Новые мелодии печальных оркестров - Фрэнсис Фицджеральд

Когда настала пора двинуться в обратный путь, Дрисколл, за весь день едва обменявшийся с Милли парой слов, вдруг отвел ее в сторону и сказал:

— Хочу поговорить с вами в последний раз.

В последний… У Милли ни с того ни с сего больно сжалось сердце. Неужели завтра наступит так скоро?

— Выскажу вам начистоту все, о чем думаю, — продолжал Билл, — только, пожалуйста, не сердитесь. Я люблю вас — и вы это знаете; но то, о чем хочу вам сказать, с этим не связано: причина в том, что я желаю вам счастья.

Милли кивнула. Она боялась расплакаться.

— По-моему, ваш супруг ни на что не годен.

Милли вскинула взгляд на Билла:

— Вы его не знаете! — порывисто воскликнула она. — И не можете о нем судить.

— Я могу судить о нем по тому, как он с вами обошелся. Полагаю, что вся эта послевоенная психическая травма — чистая выдумка. Да и какое значение имеет то, что он совершил пять лет тому назад?

— Для меня имеет, — возразила Милли. Она почувствовала, что начинает злиться. — Этого у него не отнять. Он проявил доблесть.

— Верно, — согласился Дрисколл. — Но другие тоже не трусили.

— Уж вы-то конечно, — съязвила Милли. — Только что объявили, что перепугались до смерти, и все над вами насмешничали. А вот над Джимом никто не потешался: его наградили медалью именно за бесстрашие.

Милли пожалела о том, что у нее вырвались эти слова, но было уже поздно. Услышав ответ Билла Дрисколла, она удивленно подалась к нему.

— Это тоже было вранье, — медленно произнес Билл. — Мне просто хотелось всех рассмешить. В атаке я даже и не участвовал.

Он молча устремил взгляд к подножию холма.

— В таком случае, — с презрением бросила Милли, — какое у вас право тут сидеть и рассуждать вот эдак о моем муже, если вы… если вы даже…

— Я плел чепуху, как это принято у профессионалов, — прервал ее Билл. — Меня ранили накануне вечером. — Он поднялся со скамьи. — Я, кажется, внушил вам ненависть к себе, а это конец. Незачем больше объясняться.

Не отводя глаз от спуска с холма, Билл продолжал:

— Не стоило мне говорить с вами именно здесь. Для меня это несчастливое место. Когда-то я потерял тут одну ценность — в сотне ярдов от этого холма. А вот теперь потерял вас.

— И что же такое вы потеряли? — едко поинтересовалась Милли. — Девушку, поди?

— У меня не было никакой девушки, кроме вас.

— Тогда что же?

Билл ответил не сразу:

— Я сказал, что меня ранили. Да, это так. Два месяца я понятия не имел, на каком я свете. Но хуже всего было то, что какой-то подлый ворюга обшарил мои карманы и, как я подозреваю, снискал себе почет, предъявив копию секретных немецких бумаг, которые я тогда раздобыл. И прихватил с собой также золотые часы. И то и другое я забрал с тела немецкого офицера, лежавшего на ничейной полосе.

Мистер и миссис Уильям Дрисколл поженились следующей весной и отправились проводить медовый месяц в машине, превышавшей размерами автомобиль короля Англии. В ней имелось две дюжины свободных мест, поэтому они, раскатывая по дорогам Франции, обсаженным серебристыми тополями, подсаживали к себе в попутчики многих притомившихся пешеходов. Последние, впрочем, всегда занимали сиденья сзади, поскольку беседа на переднем сиденье для посторонних ушей не предназначалась. Тур молодоженов пролегал через Лион, Авиньон, Бордо и прочие менее населенные пункты, каких нет в путеводителе.

Самонадеянность

(перевод С. Сухарева)

Глядя через стекло на ранние осенние сумерки, Сан-Хуан Чандлер думал только о том, что завтра приедет Ноуэл, но, когда он с мечтательным полувздохом отвел глаза от окна, щелкнул выключателем и посмотрел на себя в зеркало, на лице у него выразилась более насущная озабоченность. Он наклонился к зеркалу поближе. Чувство деликатности отторгало омерзительное определение «прыщ», однако именно такого рода изъян недвусмысленно возник у него на щеке не далее часа назад, образовав вместе с недельной давности парочкой крайне огорчительное созвездие. Пройдя в ванную, примыкавшую к комнате (отдельной ванной у Хуана до сих пор никогда не было), он открыл аптечку и, порывшись в ней, осторожно выудил многообещающую на вид баночку с темной мазью и покрыл крохотные бугорки липким черным составом. Потом, непривычно пятнистый, вернулся в спальню, снова включил свет и продолжил вечернюю стражу над сумрачным садом.

