Ярость Антея - Роман Глушков

Докатившийся до чугунной ограды спорткомплекса оползень из обломков соседней высотки смел несколько решетчатых пролетов. Это позволяет нам проникнуть во двор динамовского штаба, куда, несмотря на мои опасения, упорно ведет меня Ольга. Из-за бетонных стен лишенного окон стрелкового тира слышится подозрительный гул и щелканье каких-то механизмов. Как и в главном здании, там тоже течет своя незамысловатая жизнь, постигать смысл которой нам не только бесполезно, но и опасно.

Ольга задерживается у ограды, чтобы осмотреться, после чего машет мне рукой и движется вдоль стены тира к видневшимся по ту сторону двора воротам… Именно так я поначалу решаю, не подозревая, что у Кленовской на уме совсем другие планы. Она спешит вовсе не к воротам, а к окруженному высохшими вязами одноэтажному брусчатому строению, стилизованному, судя по вычурным изгибам крыши, под восточную старину. Три крупных иероглифа, выведенных на белой доске над входом в этот филиал шаолиньского монастыря, лишь подтверждают мою догадку. Как и прочие архитектурные детали: венчающие торцы балок резные головы драконов, дощатые ворота и подвешенный рядом с ними на бревенчатом каркасе медный цилиндрический колокол. Для битья по нему имеется деревянная колотушка – механизм, в который Душа Антея не вселится при всем желании.

Внешний засов на воротах экзотического строения сделан скорее для проформы: обычный брус, вставляемый в медные уключины, и никаких замков, даже механических. Стараясь не шуметь, я подсобляю Ольге вытащить массивную балку из гнезд и опустить ее на землю. Затем спутница аккуратно, без скрипа, приоткрывает одну воротную створу и прошмыгивает внутрь постройки. Я оглядываю напоследок пустынный двор и, не дожидаясь персонального приглашения, иду за Кленовской.

Зная давнюю страсть динамовцев к восточным единоборствам (в СКА они сегодня культивируются не так истово), я предполагаю, что за воротами строения окажется борцовский зал – додзе, – и уж никак не буддистский храм, наличие которого при спорткомплексе «Динамо» стало бы для меня загадкой похлеще Mantus sapiens. Хорошо хоть здесь обходится без сюрпризов: именно в додзе мы и очутились. Свет с улицы проникает сюда через заделанные матовым стеклом щелевидные окна под сводчатым потолком. Из-за полумрака кажется, что внутри постройка намного просторнее, чем снаружи. Переступив порог, мы словно выпадаем не только из жуткой реальности «Кальдеры», но и из нашей эпохи – ощущение, которое именно здесь и сейчас я совершенно не ожидаю пережить.

Пол в додзе также дощатый и за годы тренировок отшлифован множеством босых пяток не хуже паркета. В центре зала разложено квадратное татами, под окнами висят исписанные иероглифами вымпелы, а на противоположной от входа стене – портрет старого и, судя по проницательному взгляду, мудрого японца в белом кимоно. Никаких стеллажей с наградами и борцовской амуницией в додзе не обнаруживается. Видимо, спортивная атрибутика секции хранится в главном здании штаб-квартиры. Здесь же господствует дух подлинного аскетизма, способствующий глубокой концентрации спортсменов на тренировочном процессе.

Согласно канонам восточного этикета, при входе в додзе мне и Ольге надлежит обязательно снять обувь. Чего мы, разумеется, делать и не подумали. Но любой, даже самый ревностный поборник традиций простил бы нам сегодня наше невежество. Мы уважили бы их, будучи уверенными, что наши враги, которые могут ворваться сюда в любую минуту, тоже соблюдут этикет и, прежде чем напасть на нас, позволят нам обуться. Возможно, в древней Японии подобное благородство есть в порядке вещей, но в «Кальдере», увы, на него рассчитывать не приходится.

Изнутри на воротах также наличествует засов. Не такой массивный, как снаружи, но, по крайней мере, бесшумно открыть запертые нами ворота у врага уже не получится. Заблокировав их, я, стараясь не топать и не скрипеть половицами, иду к татами и устало растягиваюсь на нем рядом с Ольгой. Пока я возился с засовом, она заглянула во все углы додзе и, не обнаружив ничего интересного, прилегла на жесткие борцовские маты передохнуть.

– Проклятая «Кальдера»! – ворчит спутница, ощупывая шишку на лбу, набитую при крушении «Лендровера». – И чем я, спрашивается, думала, когда от эвакуации отказалась? Теперь вот бегай по городу как угорелая и по задворкам прячься!.. Ладно, капитан, объявляю нам обоим привал до рассвета. Идти осталось всего ничего, но лучше не рисковать, да и сил больше никаких нет… Кстати, у тебя случайно не завалялось в карманах чего-нибудь перекусить? Я бы сейчас и от горстки семечек не отказалась.

Вся моя провизия находилась в ранце, а тот был брошен вместе с автоматом в «Лендровере», как и вещи Ольги. При мне осталась лишь фляжка с водой и шоколадный батончик, засунутый в свободный карман разгрузочного жилета еще перед спуском в «Кальдеру». Отстегнув фляжку и достав шоколадку, я протягиваю их подруге, которая принимает мой дар со скупой, но искренней благодарностью. После чего обращает внимание, что второго батончика у меня нет, и, разломив его надвое, возвращает мне половинку.

