Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

– Ладно, спи, балабол! А то вот как встану... – не договорив, Иван опять захрапел.

Теперь храп его Ваське не досаждал. Укрывшись тулупом, он и сам вскоре запосвистывал носом.

Аманатов-заложников держали впроголодь. Да и домишко, кое-как сляпанный, продувался насквозь. И как они, числом многие, тунгусы эти, отдали в плен своих людей? Один-то, судить по всему, воевода ихний, а может, и князь. Телесный, одет нарядно, в цветастой, ярко расшитой парке, в меховых сапогах с узорами. Соболиная шапка повита бисером. Скуласт, смугл, взгляд неробкий. Те двое, что с ним сидят, хоть и годами старее, а смотрят на него почтительно. «Я бы на их месте сроду-роду не дался», – тайком от отца принося заложникам пищу, рассуждал Васька. Приставили его к этой избе аманатской, чтоб не бездельничал. Изба-то закрыта, стереги замок. Изнутри его пленникам не открыть. Окна решётками закованы, потолок и пол из таких плах – ножами не проскребёшь, тем более что ножи-то у аманатов отняли. Казаки с утра до поздней ночи латали дыры в зимовье. У реки, которая летом служила защитой, колья вязали в два и в три ряда. Подле ворот расставили ежей железных, вбили в чурки заострённые зубья. Иван, ожидая возможного нападения, усилил дозоры. Спал вполглаза, не давая покоя своему маленькому отряду.

«Не думал, не гадал – сразу на войну попал», – вышагивая вокруг аманатской, подшучивал над собой Васька. Стоять на часах не так уж трудно. Напрасно казаки жалуются на тяготы своей службы. Чо тут хитрого-то? Ходи да ходи. Надоело – постой аль присядь, посчитай звёзды.

Он и ходил, и сидел, и звёзды считал, заглядывал в щёлку, как ведут себя аманаты. Те больше молчали. Лишь изредка князь что-то говорил сородичам. Они молча кивали.

– Эй, малый! – тихонько окликнул его князёк, и Васька удивлённо ахнул, споткнулся. «Во!» – обрадовался он. – По-нашему разумеет».

– Нашему худо... Принеси ему чаю горячего, – довольно чисто проговорил князёк.

– Дак ты по-русски знаешь?

– Маленько знаю, – кивнул тунгус, зажав в тонких смуглых губах сдержанную коротенькую ухмылку.

– Дак поучи меня языку своему! Я те и чаю, и варева принесу.

– Неси.

Васька тотчас слетал в избушку, в которой жили с отцом, отмахнул ножом копчёного мяса, завернул в тряпицу полкаравая не слишком пропечённого хлеба, подумав, нагрёб в туес красной, как рубин, клюквы, потом налил в котелок чая.

– От дверей подале отойдите, – прежде чем подать всё это пленникам, потребовал он. Мало ли: приоткрой им – выскользнут, втроём навалятся, придушат и утекут.

– Не бойся, – мрачно усмехнулся князёк. – Мы тебя не тронем. Да и куда пойдёшь? Везде ваши пули настигнут.

– Это верно, – самодовольно подтвердил Васька. – Надо – и под землёй сыщем, ежели удрать надумаете. Однако отойди в тот угол... А то унесу всё обратно.

Просунув пищу, захлопнул поспешно дверь и накинул засов. Сердчишко билось, как у напуганного зайца. Не верил тунгусам. И отцовского глаза боялся. Иван строго-настрого запретил открывать аманатскую.

Дав аманатам насытиться, унёс посуду и, выждав время, стукнул в дверь.

– Эй, когда языку учить станешь? – весело глядя на шевелящиеся у загородей и рвов маленькие чёрные фигурки казаков, прокричал в притвор Васька.

Аманаты ведут себя тише воды, ниже травы. Им ли связываться с русскими? Чо они против нас выставить могут? Ножи да стрелы? У нас пищали, пистоли, сабли. И стены вон как укреплены.

– Эх, славно в лесу! Туда бы щас! За зайцами погоняться, попетлять по лисьему следу. Да пост доверен. Дак хоть не буду терять зря время. Бежит оно, время-то. Надо спешить. А то и не заметишь, как состаришься.

– Слышь, как тебя? Ты не дремлешь? – опять толкнулся в дверь Васька.

– Думаю, – глухо отозвался изнутри князёк. – Да не знаю, как начать. Надо видеть то, о чём говоришь. Я по-своему называть буду, ты по-своему.

И долгие дни, а порой и ночи они переговаривались с князьком через дверь. Васька радостно взвизгивал, когда, натужно изворачивая язык, скрежеща незнакомыми резкими звуками, вдруг произносил, а главное, не просто повторял, а понимал уже целые фразы.

– Речь ваша какая-то нескладная... а понять можно, – говорил это уже по-тунгусски. Про себя думал: «Народов-то сколь на земле!! А я вот возьму да все их языки выучу. Тогда уж нигде не пропаду».

Изредка наведывался отец. Заслышав шаги его, Васька вскакивал и делал круги подле дома. Будто не узнавая отца, строго спрашивал:

– Сюда нет ходу! Ни с места! Замри! – и наводил на Ивана пищаль, которая на всякий случай была заряжена.

«Парнишко-то у меня бойкой!» – тихо улыбался Иван в чёрную, без единой кудринки бороду. Чуть потоптавшись, спросил:

– Как они?

- Дрыхнут, – беспечно отмахнулся Васька, потирая плечо, отдавленное оружием. Не любил он пищаль: пока насытишь её, пока на рогульку поставишь... тут в тебя десять аль двадцать раз из лука выстрелят. Зато ежели бабахнешь из неё – в прах разнесёт. Тем и устрашает.

– Такие лежебоки, –