были для него чем-то жутко литературным, не применимым для обычной жизни.

Ну, скажи ему: красиво утки летят. Он бы переспросил: а как это – красиво лететь?

И хрен бы кто ему объяснил…

А тут – вот они. И летят. И красиво – глаз не оторвать. Без объяснений.

Но опытный и мудрый охотник на носу лодки вскинул полуавтомат, прицелился в «голову» стаи – уже на улете, уже уходящей из зоны прицела, нажал курок и – в божий свет, как в копеечку…

И сын медленно, как в съемке рапидом, повернулся к отцу – то ли чтоб спросить что-то, то ли посоветовать, но вряд ли, потому что утки летели космически быстро, или казалось так, они были на излете из видимой зоны обстрела, и явно не до лишних слов было, и сын вскинул двустволку, чтоб исправить промах отца…

и пора пришла…

и Пастух, не думая, не осознавая ни хрена, на инстинкте одном мягко прыгнул к нему сзади, качнул лодку, обхватил его лицо ладонями, средними пальцами сильно нажал на глаза, как бы выдавливая их, выталкивая из орбит…

и сын, роняя оружие, прижал руки к лицу, крича что-то, но неслышно, потому что ему было пронзительно больно, а Пастух зажал ему еще нос и рот…

и, задыхаясь от боли и отсутствия воздуха, теряя сознание, парень начал сползать, оседать на мокрое дно лодки под ноги Пастуху, а тот отпустил его…

и отец, медленно-медленно, как бы всего восемь-десять кадров в секунду, поворачивался к сыну, вскидывая ружье…

и Пастух перехватил падающую из рук сына двустволку, не прицеливаясь, в упор саданул дробью номер восемь в круглую башку отца, разнося ее в красно-белые клочья…

и уронил двустволку в воду…

и прыгнул назад…

и понесся сквозь камыши…

и время пошло, как ему положено.

Он убил Депутата. Сам. Как задумал, так и получилось.

Случай? Везение?

Нет. Расчет и опыт.

А иначе и быть не могло.

Но убил-то не он.

Уж точно – не он!..

Откуда бы взяться здесь случайному пришлецу? Охота – для своих. Чужие там не ходят.

Просто мальчик-сын слишком поздно среагировал на уносящуюся из зоны обстрела стаю, не справился с оружием: руки, что ли, дрогнули, стволы вниз пошли, а крюк спусковой нажал как бы автоматически…

Милый-милый термин: «как бы»…

Убийство по неосторожности. Три года застенков…

Да что там! Адвокаты вытянут парня. По той статье Кодекса он получит максимум три года условно. Или даже меньше. Он же еще – мальчишка. Плюс – друзья отца. Условный срок – максимум, а по минимуму…

Может и вообще просквозить.

И будет у сына покойного Депутата долгая несчастливая жизнь.

Отца-то убил он, он сам, вариантов нет. А все рассказы про кого-то неведомого и страшного, который прыгнул в лодку из ниоткуда, сделал больно – сыну и смертельно – отцу…

Ну, это не для следствия. Это для медицины. Которая, кстати, может всерьез признать в парне какую-нибудь редкую психопатию и напрочь откосить его от следствия и суда. Что будет правильно. Он-то ни в чем не виноват. А его страшное знание пусть останется с ним. Херово ему, конечно, будет поначалу: он несет в себе правду, но объяснить оную не в силах, и не верит никто…

Время лечит.

Пастух бежал через кусты, минуя дорогу, что шла к базе от трассы. На всякий случай. Хотя по дороге – скорее. Да и вряд ли в сей час кто-то здесь бродит всю ночь одиноко. И погони не предвидится. Если только со стороны…

Только с какого ж панталыка – со стороны? Стрельба из охотничьего оружия в округе для окрестного люда – как звон комаров, как шорох камышей, как крики птиц. Фон жизни.

Да и друзья по охоте вместе с егерями сами вряд ли скоро встрепенутся. С чего бы? Охота ж… Как говаривал герой старого кино: «Стреляли…» И чего рыпаться? На то и охота, чтоб стрелять. Вот по ее завершении…

Разве что сам парень придет в себя и поднимет тревогу. Когда очухается. Минут через пять, наверно, Пастух его даже не вырубил. Так, нейтрализовал на чуток…

Глаза, кстати, некоторое время ныть будут. С час, может…

А со временем, все уляжется. У всех укладывается, и у него тоже. Разве что осадочек останется – на всю жизнь. Типа: что это было?.. Да и было ли что…

Пастух выбрался из местных зарослей метрах в пятидесяти от машиненки. Она стояла себе смирно, а Мальчик сидел, как ему Пастух прописал, смирно и устало. Не спал. Взглядом встретил Пастуха, когда тот в машину садился. Странным. То ли удивление в нем было, то ли недоумение. Тонкости! Пастух вечно путал эти два термина.

Он завел авто, развернулся на пустой шоссейке и газанул прочь от Города. В следующий Город. В последний на нынешнем пути. В общем, толково, что Мальчик сюда сам добрался, время сэкономили.

Молчали привычно. Хотя Пастух видел, что Мальчик так и рвется задать какой-нибудь необязательный вопрос типа «Ну, как?», на который только и ответить: «Штатно!» И Пастух, которого странно тяготило молчание, сказал первым:

– Ну, вижу ж, что невтерпеж. Спрашивай…

Мальчик паузу подержал и спросил угаданно:

– И как все прошло?

– Штатно, – ответил Пастух, постепенно приходя в себя.

Смешно говорить, но он устал. Невесть от чего. То ли от постоянного недосыпа, который почему-то стал на него действовать, то ли от действительно напряженного бытия, от необходимости принимать решения на бегу, потому что все аналитические бумажки, в которых подробно описывается мирная жизнь фигурантов, их милые привычки и традиции, – все эти гребаные бумажки не в силах подсказать – как лучше.

И никто не в силах, дурацкие сожаления. Кроме Пастуха – никто.