Ярость Антея - Роман Глушков

Братец отвечает не сразу. Ольга говорит на полном серьезе и к тому же не считает меня сумасшедшим, хотя все, о чем я ей только что поведал, указывает на обратное. Да признайся я своей бывшей супруге в чем-либо подобном, она сей же час спровадила бы меня в психушку сама, без чьей-либо помощи.

– М-да, – ворчит Скептик, переварив неожиданный вопрос Кленовской. – А я-то думал, она захочет услышать мой отзыв о ее прическе или попросит быстро извлечь квадратный корень из десятизначного числа… Определенно, брат, олимпийская медалистка нравится мне куда больше, чем та взбалмошная дизайнерша, на которой тебя угораздило когда-то жениться. Что ж, давай уважим твою новую пассию, если она и впрямь удивлена, почему встреченные ею господа Джекил и Хайд ведут себя отнюдь не так, как пишут о них классики и современники…

– …Упомянутые тобой писатели – люди, безусловно, авторитетные. Вот только придуманные ими герои – почему-то сплошь слабаки и неврастеники, – берусь я озвучивать ответ Скептика после того, как он выговорился. При этом мне даже не приходится смягчать его речь, поскольку на сей раз он предпочел обойтись без своих обычных колкостей и сарказма. – Согласен, исследовать душевные метания столь высокочувствительных личностей для настоящего писателя намного интереснее, чем наш с Тихоном случай. Но неизменная популярность подобного литературного сюжета в итоге и породила стереотип о том, что раздвоение личности есть исключительно трагедия, а не благо. Само собой, мы рассматриваем сейчас подлинное раздвоение, а не мнимое, которое, в отличие от нашего, является обыкновенным нервным расстройством и успешно лечится. Позволь со всей ответственностью заявить, что все упомянутые тобой, Ольга, литераторы описывали лишь негативный, болезненный вариант обсуждаемого нами вопроса, формируя таким образом в отношении него у читателя предвзятое мнение.

– Но как бы то ни было, подобные конфликты все-таки имеют место, верно? – подчеркивает Кленовская.

– К сожалению, да, – подтверждает Скептик. – Но проблема эта носит сугубо частный характер, как, например, внутрисемейные скандалы с рукоприкладством. Пускай они происходят повсеместно, но никто же не воспринимает семейную жизнь в виде каждодневного мордобоя лишь потому, что в некоторых семьях он превратился в норму? Однако вот ведь напасть: стоит очередному бумагомарателю просклонять тему раздвоения личности, так это снова преподносится как ужасная череда страданий с неизбежным трагическим финалом! Ну и где тут здравый смысл?

– Не знаю, – мотает головой Ольга. – И где же?

– Да прямо на поверхности! – Я служу в этом разговоре не только толмачом, но еще и фильтром, проходя через который слова братца теряют львиную долю присущей им эмоциональности. Впрочем, их смысл я передаю верно, и потому Скептик на меня не обижается. – Скажи на милость, зачем мне, иждивенцу, третировать хозяина этого тела, доводя его до сумасшествия и самоубийства? А ведь, согласно твоим ван блюмам и жуковым-колорадским, подобные мне эфемерные личности изо дня в день только этим и занимаются. С какой такой стати, позвольте спросить, нас принято априори относить к злым духам? Я что, враг самому себе, дабы пилить сук, на котором сижу? Не проще ли нам жить со своими хозяевами в гармонии и по мере сил помогать им преодолевать жизненные трудности?

– Возможно, причина в том, что вы, иждивенцы, не способны адекватно воспринимать реальность, – предполагает «фантомка». – Отсюда и возникают перегибы, о которых затем пишутся психологические драмы и триллеры.

– Ха! Да кто бы говорил! – бурно реагирует на это заявление Скептик. Я предпочитаю не озвучивать этот его пренебрежительный возглас и сразу перехожу непосредственно к ответу: – Трудно представить более адекватный и ясный разум на этой планете, чем мой. Я не чувствую боли, а значит, никакой внешний раздражитель не способен помутить мне рассудок, пусть даже Тихона начнут поджаривать на медленном огне или разрывать на кусочки. Я не нуждаюсь в отдыхе, поскольку он – это дань, которую брат обязан платить своему постоянно устающему телу. Я всегда бодрствую и могу сутки напролет предаваться размышлениям, даже когда наш мозг спит или находится под воздействием алкоголя. Конечно, мой уровень знаний никогда не поднимется выше, чем у Тихона, однако моя память однозначно не такая короткая, как у него, а любая обдумываемая мной задача имеет больше вариантов решения, чем может предложить брат. Сейчас ты скажешь, что мы с ним – скорее исключение из общего правила, в то время, как прочие обладатели раздвоенных личностей как раз и есть те самые воспетые мировой литературой неврастеники…

– Ты прямо-таки читаешь мои мысли, – усмехается Кленовская.

