Двоеверие - Руслан Валерьевич Дружинин

– И сына своего научите, чтобы и он тоже мог прочитать, – поднялась Женя и направилась к выходу.

– Голуба моя, так он и так на слух энто знает! – растрогалась мать, бережно складывая брошюру. – Мы ж шестнадцатый год как крещёные, и кажный день Богу молимся, что под крыло нас Обитель взяла! До того – тьма, света не видывали, как дикие звери жили!

– Ну уж, ботало, – осадил говорливую бабу старейшина. – Были кто и похуже нас, да и нынче не бедствуем… Иди давай, за сахаром вечером ко мне воротайся. Но не больше пятидесяти грамм – на лекарство. Понятно?

Общинница засобиралась, спешно одела сынишку в пальто с меховым воротом, нахлобучила на него шапку и вывела за руку в сени, а там и на двор. Всё это время старейшина молча поглядывал на Женю. Он единственный во всей общине и радовался каравану, и боялся, что прямо с порога она спросит с него за долги. И долги эти с каждым караваном только росли, и никакие собственные запасы не могли покрыть неустойки. Белобрысый казначеишка хоть и ласков был на язык, в глаза лыбился, а нет-нет и припомнит, сколько именно задолжала Воронья Гора Настоятелю.

– Кто у вас этим летом в Обитель поедет? – спросила Женя возле порога.

– Смотря, кто нужон, – неторопливо перевернул страницы тетради старейшина.

– Мужчины нужны, четверо – не меньше, кто знает толк в механике или в столярном деле; будут работать в мастерских. Если кто из молодых парней хочет ратному делу учиться, то может в ополчение записаться: отслужит, стрелять и ухаживать за оружием научим. Каждому ко второй Зиме свою винтовку подарим. Мастериц – не больше двух от общины, чтобы умели верхнюю одежду шить грубой нитью, сети плести или обувь сапожничать. Вышивальщиц и поварих нам не надо – в достатке. Только не девчонок сопливых каких-нибудь, а женщин взрослых, семейных, у кого муж и дети в общине останутся.

– Круто загнула, – усмехнулся старейшина. – Ну, может есть и такие... Когда на увоз?

– Не позже середины июня, когда дороги просохнут.

Старейшина кивнул и Женя начала обуваться. Он поднялся из-за стола, чтобы её проводить, но не забыл спрятать учётную тетрадь в шкаф под ключ. Ему нравилось, что разговор шёл лишь о людях, а не о деньгах. Из Вороньей Горы каждый год летом кто-нибудь уезжал в Монастырь и к осени возвращался. Молодые парни служили в ратниках или мастеровых, часто находили себе невест и оседали в Обители – это плохо для Вороньей Горы, но хорошо для Монастыря. А вот деревенские девчонки сами хотели выскочить замуж за кого-нибудь из крупной общины, при том умели гораздо меньше, чем женщины в возрасте. Оттого Обитель перестала брать незамужних мастериц из глубинки.

– А годков-то тебе сколько? Должно быть, шестнадцать? – елейным голосом осведомился старейшина.

– Четыреста тридцать семь, – бросила Женя от порога. Затянув шнурки на ботинках, она выпрямилась, одёрнула свитер и одним махом подхватила рюкзак на плечо. – Четыреста тридцать семь золотых алтынов с сегодняшнего дня Воронья Гора задолжала Монастырскому казначейству. Шестеро работников ваших отработают двенадцать алтынов за тёплый сезон. Товара мы вам привезли на тридцать четыре алтына. Взамен взяли вещей и запасов на десять. Только в этом году вы нам двадцать монет задолжали. Так какая разница, сколько мне Зим? Или вам своих счетов не хватает, чтобы о годах моих спрашивать?

– Ах ты… – старейшина досадливо поскрёб в бороде. Внезапно, словно по волшебству, над головой у него вспыхнула лампочка. От неожиданности он глянул вверх, и лицо Жени озарилось улыбкой.

– Данила генератор починил! – заторопилась она выйти за дверь. Старейшина суетливо натянул тулуп с сапогами, чтобы не отстать от неё. Выходя в сени, он ещё раз оглянулся на горящую лампочку, протянул руку к выключателю и торжественно погасил её, чтобы не дай Бог раньше времени не перегорела.

Весенняя погода ещё не устоялась. Часто налетали бури с промозглыми дождями и северными ветрами. Иногда захватывало так, что валило деревья, размётывало заборы и срывало крыши с домов. Из-за быстрого потепления даже в спокойные дни ветер натужно гудел в верхушках сосен.

Жители Вороньей Горы за шестнадцать лет после крещения привыкли к конвоям. Но всякий раз на деревенскую улицу из толстостенных домов высыпали и взрослые, и ребятишки. Разгружать караван закончили ещё к полудню, поделились и диковинной олениной, выменянной у кочевников. Для Монастыря взяли пушнину и кожи, добытые местными охотниками.

Ратники бережно погрузили запасы и готовились к отправлению, но перед дорогой починили ещё и генератор. Две Зимы назад он сломался и при ремонте местные мастера его вовсе чуть не спалили. Но вот из складского сарая зазвучало размеренное тарахтение и по проводам на столбах во все избы понёсся электрический ток.

Возле сарая вытирал о ветошь испачканные руки Данила. Рядом с ним, в рясе, жилете и церковной шапочке скуфье, стоял отец Никон. Многие Зимы назад, ещё молодым священником, он приехал из храма Николая-Чудотворца, чтобы служить при местном приходе. В то же лето под его началом общинники возвели церквушку, и резкий и чистый звук колокола впервые поднял стаи чёрных птиц, привыкших гнездиться на Вороньей Горе.

Теперь отцу Никону исполнилось глубоко за сорок, он хорошо ладил с людьми и стал для общинников почти своим человеком. Только в дни приезда караванов из Монастыря они вспоминали, кто их священник и какая сила стоит за христианами.

Данила широко улыбнулся Жене сквозь тёмную бороду.

– Трудно пришлось? – подошла она к сотнику возле входа в сарай.