Горький мед любви - Пьер Лоти

XXXVI

Между тем настало время отъезда в Калифорнию, «I te fenua California», как говорила внучка королевы. Это был не окончательный отъезд, на обратном пути мы должны были простоять у этого прекрасного острова еще месяц или два. Вероятно, без надежды на возвращение я тогда не уехал бы: бросить Рарагю было выше моих сил. Накануне отъезда меня стала очень беспокоить мысль о вдове моего брата Руери. Мне было тяжело уезжать, не познакомившись с ней, и я рассказал об этом королеве, прося устроить с ней свидание. Помаре отнеслась к этому с большим участием. «Как, Лоти, — сказала она, — ты хочешь ее видеть? Так Руери говорил тебе о ней? Он, значит, не забыл ее?»

Старая королева предалась печальным воспоминаниям — быть может, о том, кого любила, кто забыл ее, уехал и не вернулся.

XXXVII

Был последний вечер стоянки «Rendeer». По сведениям, наскоро собранным королевой, оказалось, что Таимага уже сутки была в Таити, и начальнику дворцовой стражи было поручено передать ей приказание явиться на закате солнца к судну. В назначенный час мы с Рарагю были на месте. Мы долго ждали, но, как я и предвидел, Таимага не пришла. Безвозвратно улетали минуты нашего последнего вечера. Я ждал с нетерпением и дорого бы дал, чтобы увидеть наконец ту женщину, о которой слышал в детстве и которая была связана с далеким, романтическим образом Руери; но я предчувствовал, что она не явится. Мы спросили о ней у проходящих старух.

— Она на главной улице, — сказали они. — Возьмите с собой вот эту девочку, она ее знает и проводит вас. А после прикажите ей вернуться домой.

XXXVIII

На главной улице

По обеим сторонам тянулись китайские лавки, в которых купцы с миндалевидными глазами и длинными косами продавали шумной толпе чай, фрукты и пироги. Под навесами лежали венки из цветов пандануса и тиаре, распространявшие благоухание. Таитяне, напевая, прогуливались взад-вперед. По моде Поднебесной империи лавки были освещены множеством фонариков, развешанных даже в густых ветвях деревьев. Выдался чудесный вечер. В воздухе стоял запах китайского сандала и монои, смешанный с приятным ароматом гардений и апельсиновых деревьев. Было уже поздно, а мы ее еще не нашли — наша маленькая проводница Тегамана, как ни вглядывалась, не видела Таимагу. Даже ее имя было всем незнакомо. Люди принимали нас за сумасшедших. Я не сумел осуществить свою мечту, и с каждой минутой мое отчаяние только усиливалось. После часа поисков маленькая Тегамана вдруг остановилась перед женщиной, сидевшей на земле под большими манговыми деревьями, опустив голову на руки. «Тега (вот она)!», — закричала девочка.

— Ты Таимага? — спросил я, боясь, что она ответит «нет».

— Да, — отвечала она, не пошевельнувшись.

— Таимага, жена Руери?

— Да, — ответила она еще раз, лениво поднимая голову. — Я Таимага, жена Руери, глаза которого спят (mata moe), то есть «который умер».

— А я Лоти, брат Руери. Пойдем в какое-нибудь уединенное место, где можно поговорить.

— Ты… его брат? — спросила она так равнодушно, что я изумился. Я начал сожалеть, что пришел на это пепелище, где встретил только апатию и разочарование. Однако она встала. Я взял ее и Рарагю за руки и вывел их из толпы.

XXXIX

Откровение

В темноте, на уединенной тропинке среди деревьев, Таимага остановилась и села в изнеможении.

— Я устала, — сказала она Рарагю, — скажи ему, чтоб он говорил здесь, дальше я не пойду… Так он его брат?

У меня в голове мелькнула одна мысль.

— У тебя есть дети от Руери? — спросил я.

— Да, — ответила она, с минуту подумав, но все-таки уверенно, — да, двое!

После такого неожиданного признания я долго молчал, испытывая новые невыразимые чувства.

XL

Спустя час мы с Таимагой покинули уже спящий Папеэте. Последний вечер на Таити окончился, и моряки, окруженные толпой веселых женщин, разошлись по хижинам. Земля содрогнулась от страсти, как после большого праздника. Но под влиянием других впечатлений я забыл все, даже Рарагю. Она одна вернулась в хижину и прождала меня в слезах всю последнюю ночь.

Мы с Таимагой быстро шли по берегу моря; лил теплый тропический дождь. Молчаливая Таимага беззаботно мокла в своей тапа из белой кисеи, волочившейся по песку. Стояла тихая ночь, только море с шумом разбивалось о кораллы. Пальмы склоняли свои вершины. В туманном свете луны над синевой Тихого океана едва виднелись утесы острова Моореа.

