Заблуждение велосипеда - Ксения Драгунская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стриженная как новобранец первокурсница в матросской курточке из синей фланели (куплена в Военторге по цене пять рублей шестьдесят пять копеек), бывший несносный ребенок, будущая сумасшедшая рыжая старуха, садится у метро в автобус, набитый битком, издалека кажущийся темным от стиснутых пассажиров, многие везут саженцы… Осень…
Или идет пешком от метро, переходит городскую реку через мост, в этом районе, далеко от центра, река еще не стиснута набережными, травяные берега…
Из однокурсников больше всех я дружила с Магди, направленном учиться в Москву коммунистической партией Ирака. По национальности он был курд, партизанил, даже родился в партизанском лагере, точный возраст его был неизвестен, в анкете значился год рождения и в скобках «плюс минус три».
— Иракские коммунисты мне сказали, будто в Советском Союзе такой уровень коммунистической морали, что деньги не имеют никакого значения, — озадаченно сетовал он.
Мы с ним пытались вместе сочинять сценарий. Дар у Магди поэтический, лирический, идущий вразрез с жесткими политическими темами, за которые он брался, сын своего многомиллионного, находящегося в хронической заднице народа. Показывал фотографии друзей — много светловолосых, голубоглазых. А вот заснеженные горы, идут парни с автоматами, вместе с ними собаки, совершенно русские дворняги.
— Это около нашего лагеря в горах.
Когда начались занятия по научному атеизму, адепт Заратустры Магди был очень недоволен:
— Будут говорить, что Бога нет, — нехорошо.
Преподавательница не пришла, так как сломала ногу.
— Ага, «Бога нет», — подметил Магди.
К слову, преподавательница научного атеизма вполне могла бы преподавать Закон Божий. Зачет проходил так:
— Нагорную проповедь читали? Рассказывайте…
Если расскажешь без запинки — зачет.
Женя Волков со станции Абрамцево, тоже однокурсник, паренек маленького, «гномского» роста, с огромными светлыми глазами и черной бородой. Форменный гном. До ВГИКа успел поучиться и на филфаке, и в авиационном. Писал нежные детские сказки или жесткие, страшные армейские истории, в те годы совершенно «непроходимые». Однажды позвонил мне:
— Слушай, это самое, ну, в общем, сколько времени?
— Полвосьмого, а что?
— Ничего, ладно, давай, пока.
Через несколько дней дает мне листочек:
…
«Я хотел сказать вам «люблю»,Но спросил вас, который час…»
Пил Женя Волков конкретно, в пьяном виде становился невыносим.
В мастерской Киры Константиновны Парамоновой учился Гриша Галич. Вот уж действительно — совпадение. «А жена моя, товарищ Парамонова, находилась в это время за границею», — пел Гришин папа.
Гриша как две капли воды похож на отца. Фамилия у него другая, какая-то двойная, украинская. Аркаша Высоцкий тоже учился в этой мастерской — в тулупе нараспашку, со стаканом крепкого кофе в руке бороздил коридоры Орденоносного. В этой же мастерской училась дочь секретаря парткома института, Настя — милая круглолицая девушка с длинной косой.
— Ты член комитета комсомола и часто там бываешь, знаешь, где что лежит, — однажды обратилась ко мне она. — У меня к тебе просьба. Укради, пожалуйста, мою личную учетную карточку. И сожги.
Встретив мой недоуменный взгляд, прибавила:
— Или, если хочешь, вместе сожжем.
Я ничего не понимаю.
— Я собираюсь выходить замуж за нашего выпускника, — она называет имя и фамилию юноши, — а он вскоре будет рукополагаться. Нехорошо же, если у священника жена — комсомолка.
Вгиковская фантасмагория!
Благочестивая будущая матушка подбивает приятельницу совершить кражу. Жена священника — комсомолка! Ай-яй-яй! А то, что она дочь секретаря парткома — ничего, «проканает»?
Никакую учетную карточку умыкать я не стала.
О дальнейшем развитии семейной жизни милейшей Насти мне ничего неизвестно. Должно быть, вышла замуж за кого-то другого, поскольку первоначальный кандидат теперь авторитетный монах в сане архимандрита, возглавляет один из московских монастырей.
Прекрасный мир, необыкновенные, редкостные времена, полные невероятных превращений и чудес…
Мне казалось, что Число подружится с Магди. Я пригласила Число на просмотр студенческих работ, и он их так смотрел, вполглаза, с таким видом, что вот, мол, он бы и сам гораздо лучше фильмы наснимал, просто есть дела и поважнее. Ну, как обычно. Потом сидели с Магди в курилке, о чем-то болтали.
— Душа-парень твой Магди, — смеялся потом Число. — Поэт, филососф, а у самого руки по локоть в крови…
— Ты что?..
