Роман с Полиной - Усов Анатолий

Оказалось, папа не был таким дурачком, это дедушка бежал за ними, догонял жену с сыном, а папа думал, что это такая замечательная игра. Дедушкины товарищи, действительно, забыли про его семью, и уже полдня, как из порта ушел последний транспорт. Но, к счастью, был забыт еще один очень важный предмет — сейф с документами в штабе флота, и папин торпедный катер послали за ним.

Пока краснофлотцы грузили тяжеленную бронированную махину в какой-то брошенный грузовик, чтобы доставить его на пирс, дедушка решил сбегать домой, посмотреть, не оставила ли Настенька в спешке что-нибудь очень важное, например, паспорт. Подбегая к дому, он увидел вдалеке жену, которая уже вбегала в парк Кадриорг, и сына на ее руках с головою, обращенной к нему. Он очень удивился и побежал вдогонку.

Дедушка не обиделся на своих товарищей — во-первых, потому что хорошо понимал, в таких условиях все можно забыть. Во-вторых, он не мог не быть благодарен им — тот госпитальный транспорт, расписанный большими красными крестами в белых кругах, на котором эвакуировались раненые и на который захватили офицерские семьи, был торпедирован подводной лодкой, добит самолетами, с него практически никто не спасся, и папины товарищи вмиг осиротели.

Да, Бог, несомненно, любил нас тогда, любит ли он сейчас?

Чтобы не смущать Горбенко, я взял в руки бутылку и стал изучать наклейку. Коньяк был кизлярского завода. В моей зоне сидел осетин, он говорил: надо брать именно кизлярский коньяк, это настоящий коньяк, остальные разливы — говно, те заводы приватизировали дети его друга, настоящие суки и проходимцы. Коньяк, действительно, был неплохим.

Желая угодить красивому офицеру, буфетчица, приглашавшая его к себе домой пить настоящий кофе, пощелкала по программам и угодила — по НТВ заканчивался репортаж с американского авианосца. Горбенко застыл, как породистая и натасканная охотничья собака, которая ждет, когда крикнут «Пиль!»

У американских моряков тоже, оказывается, большая проблема: если они станут жирнее на 20 %, чем им положено Уставом корабельной службы, их отстраняют от службы, и плакали их денежки — так что выбирайте, ребятки: или 8 лишних гамбургеров и сидите на берегу, пока не похудеете, или 800 ежемесячных баксов плюс к основному окладу вместе с туристической прогулкой к берегам Ирака.

— Я знаю этот дерьмовый форт, — как-то вдруг опьянев, сказал мой кореш Славик Горбенко, — он у меня на перфокарте заложен, в двенадцать-ноль приду на борт, возьму у помполита второй ключ, заведу комп, и больше в мире не будет проблем, я тебе, Толян, обещаю.

— Не, Славик, нельзя, — почему-то возражал я, хотя мне нравился его нескрываемый патриотизм и в душе сильно хотелось, чтобы, наконец, кто-то очень крутой шандарахнул по беспредельным американам, чего они никому не дают жить, что за суета во вселенском масштабе, сегодня не нравится тебе Хусейн, завтра не понравится Путин, значит, завтра нас будешь выстраивать? Всех бы тупых ко мне на зону, мои пацаны популярно бы объяснили, что такое хорошо, а что такое плохо. И как надо жить в коллективе. Но Славику я сказал: — Ты — моряк, ты — не Бог… твое дело — маленькие проблемы, Его — Большие…

Ранним туманным утром мы шли на берег, тащили спортивную сумку с коньяками замечательного разлива, Славик рассказывал о своих проблемах и проблемах флота. Я слушал и думал, вот бл…, зае… нас всех эти долбаные проблемы, и что за проклятье висит над моей любимой Россией — сто лет назад вот здесь, неподалеку, в долбаном Цусимском проливе японцы долбали, как малолеток, роскошные броненосцы эскадры адмирала Рождественского, а те, как цуцики опустили лапки и не могли их загрызть! А почему? А потому, что наши доблестные генералы и адмиралы, чтобы набить свои жирные брюхачи, продали родину, закупили у англичан за хорошие комиссионные снаряды с начинкой, которая не взрывалась. Снаряды прошивали японов, как иголка тряпку, и плюхали где-то там в Японское море.

Три революции были с тех пор и одна, конечно, контрреволюция, и все по-прежнему — опять в России жирные, мордатые генералы и солдаты-дистрофики, которым опять не за что воевать. А у американов, вот хохма, все точно наоборот — поджарые адмиралы и обожравшаяся матросня. Плюс к тому, им есть за что воевать, хотя бы за те же 8 гамбургеров и 800 долларов, кстати, неплохие деньги.

