Один в поле воин - Михаил Нестеров

Форточек на окнах не было, женщина открыла настежь все двери и вышла во двор. Как и в прошлый раз, парень мог наблюдать ее возле колодца: она набирала воду в емкость, выкрашенную коричневой краской, затем переместилась к клубничным грядкам, выискивая ягоды и тут же отправляя их в рот. Привстав, парень увидел присоединившегося к судье помощника. Они о чем-то коротко поговорили, и мужчина ушел. Через открытые двери до Максима донесся слабый рокот заработавшего двигателя.

Спустя какое-то время Ширяева снова появилась перед пленником, подхватила ведро, безразличным взглядом окинув парня, который демонстративно отвернулся и смотрел на край матраса.

– Чай, кофе? – спросила она вскоре из кухни и, не дожидаясь ответа, через минуту появилась с кружкой. – Сегодня видела твоего отца.

Он принял кофе, бросив на нее вопрошающий взгляд.

– Места себе не находит, слоняется по кабинету, смотрит, как сыч, в окно.

– Он найдет меня, – осторожно произнес Максим, отхлебнув кофе.

Ширяева пожала плечами.

– Может быть... У твоего отца есть все средства и возможность, чтобы добраться до меня. Но и я не лыком шита, правда?

Парень промолчал.

Валентина неожиданно спросила:

– Вот ты, Максим, считаешь себя сыном знаменитости? Только честно.

Он ухмыльнулся. Однако ответа не дал.

– Все дети знаменитостей разного ранга – будь то артисты, академики, преступники вроде твоего папаши, – продолжила Ширяева, присаживаясь на кровать, – считают себя благородными, вернее, в таковые их записывают сами родители. Ты наверняка первый в этом списке – я имею в виду наш город. Что ж, – приглядываясь к парню, она помолчала, – внешность у тебя подходящая, проглядывает кое-какое воспитание. Я даже могу сказать, что разглядела в тебе напористость. Это тоже последствия определенного воспитания: тебя по рукам не били, когда ты хватал неположенное, рта не закрывали, когда орал непристойное, и так далее. А большинство ребят твоего возраста воспитаны иначе, они помнят родительские затрещины и оплеухи, окрики да цыканья. Одна беда, Максим, кровь у тебя плохая, отцовская. Вот твои дети будут немного другими, если даже ты сам не исправишься. Но и тебе переломить себя можно. Тебе стоит только сказать себе: я способен на что-то стоящее – и ты докажешь это с легкостью и азартом. Я не права?

Похвала из уст судьи оказалась для пленника неожиданной, он сам не заметил, как покраснел. И даже не стал задаваться вопросом, почему судье взбрело в голову хвалить его.

– Я бы покривила душой, – после непродолжительной паузы возобновила разговор Ширяева, – если бы сказала, что не хочу тебе добра. Ты видишься мне в будущем не таким, как твой папаша. Уйти от его влияния непросто, но необходимо.

– Дайте мне закурить... – попросил Максим.

Валентина прикурила сигарету и протянула пленнику.

– Долго держать тебя в плену я не собираюсь, – призналась женщина. – Твой отец уже получил хороший удар корявой дубиной, получит еще. Затем выдаст мне двух мерзавцев, которые убили девочку. Хотя я искренне надеялась, что их имена сообщишь мне ты.

– Я не знаю, о ком вы говорите, – парень стряхнул пепел на пол. – На отца работает много людей.

Он помог бы судье, мог себе в этом поклясться, так как проникся к ней жалостью, недовольство в нем возникало, когда приходилось отправляться в сырой погреб и когда не в силах было терпеть режущую боль в низу живота – это было самое унизительное.

Ширяева сказала, что не собирается долго держать его в плену. Интересно, подумал он, как будут проходить "проводы". До сегодняшнего дня он представлял их себе как освобождение: шум во дворе, выкрики, больше похожие на злобный лай, бледное лицо отца, насмерть перепуганное – Ширяевой...

А с другой стороны, коли судья всерьез взялась за отца, может получиться так, как задумала она. Ведь его пленение – не дело случая, а тщательно подготовленная операция.

Судья использует свою логику, логику женщины, объявившей вендетту. И действует очень решительно.

Ширяева приготовила ужин, включила приемник и присоединилась к Максиму – вот уже третий или четвертый раз она составляла ему компанию. Она держала тарелку с жареным картофелем на коленях, сидя на диване, ела без хлеба. Пленнику она положила в чашку вареные сосиски, сама же обошлась без мясного.