– Сомневаюсь, что мне сейчас кусок в горло полезет, – признаюсь я, но принимаю преломленный со мной хлеб насущный. Вымотанный за день организм требует подпитки, да и Скептик на пару с голодным желудком грозят разворчаться, как обычно делают это, когда я порой морю себя голодом. – И что, у вас тут всегда так весело или сегодня какой-то особенный день?

– Нормальный был день, – угрюмо подытоживает Ольга, откусывая от батончика по маленькому кусочку, дабы растянуть удовольствие. – Если бы все дни заканчивались так удачно, ныне многие из нас были бы живы. Хотя какая это, к чертовой матери, жизнь? Надо быть настоящим психом, чтобы ей радоваться… Что с тобой, Тихон? Разве я сказала что-то смешное?

– Про психов – это ты в самую точку попала, – отвечаю я, стараясь сдержать накативший нервный смех – вялый и почти беззвучный, но, один черт, вытягивающий из меня последние силы. – Сущая правда. Вот лежу, грызу шоколадку и невольно вспоминаю, как тоскливо мне жилось в психиатрической клинике. Согласен, в «Кальдере» жизнь тоже не мед. Но по мне уж лучше сдохнуть здесь, чем медленно подыхать от тоски в изоляторе, гадая, выпишут тебя оттуда до второго христова пришествия или нет. А если выпишут, то сможешь ли ты потом вообще радоваться жизни, или проще пустить себе пулю в висок, дабы не мучиться… Не понял! А ты-то над чем смеешься? Или думаешь, я тебя разыгрываю?

– Боже упаси! – отмахивается спутница, посмеиваясь в ответ таким же усталым смехом. – То, что антикризисный Комитет не пришлет сюда нормального человека, это и дикобразу понятно. И про психушку, полагаю, ты тоже не солгал. И впрямь, где еще искать «засланцев» в «Кальдеру», как не в подобных клиниках? Забавно, что ты тоже, сам того не ведая, в точку угодил. Насчет пули в висок, чтобы не мучиться. Бывают же такие удивительные совпадения!

– Прости, но я, кажется, тебя не понимаю. – Уняв неуместный смех, я морщу лоб, пытаясь вникнуть в смысл слов собеседницы.

Прежде чем ответить, она снимает с головы шапочку и, повернув голову, выставляет мне на обозрение свой левый профиль.

– Видишь это? – спрашивает Кленовская, дотронувшись до головы чуть выше виска. Не хочется отрывать натруженную спину от татами, но любопытство одерживает верх над усталостью. Я с кряхтеньем принимаю сидячее положение и придвигаюсь к Ольге, чтобы получше рассмотреть то, что она хочет мне продемонстрировать.

Палец «фантомки» указывает на короткий, но глубокий давний шрам, напоминающий по форме продолговатую виноградину. Оставить такой мог любой твердый и тупой предмет, в том числе мелкокалиберная пуля, угодившая в голову по касательной.

– Рука в последний момент дрогнула, – поясняет Ольга, видимо, уже зная, какие вопросы возникают первыми у созерцателей ее шрама. – У антикварного «Вальтера» – подарок на день рожденья от спонсора, в чьей спортивной одежде я выступала, – оказался слишком тугой спусковой крючок. Вот я и опростоволосилась. Маленькая досадная оплошность, и теперь я торчу в этой дыре и вижу наяву такие вещи, которые мне раньше даже в кошмарах не грезились.

– Почему ты хотела застрелиться? – интересуюсь я.

– А шут его знает! – разводит руками олимпийская медалистка. – Типичная жертва Третьего Кризиса – вот кто я такая есть. Но, если вдуматься, без причины тут, конечно, не обошлось. Прихожу однажды домой, гляжу в зеркало и вижу там усталую одинокую женщину, чьи лучшие годы были отданы спорту. Знаешь, будто волной накатило: какой смысл жить, если через год-два мне даже самые дешевые кроссовки не доверят рекламировать. Я ведь со школы только и делаю, что по штурмовой полосе ношусь да по мишеням стреляю. И все. Будь моя воля, я бы до старости бэтлкроссом занималась. Нравится мне спортивная жизнь, чего греха таить: ежедневные тренировки на природе, сборы, соревнования, поездки по миру… Но после двадцати пяти каждая полученная тобой в молодости травма начинает давать о себе знать, и чем дальше, тем все настойчивей и больней. Сначала тебя переводят на скамью запасных, позволяя изредка тряхнуть стариной, когда нужда подопрет. Ты, наивная, продолжаешь надеяться, что надо просто немного отдохнуть, поднабраться сил и мир еще услышит о прежней чемпионке, дайте только срок. Но никто тебе этот срок не дает. И когда перед очередной поездкой на международные состязания твоего имени нет даже в резервном списке, становится по-настоящему страшно. Было светлое будущее и вдруг на тебе – нет его! А то, что есть, тоскливое до отвращения.