Счастливец - Уильям Локк

— А на моем лице вы можете прочесть что-либо о женщине?

— Если вы будете так смотреть, — ответила она, смеясь не без удовольствия, — то весь свет прочтет.

И их беседа ушла далеко от дожей, точно так же, как души их отдалились от золотого тельца прямой и честной дружбы, воздвигнутого Софией.

Да и как могли они избежать этого, в особенности в Венеции? Если она решила сохранить спокойную и целомудренную дружбу, зачем она позвала его сюда? София Зобраска была умной женщиной. Никто лучше ее не знал опасности залитых лунным светом каналов и чувственного вздоха воды под гондолой, и мечтательной красоты, которая заставляет одинокое сердце жаждать любви. Почему она сделала это? Должно быть, такие вопросы задавала себе мадемуазель де Кресси: принцесса рассказывала Полю, что Стефания строго отчитала ее за то, что она так много показывается одна с этим красивым молодым человеком.

— Но нам не всегда хочется звать Стефанию с собой, — заключила София, — она не подходит к Венеции и не симпатична здесь. Она любит рестораны и публику и к тому же она все время проводит со своими друзьями у Даниелли, так что если бы не вы, мне пришлось бы одной сидеть в палаццо. Потому мы вынуждены гулять вместе.

Объяснение было надуманно и неверно, и о том, что она прекрасно сознавала это, красноречиво говорил насмешливый огонек в ее глазах. Но, тем не менее, затыкая уши в ответ на все проповеди «несимпатичной» Стефании, принцесса продолжала появляться публично вдвоем с прекрасным юношей. Она «забросила свою корону через мельницу» на несколько счастливых дней; в течение этих немногих дней она упивалась красотой и радостью жизни. И парочка двигалась по узким каналам, рука в руке, в то время как Джакомо и Фелипе, подобно автоматам, склонялись к веслам.

Однажды в чудесный и незабвенный вечер они возвращались из Мурано. Даже слабое дыхание ветерка не нарушало покоя лагуны. Острова, одетые веселой зеленью, мирно дремали. Только один или два парохода да там и сям черная черточка гондолы с одиноко стоящим гребцом нарушали неподвижность пейзажа. И Венеция, золотисто-рыжая, розовая и серая, догорала в закате — город мечты. Поль и София полушепотом обменивались словами восторга и сожаления. Инстинктивно они приблизились друг к другу, и их плечи соприкоснулись. Их пальцы сплелись, они ускоренно дышали и молчали долгое время. Наконец он прошептал ее имя. И она повернула к нему лицо, и встретила его взгляд, и сказала: «Поль». И казалось, что губы ее жаждут поцелуя. Вся земля была окутана сиянием блаженства, смежающим уста. Лишь когда они подплыли к Канале Гранде и причалили к полосатым столбам около палаццо, она сказала:

— У меня сегодня обедают эти римляне и Хетерфильды. Я хотела бы, чтобы их не было. — Она вздохнула. — Вы не согласитесь прийти?

Он, улыбаясь, заглянул ей в глаза.

— Нет, моя принцесса, не сегодня. Я наделал бы глупостей. Сегодня я пойду и буду разговаривать с луной. Когда я могу прийти завтра?

— Пораньше. Так рано, как сможете.

И Поль ушел, и разговаривал с луной, а на следующее утро с бьющимся сердцем явился во дворец. Его ввели в холодно-официальную итальянскую гостиную с огромной венецианской стеклянной люстрой, с увешанными картинами стенами, ампирной мебелью, обтянутой желтым шелком. Вдруг дверь отворилась, и она вошла, одетая, как девушка, в блузку и юбку, свежая, как утро.

— Я не успела надеть шляпу, но…

Она не договорила, потому что он шагнул ей навстречу и, смеясь и торжествуя, обнял ее и поцеловал.

Итак, то, что должно было свершиться, свершилось.

16

— Я люблю вас слишком сильно, моя Софи, чтобы называться мужем принцессы Зобраска.

— А я люблю вас слишком сильно, мой дорогой, чтобы желать называться иначе, как женой Поля Савелли.

Таковы были их отношения, точно выясненные и понятые. К этим выводам они пришли после многих споров, поцелуев и протестов.

— Я таков, каков есть, — говорил Поль. — Безвестная личность, пришедшая из мрака. Я ничего не могу дать вам, кроме моей любви.

— Разве есть на земле титулы или сокровища, равноценные ей?

— Но я должен дать вам больше! Имя Поля Савелли должно само стать почетным титулом.

— Оно уже становится им. А ведь мы можем немного подождать, Поль, не так ли? Ведь мы так счастливы! — она вздохнула. — Я никогда в моей жизни не была так счастлива!

— Я тоже, — сказал Поль.

— Неужели действительно я — первая?

