Аномия в России: причины и проявления - Сергей Кара-Мурза

Тут Маркс ошибся, а В.В. Путин отнесся к нему некритически. «Китайские стены» буржуазия разрушала не товарами, а самой обычной артиллерией и подкупом элиты, а динозавры вымерли не от нехватки западных товаров, а от холода. Нам такая участь тоже грозит: не от нехватки иномарок, а от кризиса теплоснабжения.

В прошлом сильнейшим барьером, защищавшим местную («реалистичную») систему потребностей, были сословные и кастовые рамки культуры. Таким барьером, например, было закрыто крестьянство в России. Крестьянину и в голову бы не пришло купить сапоги или гармонь до того, как он накопил на лошадь и плуг, — он ходил в лаптях. Так же в середине XX века было защищено население Индии и в большой степени Японии. Позже защитой служил мессианизм национальной идеологии (в СССР, Японии, Китае). Были и другие защиты — у нас, например, осознание смертельной внешней угрозы, формирующей потребности «окопного быта».

Сейчас этих защит нет, и положение изменилось. Вот выводы социологов (2010 г.): «Обобщение полученных данных позволило сделать вывод о том, что в молодежной среде стали доминировать престижно — потребительские установки и ориентации. Их преобладание во многих отношениях стало естественной реакцией молодежи на реализацию стратегии внедрения рыночных (и квазирыночных) принципов в экономику. В результате в 1990-е годы в сознании значительной части молодежи стал утверждаться когнитивно-ценностный диссонанс, который проявился в противоречии между личными смысложизненными ориентациями и установками, предлагаемыми нестабильным обществом в качестве универсальных норм поведения» [10].

К аналогичному выводу привели исследования ценностных установок подростков (старшеклассников): «Рассмотренные тенденции показывают, что школа из института воспитания и обучения неизбежно превращается в один из институтов потребления. Проблема эта отнюдь не только российская; она для нашей школы — импортный продукт, результат переноса на отечественную почву западных (американских прежде всего) идеологем.

Социологические опросы в США показывают, что 93% девочек-подростков называют шоппинг в качестве своего любимого занятия; порядка 60% студентов колледжей, говоря о жизненных ценностях, самым важным считают зарабатывание большого количества денег; в Вашингтонском университете, отвечая на вопрос «Что для вас самое важное в жизни?», 42% ответили «хорошо выглядеть», 18% — «быть всегда пьяным» и только 6%(!) — «получить знания о мире» [115].

Этот сдвиг в культуре и есть источник аномии — отказ от гражданских и нравственных норм в пользу гедонистических и потребительских притязаний.

Этот вид аномии и придал легитимность доктрине реформ, в результате которых множество людей не могут удовлетворить даже самые обычные, традиционные жизненные потребности. Но при этом и несбыточные потребности у них сохранились! И оттого, что несбыточность их очевидна, но в то же время отвергается сердцем, люди испытывают сильный стресс, который и разрушает структуры сознания и производит аномию. «Хочу „форд“ любой ценой!» — это коверкает душу, толкает к разрыву со здравым смыслом и с совестью. Многие не выдерживают и скатываются к принятию принципа «Человек человеку волк». Рушатся солидарные связи, соединявшие население в народ.

Если «форд» надо заполучить «любой ценой», то не жалко продать ни Курильские острова, ни русских девушек в публичные дома, ни ракеты «игла» Басаеву. И люди, и отдельные чиновники, и целые организации становятся подобны наркоману, который тащит из дому, — какая уж тут суверенная демократия. Не может быть суверенитета у тех, кто клянчит займы и кредиты, а вместо тракторов производит «форд-фиесту».

Когда идеологи и «технологи» планировали и проводили эту акцию, они преследовали, конечно, конкретные политические цели. Но удар по здоровью страны нанесен несопоставимый с конъюнктурной задачей — создан порочный круг угасания народа. Система потребностей, даже при условии ее более или менее продолжительной изоляции, обладает инерцией и воспроизводится, причем, возможно, во все более уродливой форме.

Поэтому, даже если бы удалось каким-то образом вновь поставить эффективные барьеры для «экспорта соблазнов», внутреннее противоречие не было бы разрешено. Ни само по себе экономическое «закрытие» России, ни появление анклавов общинного строя в ходе нынешней ее архаизации не подрывают воспроизводства «потребностей идолопоклонника». Таким образом, у нас есть реальный шанс «зачахнуть», превратившись в слаборазвитое общество.

