Позывной «Курсант» - Павел Барчук

Собственно говоря, я целиком и полностью разделял эмоции Подкидыша. Этот круглолицый здоровяк, явившийся в барак, оказался нашим воспитателем. Или куратором. До конца так и не понял, если честно. А он не особо подробно объяснял. Заорал с порога, что мы жопорукие недоделки. Потом чуть ли не пинками раскидал всех по сторонам, каждому определив конкретное дело. Тут же обнаружилось еще одно ведро, куча тряпок и щетки для пола, которые торжественно были вручены мне, Зайцеву и Ваньке. Лёньку определили водоносом. Марк и еще двое парней доводили до ума окна.

Представился круглолицый — сержантом государственной безопасности Шипко Николаем Панасовичем. Система местных обозначений и званий меня нервирует, если честно. Слово через слово надо государственную безопасность вставлять. Вот на хрена? Неужели без этого уточнения непонятно, что в Школе НКВД вряд ли кто-то другой может быть.

— Разин, не отвлекаться, растудыть твою туды! — Раздался прямо над нашими головами зычный голос Николая Панасовича. — Реутов, отполз на свой квадрат! Рассредоточиться, черти! Чего ты к нему жмешься, как девка на сеновале!

Имя, кстати, сержанту подходило не очень. А вот с отчеством — точь в точь попадание. Панасович и есть. Он во-первых, постоянно не говорил, а орал, как потерпевший. Будто мы — глухие. А во-вторых, в его речи обычных, нормальных слов было раза в два меньше, чем каких-то дурацких фразочек и присказок.

— Полы моются не руками, а жопой! Прижми тряпку к полу и давай, бедрами, вправо-влево, вправо-влево! Видишь, никаких разводов не остается!!! — Надрывался Шипко, двигаясь след в след за Василием, который свою участок спальни натирал уже в пятый раз.

Причём, этот Панасыч ухитрялся видеть сразу все косяки, будто у него не два глаза, а пять. И три из них — на залнице. Вот — он Зайца дрессирует, а через секунду — уже в другой части комнаты на кого-то другого орет.

— Либерман, едрить твою налево! Кто так выжимает? Девку так будешь тискать, а выжимать надо вот! Аккуратно, но уверенно!

Сержант госбезопасности в два шага оказался рядом с Марком, фамилия которого, как я и думал, оказалась вовсе не Бернес, отнял у него половую тряпку, резко ее крутанул двумя руками сначала в одну сторону, потом — в другую, и швырнул обратно в ведро.

— А теперь сам! Сам, говорю! Повторять! Я вас научу Родину любить! Вы у меня быстро ума-разума наберетесь!

Шипко обвёл остальных детдомовцев, которые рассредоточились по комнате, суровым взглядом. Судя по выражениям лиц моих товарищей, они бы с гораздо большим удовольствием сержанта государственной безопасности утопили прямо сейчас в одном из ведер.

— Да мы ее уже так любим, что глаз на жопу лезет…– Тихо пробормотал Лёнька. — Скоро со всех щелей эта любовь попрёт…

Он как раз проходил мимо со вторым ведром, наполненным чистой водой, за которой пришлось таскаться на улицу. Там, с торца здания, имелся здоровенный кран, который, по словам все того же Шипко, будет нам служить и умывальником, и душем, и источником воды для хозяйственных нужд.

— Я не понял, Михалёв! У тебя какое-то недовольство прозвучало⁈ — Тут же вскинулся Николай Панасович на Лёнькины слова.

— Ни в коем разе, товарищ сержант государственной безопасности! — Бодро рявкнул в ответ Лёнька. — Ах ты ж, сука!

Он вдруг нелепо взмахнул руками, причем даже той, в которой было полное ведро, подкинул смешно ноги вверх и плюхнулся прямо на зад, опрокинув почти все содержимое ведра на себя.

— Заяц, млять! — Выругался от души Лёнька, распластавшись в луже воды. — Ты на хера тут мыло оставил⁉Придурок…

— А вот это, Михалев, верное замечание по содержанию. — Шипко подошел ближе, наблюдая с усмешкой за Лёнькой, который начал как раз подниматься. — Но неверное по форме, в рот вам ноги! Нет больше Зайца. Ясно? Есть Зайцев. А ещё вернее слушатель школы особого назначения Василий Зайцев. Понятно?

Сержант госбезопасности ткнул пальцем в Васькину сторону.

Потом развернулся к остальным. Все семь человек корячились по комнате, заканчивая ту работу, которую распределил поимённо этот местный Мойдодыр.

— Вот он — Либерман, а не Бернес. Это — Разин, а не Подкидыш. Тут у нас — Иванов, а не Рысак. Корчагин, а не Склизкий…– Называя каждого детдомовца по фамилии, Шипко подходил ближе к тому, о ком шла речь, и чуть ли не в лицо совал ему свой толстый, похожий на сардельку, палец.

Я оказался последним в списке.

— Ну…тут Реутов. Даже удивительно, чего это он у вас без прозвища… Значится так! Вы эти замашки свои уличные чтоб забыли в момент! Ясно⁈ И прошлую жизнь тоже! Все! Нет больше беспризорной шпаны! Нет воспитанников детского дома! С чистого листа все. С маленького росточка. И чтоб из этого росточка получился крепкий, надежный дуб, необходимо смотреть только вперёд! Ясно⁈

— Во млять… Теперь мы еще и дубы… — Снова высказался Подкидыш, но само собой, так, чтоб Шипко его не услышал. Есть подозрение, Николай Панасович вполне способен перейти от словесных нравоучений к физическим.

А еще меня удивило вот что. Сержант, между прочим, видит нас первый раз в жизни. Мы час назад вообще не подозревали о его существовании. Однако, он уже не просто различает всех детдомовцев, а наизусть помнит имена, фамилии и даже прозвища. Семь человек, конечно, не семьдесят. Согласен. Но и Панасыча, если судить по внешности, никак не заподозришь в глубочайшем интеллекте и фотографической памяти. Встретишь такого на улице в воскресный день без формы, так и внимания не обратишь. Обычный колхозник, который картошку на рынке продать приехать. Сравнить, к примеру, его с тем же Клячиным. Тот — волчара. Один взгляд чего стоит. Аж пробирает.

— Родина дала вам шанс стать людьми, а вы не хотите им воспользоваться! Босяки с уголовными привычками могут не тратить время и сразу отправляться восвояси! — Продолжал разглагольствовать Шипко, как будто не в бараке стоял перед детдомовцами, а на заводе партийный митинг проводил. Да и к тому же, знаем мы это «восвояси». А то прям с секретного объекта кого-то из нас запросто отпустят. — Здесь же вам придется стать настоящими людьми, ежедневно доказывая себе и своим товарищам, что Родина в вас не ошиблась! Это понятно? И самое главное! Помните, теперь вы — одно целое. Кулак!

Шипко сжал руку, а затем показал нам для наглядности,