Слеза чемпионки - Ирина Роднина

Советские коньки, которые назывались «Экстра», считались экспериментальными, на самом же деле они были сделаны точно по образцу английских. Только в отличие от английских наши делались на каком-то военном заводе. Я уже входила в сборную, но еще никакой не чемпионкой не была, когда Жук мне эти коньки выбил. Обычно на лезвие конька наваривается три-четыре миллиметра закаленной стали, и после того, как ее стачивают, конек на выброс. Ему уже нет никакого применения. Коньки «Экстра» целиком были сделаны из сверхтвердой, какой-то специальной стали. Я на них откаталась два сезона, и они были в полном порядке. Но я уже получила конечки иностранные, английские. А мои передали кому-то, кто младше. У нас же и коньки, и ботинки, и костюмы передавались тем, кто шел за нами. То же самое часто делали и с музыкой, и с программами.

Наша «Экстра» была лучше, чем иностранная продукция. Наверное, потому что экспериментальная, а может, потому, что их делали там же, где ракеты. Может быть, производить такие коньки получалось слишком дорого, легче было закупать инвентарь за границей. Хотя и мастеров у нас было достаточно, и стали, вероятно, хватало. Я думаю, что мы совершенно зря не стали развивать это производство. Может быть, действительно оно дорогое, потому что не массовый товар, только для сборной страны.

Когда я ушла к Тарасовой, мне коньки точил Плинер, и делал это не хуже, чем Жук. Нет, сначала Валя Земнухов, а потом Эдик. Валя Земнухов, между прочим, до сих пор работает в саду «Эрмитаж». Валя точил, не могу сказать, что плохо, но мне не всегда подходило.

Эдик — очень странный человек, большой и непризнанный тренер. Эдик относился к точильному делу серьезно. Когда мы попытались с ним расплатиться, он на нас обиделся: «Я за это денег не беру». Мы всегда старались ему что-то из-за границы привезти, особенно связанное с фигурным катанием. Все из того поколения точно так же, как Жук, были коллекционерами. Значки, нашивки, открытки, буквально любой предмет, связанный с фигурным катанием. Мы от него этим заразились. У меня значков туча накопилась, теперь не знаю, куда их деть. Те же нашивки, фотографии, причем не просто наши фотографии, а открытки. У меня, несмотря на несколько переездов, еще что-то осталось. Часть коллекции хранилась у родителей, часть у Зайцева, часть я сама раздарила своим спортсменам. Все равно куча всего осталась.

Лезвия я получила английские, но ботинки оставила наши. Я только в советских каталась. Жук нам сделал колодки; очень удачно, что протезная фабрика находилась рядом с ЦСКА. А фабрика, которая выпускала спортивный инвентарь, имела собственную лабораторию. В этой лаборатории по снятым колодкам нам шили ботинки. Я не знаю, как эта профессия у обувщиков называется, наверное закройщик. Был потрясающий человек, пожилой, с благородной сединой. Он Протопопову всегда шил ботинки. А потом и мне. Он знал секрет, как надо шить. За полгода он отбирал хорошую кожу и по колодкам ее натягивал. Каждый раз, перед тем как шить, он измерял, что в стопе поменялось, ноги же у нас деформировались. В первых ботинках мы себе попортили ступни. Он выделял на стопе каждую шишечку. Я у иностранцев увидела на ботинках разрез, и мы первыми его у себя сделали. Когда приседаешь, ботинок «складывается», гармошечка такая образуется. Для меня обычные ботинки были слишком высокими. Он мне специально сделал ботинки на четырех крючках, хотя у всех пять. У меня ноги болели, и он на моих ботинках язык поднял намного выше, он прямо торчал из ботинка. Потом подрезали пятку — раз надорванный ахилл, значит должна быть короче пятка у ботинка, чтобы не сильно на ахилл давить. За счет этой хитрости наибольшее усилие приходилось на переднюю часть стопы.

Я не катаюсь уже тридцать лет, а у меня на икре до сих пор остался след, где ботинок заканчивался. Прошло тридцать лет! Убрать этот след невозможно. Выглядит как шрам от удара, на самом деле это место, битое коньками — или коньками партнеров, или собственными. Приметы спорта. Выглядит еще и как продавленная кость. А на самом деле, когда ударяешь, происходит воспаление надкостницы, и на этом месте вырастает новая костная ткань, возникают бугры.

Сейчас уже другой инвентарь. Но через руки этого мастера из лаборатории фабрики прошла вся сборная Советского Союза. А как звали его, не помню. Даже после отъезда Протопоповых он еще долго держал у себя лекала от их ботинок и колодки.

Шнурки к ботинкам тоже полагались особенные. Казалось бы, что в шнурках особенного? Но это целая проблема — шнурки! Во-первых, длинные у нас в стране не выпускали, и приходилось два-три шнурка связывать вместе. Во-вторых, шнурки были хлопчатобумажные, которые после трех-четырех дней рвались, перетираясь о крючки. Первый большой подарок от Жука я получила, когда еще каталась одна. Он приехал с каких-то соревнований и вручил мне беленькие шнурочки, где нейлон пополам с хлопком.

Шнурки у меня были одни. Я их стирала, потому что они быстро пачкались. Я их подшивала. Сейчас такое представить себе невозможно! А потом шнурки куда-то пропали. Но я заметила, как поступают хоккеисты: они стропами от парашюта ботинки завязывают. Я у них попросила стропы. Но ими можно было шнуровать ботинки только в перчатках. И так места на ладони после того, как мы затягиваем шнурки, были потертые. Единственный недостаток строп — узел на них легко развязывался. Поэтому всегда делали вверху несколько узлов. И нужно было бантик засунуть под шнуровку, тогда он не так быстро развязывался.

Костюмы для льда

Славу Зайцева я хорошо знала еще с той поры, как каталась с Улановым. Он сделал Ире Моисеевой и Андрею Миненкову замечательные костюмы, и я ему сказала: «Как тебе не стыдно, мы с тобой столько лет знакомы, а ты мне ни разу костюмов не делал». Он внимательно посмотрел на меня, вздохнул и ответил: «Ира, где моей буйной фантазии разгуляться на твоем теле?» Тела точно не хватало для его фантазий. Со мной такому художнику действительно сложно.

В Москве существовало ателье спортивной одежды, где с нами работали несколько модельеров-конструкторов. Вероятно, одеть нас во что-то стоящее для них было огромной проблемой, в стране же ничего не было, никаких материалов. Завезли ткань нескольких цветов — вся сборная одевается в эти цвета. Советский человек находил выход из любого положения. Мы брали белую ткань, и в мастерских Большого театра нам ее красили в те цвета, что нужны были нам для задуманных костюмов. А так как краски использовались тоже советские, то после выступлений, когда вся потная стягиваешь платье, краска остается у тебя на теле. Причем если с ткани она сходила достаточно легко, то вот с тела ее смыть было не очень-то просто.