— Ну, привет! — совсем развеселился Число. — Он же партизан, борется за государственность курдов. Поезда взрывал, людей мочил направо и налево, профессиональный террорист. Вот это я понимаю! А вы все на собраниях голосуете. Да ничего тут никогда не будет, все игры в дозированную свободу, мы на факультете решили журнал свой издавать, нас прикрыли мигом, мне теперь наркоту шьют, чтобы посадить… Вот тебе и журнал… Мама уже на человека не похожа, Федьку-командира просила со мной поговорить, Новый год вместе встречали с Федькой, и он все бубнил что-то… «Брось журнал да брось журнал, получи диплом да получи диплом… Как истинный патриот и верный сын обновляемого Отечества ты не должен огорчать маму…»
…
МЕРОПРИЯТИЯ ПО ОЧИСТКЕ СОВЕСТИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
ПЯТОЕ БАТЮШКА ДУМАЕТ ПРО ДРУГА
«Дашенька!..»
(Вспоминает вдруг батюшка.)
«Желтый череп на буфете. Дашенька. Встречали Новый год у Числа, и Комиссар была, на ролях любимой девушки Числа, сам и познакомил, нечего ныть теперь, я ему морду бил, а потом ничего, помирились. Новый год, сидели на веранде, топили камин, пили мандариновую чачу, орали под гитару песни БГ и танцевали. Число довольно быстро назюзюкался и вальсировал с Дашенькой.
И все хохотали.
Да, мандариновая чача, ну конечно, точно, потому что перед этим несколько месяцев, часть лета и осени, болтались в Абхазии на пасеке. Вот жизнь была! Выпили лишнего, сели в поезд и поехали к друзьям в Тбилиси. А те как раз уезжали на пасеку в Абхазию, и мы с Числом сели к ним «на хвоста». Бывает такая стадия опьянения, когда все получается. Лето, самое начало восьмидесятых, билетов никуда не достать, а мы вписались в поезд. Утром проснулся — мама, где я? Куда я еду? В конце концов, оказались на пасеке в горах.
Туда еще дикторша приезжала, с центрального телевидения, из передачи «Спокойной ночи, малыши». С компанией здоровенных мужиков, грузин. Чисто, миль пардон, на блядки. Но в темных очках. А мы с Числом такие заросшие, бородатые, в робах. Она думала, мы дикари какие-нибудь. И мы с Числом ее напугали. Мы вдруг сказали на чисто русском языке:
— Спокойной ночи, ребята! Ваф!
Как эта собака детская, из передачи, Филя.
И она тут же смылась, дикторша.
Я раньше уехал, а Число там был почти до Нового года и приехал с мандариновой чачей в бутылях.
Наутро после Нового года он взял старый чемодан, пошли, говорит, навестим Сироту, Новый год все-таки, надо людям приятное делать. Пришли в соседний поселок, встали под окнами, Число позвал:
— Ксантиппа!
Из окна высунулась замотанная полотенцем голова и сердито сказала:
— Я голову помыла, сейчас простужусь из-за тебя, и вообще — отстань, мне заниматься надо.
И Число открыл чемодан, а там — мандарины. Полный чемодан мандаринов! И с похмельной сосредоточенностью стал выкладывать ее имя — мандаринами на снегу.
Так это она и была. Типа писатель. Тогда-то я ее и видел. Нет, не тогда. Я и лица-то не разглядел — мельком, быстро, и мои минус шесть к тому же.
Число, Число… Друг детства… Нечужой человек, что и говорить. Ты прости меня, Число. А за что? За то, что я, в конце концов, на Ане женился?
Так это потому что тебя дома не было…
Это вот как было.
Коньяк стоял в платяном шкафу. А на столе — натюрморт. Это папа у меня промышленный архитектор, а мама преподавала в Строгановке, готовила абитуриентов на дому. Ученики на дом приходили, натюрморты чтоб были. Красивый тогда был натюрморт. Я сел так сбоку, чтобы его не попортить, и стал пить коньяк. И на телефон таращился, хотел позвонить Числу — у него мой диск был, «Стенка» пинкфлойдовская. Этот диск мне не нужен был, просто я все никак успокоиться не мог, что вот, Костик и Аня-Комиссар… Таращился на телефон, очень хотелось позвонить, но изо всех сил старался не звонить. И позвонил. Комиссар говорит, нет его дома, а диск вот он, заезжай ко мне на Арбат, а то я никуда не могу высунуться, с младенцем сижу. Ну ладно, заеду на днях. А сам дальше сижу, коньяк пью, сбоку от стола, чтобы натюрморт в сохранности. И выпил коньяк. Весь. На нервной почве. И натюрморт съел. Мама приходит… Скандал, короче. Я хлопнул дверью и ушел. Спустился в метро. Там меня милиционер остановил и так по-дружески, человечно сказал: «Иди отсюда, парень, а то еще под поезд свалишься». Я выполз наверх, деньги пересчитал, на такси. Хотел к своей Машке поехать, но не смог выговорить «Открытое шоссе». Сказал «Арбат». Арбат — легче выговорить. И поехал к Комиссару, диск забирать. Она говорит, так и так, он ушел. От жены с младенцем ушел. Проблемы с милицией из-за наркоты, в бегах. Нету его. А диск вот, забирай. Комиссар мне кофе сварила, сидели, болтали, остался ночевать, утром сходил на молочную кухню. Так и живем… Больше двадцати лет уже…»
