Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 52. Виктор Коклюшкин - Коллектив авторов

Старых, запущенных комнат я повидал на своем профессиональном пути немало. Но эта выделялась: были здесь, конечно, и выцветшие обои, и потрескавшийся паутинный потолок, но главное, повсюду: за стеклами шкафа, на шкафу, на подоконнике, на письменном столе — теснились колбочки, пробирки, банки с химикалиями; справа от двери находилась какая-то конструкция из шестеренок и трубок, а слева… раскладушка, застеленная солдатским одеялом, за которое любому солдату дети бы три наряда вне очереди.

У окна, спиной к нам, стоял человек (его худой, остроплечий силуэт напомнил мне чем-то армейскую мишень — незащищенностью, что ли?), он обреченно рвал рукописи и повторял: «Не нужно! Не нужно! Никому ничего не нужно!»

Согласно инструкции и перечню оказываемых услуг, состояние клиента квалифицировалось как повышенной сложности третьей категории: 1 час — 3 руб. 50 коп., включая прощальное рукопожатие.

Я выждал паузу и завел свое: «Жизнь моя не сложилась…» Он обернулся. «Жизнь моя не сложилась…» — продолжил я и вдруг спохватился, что говорю это не жалобно, а со злой веселостью. С удалью даже.

— Ну и?.. — хозяин перестал рвать бумаги.

— Ну и… — я не нашелся, что сказать дальше, и сказал: — Ну и махнул вот на все рукой и завтра уезжаю! Рано утром… с Ярославского вокзала…

В глазах моего клиента что-то дрогнуло, словно догадка проснулась.

— Юра, — протянул он мне руку.

— Виктор, — охотно ответил я.

Рука у него была теплая, ухватистая и какая-то своя, будто правой рукой сам себе левую пожал. И что-то неловко мне сделалось, стыдно. И я заторопился.

— Ну, до свиданья, до свиданья… Мне еще собираться надо.

На улицу вышел, как вынырнул из темной, давящей глубины. Достал наряд, хотел бросить в урну, но — не с чурками, не с болванками бездушными дело имел, — с людьми. А они ждали…

Я прошел бульваром до Тургеневской площади. Раньше она была маленькая и живая: библиотека, магазины овощной, цветочный, «Часы» — между прочим, все самое нужное человеку! — а теперь поле, застеленное асфальтом, на котором могут расти только воспоминания.

«Не нужно! Не нужно! Никому ничего не нужно!» — вспомнил я недавно слышанные слова.

Свернул в Уланский переулок. Дом № 14… в детстве здесь жила девочка, в которую я был влюблен, и так сильно, что, когда она спрашивала, сделал ли я домашнее задание, я немел и слезы выступали у меня на глазах. За что и прослыл в классе жмотом и нытиком.

Квартира следующего клиента представляла собой… черт знает, что она собой представляла! Не люблю я брошенных квартир, сам всю жизнь почти проживший в коммуналке.

— Где гитара? — первое, что спросил Ненароков В. В.

Был он молод, крепок. В глазах, несмотря на то что мы находились в помещении, отражалось голубое небо. Как потом выяснилось, он думал, что поднимать ему настроение обязательно при дет человек с гитарой и почему-то (что совсем странно) женщина!

Руку он мне пожал, будто примеривался: оторвать ее или нет?

— Валентин. Бурил скважину Дружбы на Колыме. Сейчас в отпуске. В Москве впервые, город красивый, а Ленинград лучше.

Про скважину Дружбы я слышал. По замыслу она должна была пронзить земной шар и выйти на поверхность в районе Латинской Америки.

Как и всякий таежный человек, Валентин ожидал в Москве карнавального праздника, а столкнулся с буднями. Ключ от своей квартиры ему дал геолог Вовка Косых, который так много и взахлеб рассказывал о Москве, что там, на скважине, казалось: приедешь в Москву — и счастье тебе обеспечено!

Согласно перечню оказываемых услуг, данный случай квалифицировался как повышенной сложности, способный привести к правонарушению. И тут надо было держать ухо востро.

Прошли в комнату. Немытые окна, голая лампочка, тоскливо свисающая с потолка… Больно кольнуло — листочек с детским рисунком на выцветших обоях.

— Белого или красного? — щедро предложил буровик, указывая на стол, где бутылки стояли тесно, как елки в тайге.