Я решил, пока шел: конечно, весь флот я не смогу содержать, но мои ребята будут довольны жизнью. Мне стало хорошо на душе — все нормально, я живу, у меня есть смысл в жизни, а значит есть смысл терпеть и жить.

Вечером в сопровождении командира корабля кап-три Горбенко и помполита или, как он теперь называется, заместителя командира по воспитательной работе капитан-лейтенанта Грюнвельда я шел в самое главное владивостокское казино. Славик дал мне ссуду в 80.000 рублей — все, что имелось в корабельной кассе. Увы, я тут же просадил их, и мы остались ни с чем. Мои друзья были разочарованы. Я продал свой новенький загранпаспорт с въездной американской визой какому-то не самому крутому чуреку за 5.000 долларов.

— Какая у вас странная фамилия — «Овод»? — удивился помполит Грюнвельд, заглядывая в мой документ. — Вы случайно не в родстве с известной… ммм… Элеонорой?

— Элеонора моя прабабушка, — скромно ответил я. — Даже еще дальше прабабушки, когда у мужиков «пращур», а у баб я что-то забыл кто.

С тех пор доверчивый помполит меня здорово уважал.

— А ты случайно не американец? — спросил я помполита, тепло вспомнив Полину, и мое сердце сладко заныло, как оно ноет всегда, когда я вспоминаю о чем-то очень хорошем, например, как я был маленьким мальчиком, жил у дедушки с бабушкой в Белоусове и мы ходили с дедушкой на болото смотреть, как растет камыш, и дедушка полез в болото, чтобы срезать один для меня, а я боялся, что он утонет…

Грюнвельд радостно поделился своим:

— Ты охерел?!. У меня двоюродный дядя — известный герой замполит Саблин, а ты меня оскорблять… — сообщил он, — вы слышали про такого?

Конечно, я слышал про этого легендарного замполита — во времена застоя, когда у нас был коммунизм, а мы еще не знали про это, он поднял бунт на своем большом корабле, то ли крейсере, то ли эсминце. Правда, я уже подзабыл, какие у него были цели и против чего бунтовал этот достойный политработник, кажется, против практики политбюро, которая казалась ему недостаточно ленинской, ах, если б он знал, товарищ Саблин, что Ленин детишек кушал, зайчиков сотнями прикладом насмерть бил…

5000 зелени у меня тоже ушли, как я ни изгилялся, как ни считал на бумажке математическую закономерность. Я посинел, мне было стыдно ребят, они мне поверили. Я заложил российский паспорт за 300 долларов.

Ребята уже сидели в уголке, курили, думали, где взять 80.000 рублей, недосягаемые для них деньги, чтобы вернуть в кассу и не стреляться в висок за разбазаривание казенных средств, ведь самоубийцы не простятся на страшном суде.

И вот поехало-покатило, да как! Под утро я взял на рулетке 100.000 долларов, а до этого прикрыл два одноруких бандита, получив с одного 2.700, а с другого 4.000. Менеджеры ходили за мной стеной, закрывая на ремонт игральные автоматы. А потом прибыл какой-то важняк и непререкаемо сделал заяву:

— Вам не надо сюда приходить.

— А ху-ху не хо-хо? — строго спросил помполит Грюнвельд.

— Вы неправильно меня поняли, — заизвинялся важняк. — Конечно, вы можете к нам приходить, но играть вам не следует. И это, как говорится, без протокола…

— Да пошел ты на х…, — сказал помполит, — я лично приду, он придет со мной, и будет делать здесь все, что захочет. Я — Грюнвельд, ты понял?!

— Я Вайсберг — и что?

— Давай, блин, забьем стрелку — я приду с командой, а ты, олигарх е…, с кем?!

— Славик, Славик, не надо, — успокаивал помощника кап-три Горбенко.

— Я — Грюнвельд, пусть помнит.

Они оба были Славиками, эти законные мужики. Вот такие у меня образовались под конец жизни друзья. Жалко, что мы не встретились раньше.

Мы сидели в кают-компании и рубали капитанский завтрак. Поскольку я уже собирался в тот Великий Путь, который в конце жизни выпадает каждому, я сильно переживал, что на завтрак в такой строгий пост яичница с колбасой и консервы лосося в своем соку, а не какая-нибудь овсянка на воде. Но помполит Грюнвельд меня утешил, объяснив, поскольку мы намерены идти в поход, мы относимся к категории путешествующих, которым разрешено не поститься. А мы, вдобавок, мы все в погонах, относимся еще и к категории воинов, а воины должны хорошо кушать, поскольку голодный воин не застрахован от поражения.