Собрание сочинений в одном томе - Лариса Рубальская

Когда Витя приезжал, Нонка как бы перемещалась — на последнее от конца место, а это уже не так обидно, тем более что мурцовки ей всегда дядя Жора первой наливал. Жалел за маленький росток.

Вот так и жил в те дни наш двор — Клавдия бегала по кругу, деньги занимала. Жоржик посвистывал, диваны перетягивал. А все остальные занимались своими делами.

И вдруг произошло невероятное событие, ради которого я и начала рассказывать всю эту историю.

Тот день начался обычно — Клавдия послала Жоржика за хлебом, а он взял, да на сдачу вместо денег принес лотерейный билет. Клавдин крик слышно было даже в соседних дворах — что деньги зря потратил, ерундой всякой занимается. А Жоржик уже с утра пивка попил, был весел и совсем с Клавдией ругаться не хотел и объяснял, что если «Волгу» выиграет, то Клавдию прокатит вместе с Витей, и всех ребят во дворе тоже прокатит.

Розыгрыш лотереи намечался через три дня, и мы все с нетерпением ждали таблицы в газете с надеждой прокатиться. И вот газету принесли, и дядя Жора билет проверил, и все совпало — и номер, и серия, и дядя Жора выиграл «Волгу»!

Во двор вышли почти все — и Марь Васильна, и тетя Груша, и Поповичи с Трофимчуками, и Борька-Кабан с женой, в общем, радовались всем двором. Билет переходил из рук в руки, и всем казалось, что мы прикасаемся к чуду.

А Клавдия решила устроить во дворе застолье. Прямо завтра. Жоржику велела накрошить для всех мурцовки, а сама прикинула в уме, сколько водки, сырку-колбаски купить, чтоб на весь двор хватило — праздник так уж праздник! Посчитала-покумекала и отправилась свою «Тайну двух океанов» отстукивать — там-та-та-та…

В тот день все были особенно приветливы — Клавдию и вообще-то любили, за Витю-дурачка жалели. И все за них с Жоржиком обрадовались. Было это давно, и зависть в душах обитателей нашего двора тогда еще не прописалась. По двушке, по трешке собирала Клавдия — привычный путь: от Марь Васильны к тете Груше и дальше, дальше. А Борька-Кабан сам Клавдии рубль предложил, вообще в подарок, без отдачи.

Вечера как раз наступали светлые, тепло отвоевывало свое право. Все обитатели двора допоздна сидели на лавочках под окном у Шурки-Мурки. Так уж получилось, что почти все у нас назывались через черточку.

Это было самое уютное место во дворе — окно обвито вьюнками, кружевная занавеска, а на окне проигрыватель. Покрутишь ручку, с иголки пыль снимешь, и, пожалуйста, — слушай целых две минуты. «Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая, здравствуй, моя Мурка, и прощай…» У нашей Шурки-Мурки полно пластинок было, но крутила она целыми днями только эту, как бы оправдывая свое прозвище.

В тот знаменательный вечер Шурка-Мурка сменила иголку, ее муж, Шурик-Мурик, надел поблескивающий былыми временами габардиновый пиджак, тетя Груша вышла в новом фартуке с кармашком-сердечком — в общем, все принарядились и вышли праздновать событие.

Всего на столе было полно. Толик, сын Поповичей, с утра за воблой в рыбном отстоял, еще чернильный номер на руке не стерся, и воблы этой притащил — по одной на четверых, а себе вообще целую воблешку. К Трофимчукам как раз гости с Украины приехали, их тоже к столу пригласили, и они принесли здоровенный кусок сала. Королева стола — мурцовка — в тот вечер дяде Жоре особенно удалась.

Все пили-гуляли, поднимали тосты. За Редькину Клавдию, Жоржикину удачу и за Витю-дурачка, чтоб почаще было Первое мая и Витя из своего санатория приезжал. Даже за Нонку-карлика тост говорили, чтоб, когда большая будет, замуж ее взяли, несмотря на росток.

Затем были танцы. Танцевали — кто как мог. «Здравствуй, моя Мурка» — кружились в вальсе Борька-Кабан с тетей Грушей, «здравствуй, дорогая» — бил чечетку старик Черникин, зашедший вообще случайно из соседнего двора, «здравствуй, моя Мурка, и прощай» — Жоржик с Клавдией уже валились с ног, их фокстрот имел успех.

Часам к двум ночи разошлись по домам, завтра — понедельник, на работу рано вставать.

Наступил понедельник, дядя Жоржик с Клавдией, нарядные и торжественные, пошли к открытию сберкассы — «Волгу» решили взять деньгами.

Неработающая часть двора — я, Нонка-карлик и первоклашка Кабан-младший — пошла вместе с ними.

Слегка отдавая запахом вчерашнего веселья, дядя Жора задышал в окошко кассы: «Марь Васильна, — она как раз в сберкассе кассиром работала, — выдайте, будьте любезны, выигрыш».

