История сионизма - Уолтер Лакер

Дата этого приема знаменательна, но по другой причине. Девятнадцать лет спустя, в тот же самый день, Бальфур написал свое знаменитое письмо Ротшильду. Накануне встречи Герцль и его коллеги были так взволнованы, что д-р Шнирер, его друг и член Внутреннего Комитета Действия, хотел прописать им бром. Но Герцль отказался. «Я не захотел этого ради истории». Аудиенция разочаровала их. На просьбу Герцля о германском протекторате император ответил, что необходимо в дальнейшем исследовать эту проблему в целом. «Он не сказал ни «да», ни «нет», — заметил Герцль. В данных обстоятельствах это было не совсем хорошо.

В официальном коммюнике Германии просто сообщалось, что император выразил благосклонный интерес к усилиям, направленным на усовершенствование сельского хозяйства в Палестине, так как это способствовало благосостоянию турецкой империи и полностью относилось к суверенитету султана. Вильгельм II, который одно время выказывал некоторый интерес к проектам сионистов, уже явно утратил свой прежний энтузиазм. Германский посол в Турции и некоторые из советников императора, в основном из Министерства иностранных дел, предчувствовали сильное сопротивление со стороны султана. Полагали также, что кайзер, обнаружив жалкое положение евреев в Иерусалиме, не стал относиться с большим сочувствием к планам сионистов. Критики внутри еврейского лагеря были убеждены, что цель сионистов — не более чем химера. В кругу друзей Герцля царило отчаяние: наступил конец лучшей мечты их лидера. На этот раз у Герцля не оставалось никаких иллюзий: «Мы не достигнем нашей сионистской цели под германским протекторатом, — писал он эрцгерцогу Бадена. — Я не могу высказать, как огорчен»[71].

Сионистское движение отчаянно нуждалось в реальных достижениях, чтобы сохранить свою силу и динамичность. Одним из главных опасений Герцля было то, что если движение не добьется значительных успехов, то вскоре оно ослабнет и сойдет на нет. И именно в такой момент, когда все казалось утерянным, Герцль проявил все свое величие. Он очень устал, нарастали симптомы сердечного заболевания. Он прошел через моменты черного отчаяния. 1 мая 1900 года он пишет в дневнике: «Я придумал для себя подходящую эпитафию: «У него было слишком хорошее мнение о евреях»[72]. Следующим ударом оказалась смерть Невлинского. Но Герцль продолжал свое дело так, будто успех был уже достигнут, щедро раздавая взятки лакеям, окружавшим султана, из ограниченных фондов Исполнительного комитета. Он привлек на свою сторону Арминия Вамбери — легендарного путешественника, друга Абдул-Хамида[73], востоковеда и политического агента венгро-еврейского происхождения, который за свою долгую жизнь сменил пять религий (в двух из них побывав священником). Вамбери сообщил Герцлю, что султан — хитрый лжец и человек ненормальный, и объяснил, что напрямую в Константинополе ничего добиться нельзя. В мае 1901 года Вамбери помог Герцлю встретиться с султаном, но для успеха дела необходимо было покровительство великой державы. Герцль больше не рассчитывал на активную поддержку Германии и, поскольку его палестинская миссия не удалась, возложил свои надежды на Англию. В то время лорд Солсбери, британский премьер-министр, был занят англо-бурской войной и не оказал Герцлю должного внимания. Но это его не обескуражило. В августе 1900 года в Лондоне состоялся 4-й конгресс сионистов, ибо «мы переросли Базель». Англия, по словам Герцля, была единственной страной, чей старый добрый народ не заразился антисемитизмом:

«Англия, свободная и могучая Англия, чей взор простирается за семь морей, поймет нас и наши чаяния. Можно не сомневаться: именно отсюда сионистское движение воспарит к новым высотам»[74].

Герцль решил, что всемирные конгрессы сионистов нужно проводить ежегодно. Он боялся, что если перерывы будут слишком велики, то движение заглохнет. 3-й конгресс проходил в Базеле в августе 1899 года, 4-й — ровно год спустя в Лондоне, 5-й — снова в Базеле в декабре 1901 года, а 6-й (и последний, в котором Герцль принимал участие) — также в Базеле в августе 1903 года. 1-й конгресс, несмотря на свою малочисленность и спонтанный характер, пробудил у многих глубокие чувства. На последующие встречи собиралось больше участников, но по мере нарастания организационной рутины характер конгрессов стал изменяться. Они становились менее эмоциональными, более деловыми. Конгрессы всегда открывал сам Герцль относительно короткой программной речью. Он всегда встречал радушный прием. За ним выступал Нордау с блестящим обзором положения евреев в мире. Это были чрезвычайно яркие и трогательные речи, но по сути все они представляли собой вариации на одну тему: материальные лишения евреев Восточной Европы и моральные и духовные притеснения евреев Запада. Нордау сообщал о возобновлении старинных обвинений евреев в убийствах и о новых гонениях. С каждой его речью становилось все более очевидным, что для жертв этих преследований необходимо найти убежище. В докладах Внутреннего Комитета Действия содержались данные о внушительном росте числа сионистских организаций. Например, за период с 3-го по 4-й конгресс количество организаций в России возросло с 877 до 1034 (общая сумма членских взносов достигла 100 000 шекелей), а в США — со 103 до 135 организаций. На 5-м конгрессе сообщили, что сионизм достиг Чили и Индии, Новой Зеландии и Сибири то есть самых отдаленных уголков земного шара.

Финансовые отчеты были не столь оптимистичны: на 4-м конгрессе с сожалением объявили, что Колониальный Трест (который Герцль считал необходимой основой для всех будущих политических и экономических действий) создать еще невозможно. Собрали всего половину требуемой суммы в 250 000 фунтов стерлингов, и то с огромными усилиями. Богатые евреи явно не желали ставить свои деньги на «сионистскую лошадку». На конгрессах читались лекции о физическом вырождении восточноевропейских евреев (профессор Мандельштам выступал на 4-м конгрессе, а Нордау — врач по образованию — на 5-м) и о настоятельной необходимости как-то решать эту проблему. Но все сходились на том, что в данных обстоятельствах почти ничего нельзя сделать: за экономическим и национальным возрождением, разумеется, наступит и физический, и духовный подъем, но это произойдет лишь после того, как у евреев появится своя страна. Представители восточноевропейских евреев — такие, как Соколов, — дискутировали в основном на культурные темы (в отличие от Герцля и его венских друзей). На речи и дебаты по «культурному вопросу» на ранних сионистских конгрессах уходили целые сессии; подчас даже возникали ожесточенные стычки. Духовный ренессанс, который проповедовали Соколов, Моцкин и Вейцман (частично под влиянием Ахада Гаама) не устраивал раввинов-сионистов. Вейцманн старался убедить Герцля, что значение раввинов для еврейской общественности и потенциальная польза от них сионистскому движению гораздо меньше, чем казалось Герцлю. Моцкин вызвал целую бурю своим заявлением о том, что раввины не присутствовали на 1-м конгрессе, а теперь хотят «вскочить в вагон на ходу» и навязать свои взгляды всему движению. Допускать этого не