— Первая! Верьте или нет, как хотите. Но это факт. Я рассказал вам мечту моей жизни. Я никогда не опускался ниже ее. И, наверное, поэтому она сбылась.

И это утверждение не было обычной в таких случаях ложью. Поль со свежим сердцем пришел к своей принцессе.

— Я хотела бы быть молодой девушкой, Поль.

— Вы звезда, превратившаяся в женщину. Звезда моей судьбы, в которую я всегда верил. Великие дела сбудутся вскоре.

Они перешли к более общим темам. Каковы будут их отношения перед лицом света, пока еще не сбылись великие дела, о которых он мечтал?

— Пока я открыто не смогу назвать вас моею, пусть это будет нашей дорогой и прекрасной тайной, — сказал Поль. — Я не хотел бы, чтобы она была опошлена светской болтовней.

Поль доказал, что он гордый и деликатный любовник, и когда они окунулись в дела и удовольствия лондонского сезона, он был вознагражден. Было так отрадно видеть ее на больших собраниях, воплощение юности, сияющую, всегда окруженную поклонением, и знать, что из всех смертных он один царит в ее сердце. Было таким наслаждением встречать смеющийся взгляд дорогого конспиратора. Были так чудесны интимные беседы по телефону каждый вечер и каждое утро. — Но всего прекраснее были редкие свободные часы с ней наедине. Из таких, казалось бы, пустых, несерьезных вещей состоит иногда самое прекрасное в жизни.

Он сделал свою драгоценную леди — хотя мисс Уинвуд и отреклась теперь от этого звания — участницей их тайны. То же сделала и принцесса. Очень утешительно было знать, что мисс Уинвуд на их стороне, и чувствовать себя в тесном единении с ее мудростью и симпатией. А ее симпатия проявлялась практически, как свойственно роли наперсницы любовной тайны с самого сотворения мира. Почему бы принцессе Зобраска не заинтересоваться одним из филантропических дел со штаб-квартирой в доме на Портлан-плес? Например, фондом неимущих вдов, председательство в котором она охотно уступила бы принцессе? Дело было несложно: оно состояло главным образом в совещаниях с мистером Савелли и в подписывании писем. Принцесса обняла Урсулу, смеясь, краснея и называя ее «delicieuse»[47]. Ясное дело, что совещаться с мистером Савелли в его официальном качестве или подписывать официальные письма можно было лишь в помещении учреждения.

— Я готова сделать все, что могу, для такой пары, как вы, — сказала мисс Уинвуд Полю. — Но это самое восхитительно-сумасшедшее и невозможное дело, к которому мне когда-либо приходилось прикладывать руку.

Принимая факт их романа, она не могла не одобрить позицию, принятую Полем. Это была все та же гордая позиция юноши, который около шести лет тому назад уходил, не говоря ни слова, без гроша в кармане, смело и с чувством собственного достоинства, из ее дома.

— Я не хочу, чтобы меня называли авантюристом, — объявил Поль. — Я не хочу подвергнуть Софи унижению, волоча за собой имя презренного мужа. Не хочу воспользоваться ее титулом и богатством как ступенью для моей карьеры. Дайте мне сперва достигнуть неприступного положения. Я согласен быть обязанным этим вам, себе самому, кому угодно, но только не женитьбе. Я стану чем-нибудь. Остальное неважно. Тогда моя женитьба будет чисто романтическим событием, а романтические события не лишены популярности. Особенно для скучающих людей.

Это заявление было весьма разумным, первая его часть была весьма благородна, а вторая свидетельствовала о хорошем знании света. Но когда сможет он добиться своего неприступного положения? Через несколько лет. Согласится ли Софи Зобраска, которая была всего на несколько месяцев моложе его, пожертвовать этими прекрасными и невозвратимыми годами юности? Урсула Уинвуд заглядывала в ближайшее будущее и не видела его в розовом свете. Первым шагом к независимому положению был отлет из гнезда. Для этого необходим был заработок. Если бы партия была у власти, было бы нетрудно найти для него подходящий пост. Она ужасно беспокоилась, потому что по-своему, чудесным и непонятным для нее самой образом, более чем когда-либо была влюблена в Поля. Встретив Френсиса Айреса на одном большом приеме, она спросила его совета.

— Боитесь ли вы встряски? — спросил тот.

— Нет!

— Тогда вы и полковник Уинвуд отставьте его от работы и найдите себе другого секретаря. Пусть Савелли отдает все свое время Лиге молодой Англии. Заставлять его собирать материалы для речей полковника и писать письма по поводу футбольных клубов — значит резать масло бритвой. Его дело — его Лига. Я думаю, что можно будет установить для него приличный оклад. А если это окажется невозможным, я озабочусь какой-нибудь компенсацией.