Компромат на Ватикан - Елена Арсеньева

Убрал телефон.

– Тебе от тетушки привет, поняла, да? Я взял на себя смелость…

– Правильно сделал. Катя спит?

– Ну да.

– А мы сейчас куда едем? – При этих словах Тоне показалось, будто в кабине зазвенело что-то – как туго натянутая струна.

Да ведь это ее голос так звенит – от волнения!

Федор покосился на нее, выворачиваясь из «кармана», повел машину к повороту вниз, на Рождественку:

– Ко мне едем. В Подновье.

– Да оно же вроде на горе.

– Поднимемся на гору чуть подальше, там хорошая дорога. Внизу вся набережная сейчас свободная, долетим, как стрела. Я люблю тут гонять по ночам. Кстати, знаешь, что мне тетушка напоследок сказала?

– Откуда ж мне знать?

– Совет да любовь.

– Что-о? – Тоня чуть не поперхнулась. – Почему?..

– Почему что?

– Почему она так уверена, что это будет, ну, совет да…

– Да любовь, – подсказал Федор. – А ты что, уже не уверена?

– Я не знаю, – смятенно забормотала Тоня, – я думала, ты обиделся, там, во дворе, когда я кричала, что ты Виталика… я думала, ты его… извини!

– А чего на правду обижаться? – буднично пожал плечами Федор.

– Как? Что?!

– Хоть я и не стрелял в него – чисто физически не мог ухитриться! – но убить, если честно, очень хотелось. Своими руками. Кстати, не исключено, еще и придется. У вас развод-то оформлен или как?

– Давно уже.

– Ага! – оживился Федор. – Значит, Виталика убивать не понадобится? Значит, ты свободная женщина?

– Ну да.

– То есть тебя можно хоть завтра в церковь тащить?

– Как в церковь? Зачем?

– Угадай с трех раз. Венчаться, зачем еще. Браки-то ведь совершаются не где-нибудь, а на небесах!

Тоня тупо глядела на летящую под колеса дорогу, серо-желтую в свете фонарей. Впереди, в черноте ночи, маячили поздние огоньки на высоком берегу – как будто созвездия в небесах. В тех самых, где совершаются браки.

– Значит, ты на меня не обиделся? – спросила, лишь бы что-нибудь спросить.

– Сказать, чего я всю жизнь боялся? – проговорил Федор. – Что вот женюсь когда-нибудь, а жена глупые вопросы будет задавать. Кошмар, да, как это выдержать?! А теперь знаешь, о чем думаю? Что я это как-нибудь переживу…

Россия, Нижний Новгород, наши дни

– Отец мой…

– Джироламо! Почему так долго не звонил? Акция удалась?

– Увы…

– Опять?! А возможность была реальная?

– Более чем. Неизвестно, когда снова представится такая же. Но тут Бог явно отвратился от нас. Мало того, что мы упустили эту женщину, – жертвой едва не пал совершенно безвинный человек. По счастью, вреда ему почти не причинено.

– Во всем надо видеть промысел Божий. Во всем и даже в неудачах…

– Отец мой, я видел картину.

– О-о!

– Да.

– И что же? Она и в самом деле так ужасна?

– Отец мой… Что за вопрос? Уж не сомнение в истинности завещанной нам ненависти слышу я?

– А разве тебе никогда не приходили в голову эти сомнения?

– Нет.

– Отлично, дорогой сын мой. Это не более чем вопрос… испытание. Но вернемся к картине. Она и в самом деле так ужасна?

– Я не могу передать вам, какое кошмарное впечатление она произвела на меня.

– А на других?

– В основном они сконфуженно улыбаются и с пристальным вниманием разглядывают подробности эротических действ.

– Они не возмущены поношением нашей веры?

– Вы не знаете этот народ так, как его знаю я.

– Хорошо, оставим философию. Как ты думаешь, реально ли уничтожение этого полотна? И как скоро?

– Я планирую свершить это сегодня же вечером.

– Завтра… Боже, да неужто ты наконец-то приблизил к нам веками чаемый миг?! А ты, Джироламо, вполне ли ты готов?

– Сделаю все, что могу. Мои люди знают задачу.

– Ты встретился с ними?

– Нет. Мне нужна свобода контроля над ними. Я предпочитаю при акции роль стороннего наблюдателя. Постараюсь замешаться в гущу событий, но не выдать себя.

– Много ли народу может пострадать при акции?

– Надеюсь, никто не будет замешан в это. В шесть вечера – именно в это время мы начнем – посетителей практически нет. Правда, в соседнем зале в это время занимается детская танцевальная школа, но ведет ее одна только женщина, я сам видел ее вчера. В случае чего она не сможет оказать никакого сопротивления. И вообще, дети – это даже лучше. Случись что, они создадут необходимую суматоху, они будут путаться под ногами у взрослых. Это поможет нам выиграть время. Я бы очень хотел, чтобы мои люди смогли уйти живыми и невредимыми.

– Что тебе до этих отбросов?

– Такая уж моя профессиональная этика, отец мой.