Возникает вопрос, не оказались ли мы в новой «экзистенциальной» ловушке — как и перед революцией начала XX века? До начала XX века почти 90% населения России жили с уравнительным крестьянским мироощущением («архаический аграрный коммунизм»), укрепленным Православием (или уравнительным же исламом). Благодаря этому культуре было чуждо мальтузианство, так что всякому рождавшемуся было гарантировано право на жизнь.

Даже при том низком уровне производительных сил, который был обусловлен исторически и географически, хватало ресурсов для жизни растущему населению. В то же время было возможно выделять достаточно средств для развития культуры и науки — создавать потенциал модернизации. Это не вызывало социальной злобы вследствие сильных сословных рамок, так что крестьяне не претендовали на то, чтобы «жить как баре».

В начале XX века под воздействием импортированного зрелого капитализма это устройство стало разваливаться, но кризис был разрешен через революцию. Она сделала уклад жизни более уравнительным и в то же время производительным. Жизнь улучшалась, но баланс между ресурсами и потребностями поддерживался благодаря сохранению инерции «коммунизма» и наличию психологических и идеологических защит против неадекватных потребностей. На этом этапе, так же как раньше в культуре не было мальтузианства и стремления к конкуренции, так что население росло и осваивало территорию.

В 1970-1980-е годы большинство населения обрело тип жизни «среднего класса». В массовом сознании стал происходить сдвиг от советского коммунизма («архаического крестьянского») к социал-демократии, а потом и к либерализму. В культуре интеллигенции возник компонент социал-дарвинизма и соблазн выиграть в конкуренции. Из интеллигенции социал-дарвинизм стал просачиваться в массовое сознание. Право на жизнь (например, в виде права на труд и на жилье) стало ставиться под сомнение — сначала неявно, а потом все более громко. Положение изменилось кардинально в конце 1980-х годов, когда это отрицание стало основой официальной идеологии.

Одновременное снятие норм официального коммунизма и иссякание коммунизма архаического (при угасании Православия) изменили общество так, что сегодня, под ударами реформы, оно впало в демографический кризис, обусловленный не только и не столько социальными, сколько мировоззренческими причинами. И одна из важнейших причин этого класса — аномия, массовый отказ от ответственности за будущее, а конкретнее, от ответственности за своих детей. В ходе реформы в России доля детей, рожденных вне брака, достигла трети! В 2002 году число браков в расчете на 1 тыс. человек превышало число разводов только на 1, т. е. в среднем распалась одна семья на каждую возникшую. Большая часть детей, оставленных отцами, растет в бедности и лишена многих благ, которые дает полная семья. Выпавшая им тяжелая доля неизбежно удерживает женщин от рождения ребенка, которого она не сможет защитить от горя.

Еще немного продолжится эта демографическая катастрофа — и новое население России ни по количеству, ни по типу сознания и мотивации уже не сможет не только осваивать, но и держать территорию. Оно начнет стягиваться к «центрам комфорта», так что весь облик страны будет быстро меняться. Эти проекты уже разрабатываются, предлагаются и благосклонно оцениваются в правительстве.

Таким образом, опыт последних десяти лет заставляет нас сформулировать тяжелую гипотезу: русские могли быть большим народом и населять Евразию с одновременным поддержанием высокого уровня культуры и темпом развития только в двух вариантах. Или в традиционном обществе, при комбинации Православия с аграрным коммунизмом и феодально-общинным строем; или в модернизированном промышленном обществе при комбинации официального коммунизма с большевизмом и советским строем. При капитализме, хоть либеральном, хоть криминальном, они стянутся в небольшой народ Восточной Европы с утратой статуса державы и высокой культуры.

Переход к импортированным из иного общества «несбыточным» потребностям — это социальная болезнь. Болезнь эта страшна не только страданиями, но и тем, что порождает порочный круг, ведущий к саморазрушению организма. Разорвать этот круг нельзя ни потакая больному: частично удовлетворяя его несбыточные потребности за счет сограждан, — ни улучшая понемногу «все стороны жизни». Противоречие объективно чревато катастрофой — раскол общества и расщепление каждой личности создают напряжение, которое может разрядиться и ползучей («молекулярной») гражданской войной, и войнами нового, незнакомого нам типа. России грозит гражданская война «постмодерна», порожденная «революцией притязаний».