— Не пью, — сказал я. — Врачи…

Это был испытанный прием (пункт 2, параграф 3) — жаловаться на свое здоровье, хвататься за сердце, мотать головой, цыкать зубом. Прием верный, но опасный — однажды из Ащеулова переулка (семья Анисимовых) меня прямиком отправили в институт Склифософского, и как я там ни доказывал… Хорошо хоть бюллетень оплатили.

— Слушай ты этих врачей больше, — не уступал буровик, — они тебя живо в грунт загонят!

— В детстве я упал с лестницы…

— Это дело поправимое, — он уже наливал.

— И с тех пор ничего не вижу, не слышу…

— На… бери на ощупь! — протянул Валентин стакан.

Я сделал глоток, поперхнулся. Слезы выступили на глазах.

— Эх, ладно! — Валентин отставил и свой тоже. — Как же ты тогда настроение людям поднимаешь?

— Извините… я, м-м… сегодня не в форме. Последний рабочий день… Уезжаю завтра далеко… на восток.

— А как же я? — в голубых глазах появилась растерянность. — Я думал, придет… кто, повеселимся… денег навалом!

— Ну… сходите в Третьяковскую галерею, на ВДНХ, в ГУМ…

Он проводил меня до лифта, и, когда, уже захлопнув дверь, я увидел его грустное лицо сквозь металлическую сетку, мне вдруг померещилось, что оставляю его чуть ли не в тюрьме.

Оставался последний адрес: Даев переулок… Вожжеев Петр Михайлович…

Через пять минут мне предстояло познако миться с этим человеком, но, прежде чем рассказать о нем, я должен перевести дыхание. Жизнь, может быть, и сталкивает нас иногда с такими людьми, однако не всегда мы способны их разглядеть и оценить по достоинству. Потому что в обычной жизни не всегда они могут проявиться и предстать перед нами во всем блеске и великолепии своей одаренности.

Петр Михайлович Вожжеев родился в 1945 году, 9 мая, в городе Усть-Иртыше. В детском доме № 3078.

Рос он парнем смышленым. В два года получил третий разряд токаря-карусельщика, в семь окончил станкостроительный техникум. Затем Петра призвали в армию и отправили в школу сержантов, которую он и окончил раньше срока, в чине капитана военно-воздушных сил. Был военным советником в Корее: учил корейских товарищей ничему не удивляться. Испытывал новые типы самолетов на звукоизоляцию.

Прославлять бы ему и дальше свой род войск, не начнись в те годы штурм космоса. Это он не полетел перед Гагариным (так было надо). Это он первым не вышел в открытый космос! (Приказы не обсуждаются!) Это он!.. Но всего не перечислишь. Не место да еще не время…

Двадцать пять лет безупречной службы, из них многие годы год за два, а то и за четыре. Итого, на пенсию вышел Петр Михайлович в расцвете лет. А куда девать ум? Энергию? Силу? Интуицию? Жизненный опыт и обширнейшие, глубокие знания?

Стал Петр Михайлович телеграммы разносить. Но не для того, чтобы доставить бланк с текстом (это само собой!), а чтобы первым узнавать, у кого на участке почтового отделения К-92 случилось несчастье. Узнавал и — первым спешил на помощь. Летал в другие города на похороны, срочно высылал кому-нибудь деньги, дежурил ночами в больнице… К любой работе относился с душой, но со временем на него начали жаловаться: мало выслал денег, долго ходил в магазин, на похоронах С. С. Перепитьева в Таганроге сказал лишнее — обидел родственницу, как ей показалось, намеком. Жалобы поступали в различные инстанции, включая органы народного контроля. '

В Даевом переулке Петр Михайлович дежурил у постели водителя такси Синицына А. Г. — прогрессирующая неврастения с повышенной реакцией на слово «надо».

Вышел он открывать в фартуке, с мокрыми руками. Из кухни вкусно пахло борщом. По взгляду я понял, что не понравился Вожжееву — не было во мне солидности и строгости, столь дорогих сердцу командира в отставке.

Синицын лежал на двуспальной постели и икал. Он был испуган своей болезнью и глядел судаком.

— Здравствуйте, — сказал я. — Что, вспоминает кто-то?

— Кто-то… и-ик! Они вспомнят! Это я сам себя вспоминаю, каким был в юности…