Я удивлялся, глядя на Таимагу: несмотря на свои тридцать лет, она все еще была красавицей. Ее длинные черные косы падали на белое платье, в венке из роз и листьев пандануса она казалась королевой или богиней.

Я нарочно провел ее мимо старой хижины, скрытой зеленью и вьющимися растениями, где она когда-то жила с моим братом.

— Узнаешь ли ты эту хижину, Таимага? — спросил я.

— Да, — встрепенулась она, — да, это хижина Руери!

XLI

Мы отправились в округ Фааа, Таимага собиралась мне показать своего младшего сына, Атарио. Она плохо понимала меня и с насмешливой снисходительностью согласилась это сделать. В этой стране, где нет нищеты и не нужно работать, где каждый найдет себе пристанище и на воде и на суше, а пищу — в лесах, где дети растут как растения там, куда их забросит воля родителей, между родственниками нет такой тесной связи, как в Европе, необходимой для выживания.

Атарио, родившийся после отъезда Руери, жил в округе Фааа; он был усыновлен, по общему обычаю, дальними родственниками матери. Тамари же, старший сын, у которого, по ее словам, были большие глаза Руери (te rae, te mata raahi), жил с ее старой матерью на острове Моореа, далекий силуэт которого виднелся на горизонте.

На полдороге к Фааа мы увидели светящийся в кокосовом лесу огонь. Таимага взяла меня за руку и повела к нему по знакомой ей тропинке. Через несколько минут, пробираясь в темноте под мокрыми от дождя пальмами, мы дошли до соломенного шалаша, где на корточках сидели перед костром две старухи. Сказав несколько непонятных слов старухам, которые встали, чтобы рассмотреть меня, Таимага подняла горящую головню и очень внимательно в меня вгляделась. Мы еще не видели друг друга при свете. Кончив свой осмотр, она печально улыбнулась. Вероятно, она увидела во мне черты Руери, так как наше сходство, хотя и неявное, было очевидно для посторонних. Я же любовался ее большими глазами, прекрасным, профилем и блестящими зубами, казавшимися еще белее на темном лице.

Мы молча продолжили наш путь и скоро увидели хижины под темной массой деревьев.

— Это Фааа! — сказала она улыбаясь.

Она провела меня к хижине из бурао, спрятавшейся среди хлебных и манговых деревьев. Кажется, все крепко спали; и ей пришлось тихо окликнуть хозяев через плетень. Зажглась лампа, и в дверях показался голый старик, сделав нам знак войти.

Хижина была большая, в ней спали старики. Лампа с кокосовым маслом слабо освещала помещение и людей, на которых пахнуло морским ветром.

Таимага направилась к постели и принесла оттуда ребенка.

— Ах нет, — сказала она, подойдя к лампе, — я ошиблась, это не он!

Положив его обратно, она осмотрела другие постели, но не могла найти ребенка, которого искала. А дымная лампа, привязанная к палке, освещала старух, завернувшихся в свои сине-белые полосатые парео и напоминавших мумии в саванах. Беспокойство молнией блеснуло в больших бархатных глазах Таимаги.

— Бабушка Гуарага, — сказала она, — где же мой сын Атарио?

Старуха приподнялась на костлявом локте и спросонья испуганно посмотрела на нас.

— Твоего сына у нас нет, Таимага, — сказала она, — его усыновила моя сестра Тиатиарагонуи (паук), которая живет на краю кокосовой рощи в пятистах шагах отсюда.

XLII

Мы пошли дальше темным лесом. В хижине Тиатиарагонуи повторилась та же сцена, то же пробуждение стариков, напоминающих привидений. Мне принесли сонного ребенка, он был голый. Я приблизил его к лампе, которую держала старая сестра Гуараги. Ослепленный светом, мальчик закрыл глаза.

— Это и есть Атарио, — сказала Таимага, стоя у двери.

— Сын моего брата? — спросил я драматическим тоном.

— Да, — ответила она, как бы понимая торжественность момента, — сын твоего брата Руери!

Старая Тиатиарагонуи принесла розовое платье, чтобы одеть мальчика, но он заснул у меня на руках. Я тихо поцеловал его и положил на циновку. Затем, сделав знак Таимаге следовать за мной, пошел обратно в Папеэте.

Я был как во сне. Хотя я едва взглянул на него, черты его детского лица врезались в мою память. Я был сильно взволнован; мысли мои путались. Забыв о времени, я боялся, что наступит утро и мне придется отправиться прямо на корабль, не заглянув в свою хижину и не обняв Рарагю, которую я, может быть, никогда больше не увижу…