– А у них есть понятие о такой этике? Они не подведут тебя в решающий миг?

– Слишком большие суммы стоят на кону. Для каждого из них – это целое состояние.

– Ну что же, будем уповать на Господа нашего, Иисуса Христа.

– Будем уповать на него. Будем верить, что он на нашей стороне.

– Я хочу сказать тебе, Джироламо…

– Не говорите ничего, отец мой. Я знаю все. Я помню все. Слова вашего напутствия, вашей надежды я слышал не раз. Слова гордости, потому что наши мечты исполнились, миссия наша исполнена наконец – вот что желаю услышать я!

– Я не лягу спать, пока не дождусь твоего звонка. Благослови тебя Бог.

– Аминь.

Россия, Нижний Новгород, наши дни

Сергей, наверное, потерял тогда сознание. Это случилось с ним впервые в жизни. Чудилось, висит в каком-то сером тумане.

Потом туман сделался каким-то агрессивным. Сергей чувствовал, что туман уже стащил с него ботинки и свитер, теперь дело дошло до майки. Вдобавок туман начал шептать жадным, влажным шепотом:

– Ну, поиграй со мной, мальчик, ну, красивый мой…

Сергей попытался открыть глаза. Не сразу сообразил, что лежит на коричневом замусоренном паласе, ворс которого колется даже через плавки…

Что такое? Почему он раздет?

Кое-как сел – и отшатнулся, вдруг увидев прямо перед собой чьи-то красные глаза в набрякших веках. Толстощекое обвисшее лицо, влажные губы. Да это же Мисюк! Почему у него вдруг сделалось такое незнакомое, набрякшее лицо, почему он смотрит так мерзко, что его хочется ударить?..

Сергей невольно подтянул колени к подбородку, осознавая, что он почти совсем раздет, что эта белая тряпочка в руках Мисюка – майка. Его майка!

Он отодвинулся, елозя по колючему паласу. Мисюк пополз за ним, неловко переставляя колени, обвесив брюшко, вытягивая свои короткопалые, толстые руки.

Сергей отодвигался, а Мисюк приближался. Светлые, выкрашенные волосы липли к его вспотевшему лбу. Он что-то шептал, влажные, красные губы шевелились…

И вдруг Сергея морозом пробрало. Догадка вонзилась в него, как стрела в сердце.

Слабо вскрикнув, вскочил, шатнулся – бежать, но оказалось, что уже доелозил до стены, дальше деваться просто некуда, а Мисюк был уже совсем близко, он загораживал собою, чудилось, всю комнату, не оставив ни щелочки для бегства. Вот сейчас как вцепится, потащит к себе, и тогда останется только умереть сразу!

Сергей прижался спиной к холодной стене, закричал и с силой выбросил ногу куда-то вперед.

Сначала он больше испугался собственного вопля, чем того, что произошло.

Мисюк осел на пятки, с какой-то кошмарной прилежностью сложив руки на коленях. Мгновение смотрел на Сергея, потом сник, завалился на бок, и набрякшие веки медленно натянулись на его закатившиеся глаза.

Тошнотворный спазм стиснул горло, и Сергей зажал горло рукой. Кое-как выволок бьющуюся из горла гадость в коридор, дотащил до каких-то дверей, уже из последних сил открывал их одну за другой: ниша, еще ниша, ванная, кухня, туалет, наконец-то!

Какая боль, какое мучительное облегчение… Словно бы все переживания, страдания, унижения нынешнего дня и ночи, вообще все отвращение, какое он испытал когда-нибудь в жизни, оставили его, изверглись в этот грязный, годами не мытый унитаз. Жаль, что нельзя туда же спустить Мисюка, Малевича, этого дядьку из «Пикассо», который подсылал к нему сексуальное недоразумение для переговоров, Петьку и иже с ними. Вот тут им самое место, всей этой голубой луне!

Утерся обрывком туалетной бумаги, вывалился из туалета, нашел ванную и долго полоскал рот, булькал, взбивал в пену зубную пасту, чтобы эту горечь заглушить, плескал, плескал в лицо ледяную воду, пока не заломило лоб.

Наконец заставил себя пойти в комнату.

Там ничего не изменилось. Мисюк все так же лежал на боку, подтянув коленки. Даже не шевельнулся с тех пор!

Пальцы оцепенело впились в ковер.

Сергей шагнул к нему – и вдруг до него дошло, что значит эта неподвижность, эти оцепенелые пальцы. Вспомнил, с какой силой выбросил ногу, как мощно она встретилась с покорно подставленным лбом, – и пошатнулся.

«Да ведь я его убил. Убил?..»

Невероятный, непереносимый страх навалился!

Сергей подхватил с полу джинсы, вскочил в них, ринулся было в коридор, но споткнулся о свою сумку с концертным костюмом. Вцепился в сумку. Поглядел в полутьму коридора и каким-то остатком разума сообразил: «Если кто-то увидит, что я ночью выбежал раздетый из этой квартиры, а потом Мисюка найдут…»