– Спать, – спустя какое-то время коротко распорядилась Валентина. Она поддерживала строгий распорядок дня. На ночь пленника пристегивала к металлической спинке кровати.

Сегодня она намеренно показала Грачевскому, что способна в одиночку справиться с Максимом, – он наблюдал за ее действиями, стоя за калиткой, готовый в любую минуту прийти на помощь, если молодому пленнику вздумается бежать.

Они не могли постоянно находиться вместе, тем более что после определенных событий Валентине появляться в городе будет опасно, так что часть дел ложилась на плечи Грачевского.

Предыдущая мягкая речь и молчаливый ужин не вязались с дальнейшими действиями судьи. Она бросила под ноги пленнику ключ от наручников и взвела курок пистолета.

– Открой замок и пристегнись к кровати, – приказала она. – Лишнее движение – и я прострелю тебе ногу. Стрелять я умею. Потом бросишь ключ на пол.

Она все же боялась Максима, он был сильнее ее, а подстраховки нет.

Парень выполнил ее приказание и присел на кровать.

– Ключ, – потребовала Ширяева. Подобрав ключ с пола, она разобрала постель, погасила свет, разделась в темноте и еще долго без сна пролежала в кровати.

Настроение паршивое, вынуждена была признаться себе Валентина. Чем успешнее шли ее дела, тем больше она чувствовала, что все пути ведут в тупик. Этого чувства не было, когда она тщательно разрабатывала план, делала первые шаги. Сейчас появилась неуверенность, чувство вины перед пленником. А еще – что она станет делать, когда докажет Михайлову невиновность Ильи? Конечно, она постарается, чтобы преступники понесли наказание – неважно, попадут ли они под суд или она сумеет разобраться с ними по-своему. Но что будет с ней? Скрываться она не собиралась, да и в любом случае ее найдут – через месяц, год, два.

Выход должен быть, засыпая подумала женщина. Думать, сонно приказала она себе. Думать...

И уснула.

44

Этот день не принес ничего хорошего – кроме видеокассеты. Курлычкин общался только с Сипягиным и личным водителем. Прежде чем отправить пленку специалистам, Станислав Сергеевич просмотрел видеоматериал с верным другом. Первым делом Курлычкин спросил:

– Не разберу, чего он жрет.

Любитель острых блюд, Сипягин определился моментально. Он частенько наведывался в ресторан корейской кухни, ел рыбный или мясной хе и другие салаты, любил кукси, приготовленное из собачьего мяса.

– Это морковь, – сообщил он, вглядевшись в экран телевизора. – Я постоянно у корейцев покупаю острую морковь.

– У корейцев? – сморщился Курлычкин. – Только этого не хватало.

– Да, – подтвердил Сипягин.

Лидер "киевлян" нахмурился. С момента получения первой пленки он перебрал всех, кому так или иначе перешел дорогу. Не сбрасывал со счетов и главную версию: похищение с целью выкупа. Не исключал также, что за похищением могли стоять силовые структуры, федеральное управление по борьбе с организованной преступностью. В их арсенале имеются все средства, они ничем не побрезгуют. Но вот чего они добиваются?

Курлычкин думал о происходящем постоянно и все больше убеждался, что ни ГУБОП, ни чеченцы тут ни при чем. Тогда кто?

Во время своих размышлений он вспомнил и неряшливую судью, стоящую у гроба, ее беспомощный взгляд. Он хорошо поработал над ней, ее даже попросили из районного суда, и теперь она без работы. До него дошли сведения, что Ширяева начала пить, кто-то видел ее, в одиночестве сидящей в кафе.

Да, судья могла что-то предпринять, когда работала в суде. Но теперь – вряд ли. Да и сама мысль о том, что Ширяева похитила его сына, показалась настолько абсурдной, что Курлычкин тут же забыл о ней. Сейчас его насторожило заявление Сипягина.

– Корейцы? – переспросил он. – Займись ими лично.

45

Крупнейший в городе автосалон на Киевской был расположен на самой окраине. От 11-го микрорайона его отделяло широкое шоссе, а через дорогу находились школа и детский сад. Из окон административного здания салона-магазина хорошо просматривалась широкая площадка перед школой.

Перед началом учебного года там полным ходом шел ремонт. На укрепленных вдоль фасада лесах трудились рабочие. Правая часть здания была подготовлена к побелке – там, размотав шланги, сновали маляры. Левую часть оштукатурили только наполовину. Когда не было раствора, рабочие устраивали перекур.

Иногда они беззлобно поругивали местных детей, проникающих на территорию школы, отгоняя их подальше от здания, и те вынуждены были играть у самого забора.