Хуан ждал. Вон та крыша в гуще деревьев на холме — крыша дома Ноуэл Гарно. Завтра она вернется, и они там увидятся… Часы на лестничной площадке громко пробили семь. Хуан подошел к зеркалу и стер с лица мазь носовым платком. К его досаде, угри никуда не делись, а, наоборот, слегка покраснели от жгучего воздействия медикамента. Решено: больше никаких шоколадных коктейлей и перекусонов между застольями, пока он гостит здесь — в Калпеппер-Бэе. Открыв коробочку с тальком, обнаруженную им на туалетном столике, он припудрил щеку пуховкой. Брови и ресницы у него вмиг запорошило, будто снегом, и он судорожно раскашлялся, видя, что унизительный треугольник по-прежнему красуется на его в целом симпатичном лице.

— Вот гадость, — пробормотал Хуан. — В жизни не встречал гадости хуже.

В двадцать лет от всех этих подростковых примет пора бы и отделаться.

Внизу мелодично прозвенели три удара гонга. Хуан постоял, вслушиваясь, будто под гипнозом. Затем стер пудру с лица, провел гребнем по желтым волосам и спустился к обеду.

Обеды у тетушки Коры его угнетали. Тетушка строго блюла этикет и слишком хорошо была осведомлена о его делах и заботах. В первый вечер по приезде Хуан попытался галантно пододвинуть ей стул и чуть не сбил с ног горничную; в следующий раз, помня о прошлой незадаче, он и не шелохнулся, однако так же поступила и горничная, так что тетушке Коре пришлось усаживаться за стол самостоятельно. Дома Хуан привык вести себя так, как ему заблагорассудится; подобно всем отпрыскам любящих и снисходительных матерей, ему недоставало и уверенности в себе, и воспитанности. Сегодня к обеду явились гости.

— Это Сан-Хуан Чандлер, сын моей кузины — миссис Холиуок и мистер Холиуок.

Фразой «сын моей кузины» ему давалось, по-видимому, исчерпывающее определение и полностью объяснялось его присутствие в доме мисс Чандлер: «Ну вы же понимаете — бедных родственников время от времени приходится приглашать к себе». Однако намекнуть на это хотя бы одним только тоном было бы неприлично, чего тетушка Кора, с ее общественным положением, позволить себе не могла.

Мистер и миссис Холиуок отнеслись к представлению со сдержанной учтивостью, и вскоре подали обед. Ход беседы, руководимой тетушкой Корой, нагонял на Хуана скуку. Говорили про сад и про отца тетушки, для которого она жила и который на верхнем этаже долго и упорно сопротивлялся смерти. За салатом Хуана вовлекли в разговор вопрос, заданный ему мистером Холиуоком, и быстрый взгляд, брошенный на него тетушкой.

— Я пробуду всего неделю, — вежливо ответил он, — а потом мне нужно домой: занятия в колледже начнутся совсем скоро.

— И где вы учитесь?

Хуан назвал колледж, добавив, словно извиняясь:

— Видите ли, мой отец тоже там учился.

Ему хотелось бы сказать, что он учится в Йеле или в Принстоне, куда не прочь был попасть. В Хендерсоне он делал заметные успехи и состоял в неплохой студенческой организации, но его очень раздражало, если наименование его альма-матер кто-то слышал впервые.

— Надеюсь, вы познакомились со всей здешней молодежью, — вставила миссис Холиуок. — И с моей дочерью?

— О да. — Ее дочь была унылой неказистой девицей в очках с толстыми стеклами. — Да, конечно. — Хуан добавил: — Кое-кого из здешних жителей я знал и раньше, до приезда.

— Малышку Гарно, — пояснила тетушка Кора.

— А, ну да. Ноуэл Гарно, — кивнула миссис Холиуок. — Мать у нее — красавица из красавиц. Сколько же теперь Ноуэл лет? Наверное…

— Семнадцать, — подхватил Хуан. — Но на вид она старше.

— Хуан познакомился с ней на ранчо прошлым летом. Они там вместе проводили время. Как они там называют такие ранчо, Хуан?

— Пижонские ранчо.

— Пижонские ранчо. Хуан с приятелем работали там за стол и ночлег. — Хуан не понимал, с какой стати тетушка Кора выкладывала все эти подробности, но она, к возрастающей его досаде, продолжала: — Мать Ноуэл отправила ее туда от греха подальше, но, по словам Хуана, на ранчо было довольно весело.

Мистер Холиуок, к облегчению Хуана, переменил тему:

— Ваше имя… — начал он, вопросительно улыбаясь.

— Сан-Хуан Чандлер. Мой отец был ранен в битве на холме Сан-Хуан,[19] и вот поэтому меня так назвали — как Кенсо Маунтин Лэндиса.[20]

Хуан объяснял это столько раз, что проговаривал фразы автоматически: в школе его называли Санти, в колледже — Дон.