Колония - Одри Маги
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я этим идиотом и оказался, орал он. Придурком, который ползал у тебя между ног. Я оказался этим сосунком. Которого ты всосала. Таким до сих пор и остался, так до сих пор и живу, впереди ничего, женат на шлюхе из страны — выгребной ямы.
Мне нужно делать уроки, говорил я, шел к себе в комнату и садился за уже выученные уроки.
Вечером пятницы, десятого августа, Уильям Артур Макгро сидит в пабе. Протестант, живет неподалеку от Гарваха, деревни в Южном Дерри. Двадцать девять лет, укладчик кирпича. Трое его братьев состоят в Полке обороны Ольстера. Еще один брат — охранник в тюрьме.
Он соглашается на предложение подбросить его до дома. Машина останавливается перед домом. Он выходит, один из пассажиров что-то кричит ему в спину. Он оборачивается и получает шесть пуль в лицо, грудь и торс.
Отец находит его мертвым на крыльце.
Марейд принесла выстиранную одежду Ллойду в коттедж. Положила на кухонный стол, полистала его книги — Джеймс ушел на утесы, англичанин сидел в будке. Отыскала книгу про Гогена, открыла и тут же застряла, буквально задохнувшись от жизненной силы его работ, его женщин, их тел, отсутствия у них стеснения, пусть художник смотрит, пусть рисует. Она поудобнее положила книгу на стол, поворачивала страницу за страницей, разглядывала картины, рисунки, изумлялась желтому, оранжевому, синему, розовому, красному, синей траве и желтому небу. Долистала до конца, начала заново. Положила книгу на полку, а на следующее утро взяла ее с собой в будку, разбудила Ллойда, хотя свет снова был серым. Заварила чай, пока он одевался и разводил огонь. Они сидели рядом перед горящим торфом, рассматривали картины, погружались в их тепло, которое сливалось с теплом от печки, от чая.
Он посмотрел в окно.
Свет нынче лучше, Марейд.
Go maith. Хорошо.
Он снял матрас с кровати. Она разделась, легла, частично накрылась простыней.
Лучше, пожалуй, встаньте, сказал он.
Она уперлась ладонями в пол, встала. Он указал на ее трусики — белый хлопок, посеревший от стирок, от многолетней носки.
Они не подходят, сказал он.
Вытряхнул подушку из наволочки. Протянул наволочку ей.
У меня руки холодные, предупредил он. Обернул наволочку ей вокруг бедер, заправил в трусики.
Не ахти, сказал он. Но сойдет.
Она качнула головой.
Нет. Не так.
Поворошила свою одежду, достала зеленый шарф. Обернула им бедра. Он захлопал в ладоши.
Замечательно, сказал он.
Опустил ладони ей на бедра, слегка повернул, так, чтобы правое бедро было к нему ближе, чем левое. Завел ее руки вверх.
Как будто вы срываете с дерева яблоки, Марейд. Она потянулась вверх. Он начал рисовать.
картины острова: женщина, срывающая яблоко, в духе гогена
Поднимите голову, Марейд. Смотрите на яблоко.
Она закинула голову.
Ева в райском саду, сказал он.
Она потрясла головой.
Nf thuigim.
Ева. Сад. Яблоко.
Она улыбнулась.
Tuigim. Поняла.
Посмотрела вверх на свои ладони, красные, потрескавшиеся от воды, отслоившаяся кутикула, местами потертости, ссадины, волдыри, крем для рук в пожелтевшей ванне в конце каждого дня как мертвому припарка, мне нужен лосьон, который бы заживлял, проникал в кожу, как вот он сейчас туда проникает своим карандашом, глубже прежнего, и дышит тяжелее, чем раньше, и взгляд более сосредоточенный.
Поднимите руки повыше, Марейд.
Она потянулась вверх.
Но локти не разгибайте.
Она согнула локти.
Вот так. Замечательно. Спасибо.
Проникает. Вторгается. Глубже и глубже. И я хочу ее ему отдать, Лиам. Пусть отыщет ее. Эту мою особенную вещь. Правда, я не знаю, что это такое. Только что она есть. Где-то. Глубоко, под мякотью моих грудей, живота, промежности. Я хочу, чтобы он извлек наружу эту вещь, вещь, которая и есть я, она под красотой, которую все видят, она глубже, дальше того, что видит мама, что видит Джеймс, что видит Франсис, что видит Джей-Пи, что Джей-Пи думает, что видит, ближе к тому, что видел ты, Лиам, столько лет назад, ты видел подлинную меня, какой я была тогда, я хочу, чтобы ее извлекли наружу, запечатлели и увезли. Далёко отсюда.
Он бросил в печь три куска торфа, чтобы Марейд не покрывалась гусиной кожей.
Еще десять минут, Марейд.
Она кивнула, хотя руки ныли.
Далёко отсюда есть белые стены лондонской галереи, мужчины и женщины, с белым вином, красным вином, джин-тоником с долькой лимона задерживаются передо мной, новым образом художника, его объектом, прекрасным существом, которое он извлек на свет на далеком ирландском острове, в месте настолько оторванном от цивилизации, что пришлось идти туда на веслах через океан в самодельной лодке, и он думал, что в конце этого опасного путешествия ждут его только дряхлые старухи с их беззубыми