Марь Васильна очки протерла, стала билетик на свет для строгости смотреть, а потом начала пальцем по строчкам таблицы водить. Водила она, водила, и вдруг ее лицо начало меняться, и Жоржик с Клавдией уже волноваться начали.

Наконец Марь Васильна с изменившимся лицом протянула билетик обратно и незнакомым голосом сказала:

— Здесь такого номера нет.

Дядя Жора вместе с Клавдией, застряв в окошке головами, хором потребовали таблицу предъявить. Водят, водят пальцем — нет такого номера!

— Что ж такое? Я сам видел, видел, — чуть не плача, закричал дядя Жора. — У меня газета сохранилась! А у вас опечатка! — И он достал из кармана помятую газету с таблицей и протянул Марь Васильне. — Вот!

Повторив движение пальца, Марь Васильна удивленно закричала:

— Есть!

Но в тот же миг ее осенило, и она увидела, что протянутая Жоржиком газета двухмесячной давности. И с этой двухмесячной давности таблицей совпал номер билета дяди Жоры.

Редькина Клавдия и Кунашвили Жоржик сидели на лавочке под окном с вьюнками и плакали. Клавдия — горюче, Жоржик — по-мужски.

Вечером все узнали о случившемся и, посовещавшись, простили им все долги.

Там-та-та-та.

История девятая

Наводнение в Каракумах

Мне кажется, что даже те, кто меня не знают, знают про меня все. Это из-за журналистов — ходят и ходят. А мне отказывать неудобно — я всегда ставлю себя на их место.

Ну и вот тогда пришла ко мне очередная акула пера. Все как всегда — чайку? Кофейку?

Достает микрофон, сидит напротив. Но вместо обычного — когда, как, почему? — вдруг спрашивает: — А можно, рассказывать буду я? Конечно, можно. Меняемся местами, и вопросы задаю я. Да, впрочем, их задавать не приходится — Алиса, эта самая акула, все рассказывает сама. А я слушаю.

— Может быть, вы, Лариса, потом обо мне стихи напишете. Про всю эту историю.

Я, еще когда в школе училась, про артистов читать любила. Ну и влюбилась в Геннадия — он тогда еще только начинал и подавал большие надежды. Я о нем тогда в журнале прочла и фото в первый раз увидела. Ну и пропала. Стала все статьи вырезать, фотографии тоже, в альбом наклеивать. Одним словом, создала личный фан-клуб. Гена быстро в гору пошел, в фильмах снимался, какие-то призы на кинофестивалях получал. А я придумывала себе биографию, вернее, не себе одной, а как бы вместе с Геннадием. В моих грезах мы за руку гуляли по дождливой Москве, лежали на пляже в Акапулько, скакали на лошадях в диких прериях, вечерами на кухне под розовым абажуром пили чай. Много всего.

Я с ним и разговаривала, и за удачи хвалила, иногда критиковала — любя, конечно.

Это тянулось много лет, уже и школа, и институт позади. И первые мои любовные опыты, и летучие романы. И даже неудачное замужество. Но все это на фоне любви, верной и преданной, — к моему кумиру, к тому времени уже заслуженному артисту.

Не могу сказать, что прорыдала всю ночь до утра, увидев его фото с молодой красавицей, ставшей его женой.

Сказать честно, я никогда ни на что не надеялась, знала, что дорожка моей нехитрой жизни никогда не пересечется с его светлым путем. Это было так же невозможно, как наводнение в Каракумах или пожар в Антарктиде.

Но иногда вечерами в редакции, где я работала, мы сидели с девчонками, и я им рассказывала фантастическую историю своего знакомства и любви с Геннадием — они знали, что я придумываю, но все равно верили. Может, я так рассказывала?.. И, представляете, Лариса, однажды мне приснился сон — я в Крыму, иду вечером по набережной, а навстречу — он. Подходит и говорит: — Мы не могли с тобой не встретиться.

И вдруг в редакции мне дают очередное задание — написать о кинофестивале, который проходит как раз в том городе, который мне приснился.

В первый день кинофестиваля я с двумя знакомыми журналистками вечером пошла в кафе. Мы немножко выпили — за то, за это. А я и говорю: — Давайте выпьем за десятую годовщину моей любви к одному артисту. Ну и рассказываю, как обычно в редакции, свой несбыточный рассказ. И на самом интересном месте замираю, слышу за спиной его голос. Поворачиваю голову — он! Садится неподалеку с двумя кинокритиками. Я уже ни о чем думать не могу. Вдруг один из этих кинокритиков подходит и говорит: — Девочки, давайте столики сдвинем, веселей будет. Дальше — все в тумане — общий треп, шутки — это все, кроме меня. Я — зомби. Сижу неподвижная и немая, на Геннадия смотреть боюсь. Тут группа какая-то играть стала. Ну и критики с моими девчонками танцевать пошли. А мы за столиком вдвоем остались. И Гена рукой мою руку накрыл, как обжег, и тихо так говорит: — Мы не могли с тобой не встретиться.