– Еще бы! – победоносно усмехается ей в ответ Скептик. – Однако не сомневаюсь, ты тоже можешь явить нам подобное чудо и угадать, чем я тебе возражу.

– Ладно, попробую, – включается в игру Ольга и после короткого раздумья продолжает: – Полагаю, ты скажешь мне, что на моей стороне – всего лишь догадки, а на твоей – элементарная логика. Только ею можно измерить вдоль и поперек психологию такого прагматичного существа, как ты. И если следовать этой логике, то главная цель жизни иждивенца вроде тебя – это достижение как можно более комфортного симбиоза со своим носителем.

– Как видишь, все и впрямь элементарно, – соглашается братец. – Таков заложенный в нас матерью-природой инстинкт самосохранения. Поэтому каким бы глупцом или психически неуравновешенным человеком не был носитель, иждивенец сделает все возможное, чтобы не причинять ему дискомфорта, ни физического, ни душевного. Вплоть до того, что вообще затаится и больше ни разу в жизни не напомнит о своем существовании. Мир – вот основа основ симбиоза в одном теле двух независимых «я», а не война – бессмысленное занятие, с какой стороны ни взглянуть. И то, что за тридцать с лишним лет нашего с Тихоном знакомства он не сошел с ума, целиком и полностью моя заслуга, а не его. Да если бы не мое братское плечо, он списал бы себя в расход еще во Втором Кризисе… Ну и дальше бла-бла-бла в том же духе.

Последние мои слова есть лишь сокращенная интерпретация дальнейшего самовосхваления Скептика, опрометчиво решившего, что я буду озвучивать для Ольги все, что он скажет. Даже пустопорожнюю велеречивую болтовню, до которой братец всегда весьма охоч. Прерванный на полуслове, он принимается возмущаться моим произволом, но я остаюсь глух к его негодованию, пусть оно в чем-то и справедливо.

– Понятно, – говорит Ольга и, прикрыв ладонью рот, зевает. – Могла бы я с тобой еще поспорить, только какой интерес делать это на голодный желудок?.. А ты действительно никогда не спишь, Скептик?

– По крайней мере, он так утверждает, – отвечаю я за братца. – И мне спать не дает, если у него настроение плохое. Как, например, сейчас.

– Значит, извинись перед ним и попроси разбудить нас, как только начнет светать, – наказывает Ольга, поворачиваясь ко мне спиной и устраиваясь поудобнее на жестком татами. – И нечего тревогу из-за каждого шороха поднимать. Тот, кто по наши души явится, подкрадываться не будет. Короче, если ко мне больше нет вопросов, тогда – отбой.

И, подложив руку под голову, практически сразу засыпает. Мне остается лишь подивиться самообладанию «фантомки». Я же ощущаю себя далеко не так уютно, зная, какие твари разгуливают снаружи и насколько непрочны декоративные стены нашего убежища.

– Ну так что, – любопытствует Скептик, – я дождусь от тебя извинений, или чудес не бывает?

– Не бывает! – огрызаюсь я, укладываясь на спину и закрывая глаза. – А сейчас окажи милость, дай вздремнуть. И без тебя голова кругом идет, а завтра то ли еще будет…

– «Завтра»!.. – передразнивает меня братец и сокрушенно добавляет: – А ты оптимист, как я погляжу, раз делаешь такие долгосрочные прогнозы. Что ж, отрадно это слышать. В конце концов, должен ведь хотя бы один из нас быть уверен в будущем?..

Глава 10

Что бы ни ворчал Скептик, а завтра для нас все-таки наступает. И когда над «Кальдерой» забрезжил унылый рассвет, мы с Ольгой, урча пустыми желудками, выдвигаемся в дальнейший путь. До площади Ленина, в окрестностях которой обитает клан фантомов, остается, в принципе, недалеко. В прежние времена мы преодолели бы это расстояние пешком даже не устав. Ныне, когда большая часть улиц наглухо перекрыта завалами, нам приходится шагать к цели не самой короткой дорогой: сначала по Октябрьской магистрали до Красного проспекта, а затем вдоль него – на площадь. Именно по такому маршруту промчались бы мы вчера с ветерком на автомобиле, не настигни нас коварный вражеский снаряд.

Пешая прогулка по памятным с детства улицам центра отвлекает меня от мыслей о голоде и заметно приободряет. Правда, бодрость эта совсем иная, нежели та, какую должен дарить утренний моцион. Мы двигаемся вперед с оглядкой, поминутно останавливаясь и стараясь расслышать в тишине звуки приближающейся угрозы. Куда подевались гнавшиеся за нами тягачи после того, как заправились на станции у эстакады? Вполне возможно, вернулись на автобазу. Но если они до сих пор курсируют этим маршрутом, мы можем нарваться на крайне малоприятную встречу с ними.