Серебряный змей в корнях сосны - Наумова Сора

– «Красный младенец», значит… – Хизаши пальцем прочертил на внутренней стороне веера другое заклинание. – Возвращайся в деревню, простым людям тут делать нечего.

Он потерял к человеку интерес и повернулся к пруду. Его темная поверхность еще не успокоилась, но пара будущих оммёдзи пока так и не всплыла. Хизаши догадывался, что надолго их не хватит, ведь люди не могут обходиться без дыхания. И все же не торопился. Наконец вода вспенилась, и оттуда стрелой вылетел пузатый карлик с одутловатым краснокожим телом. Его сморщенное лицо с широким клювом, как у капп, напоминало детское. Панциря не было, а вот перепонки между коротких пальцев – да, как и блюдце в центре поросшей короткими жесткими волосами макушки. Кава-агако выскочил на сушу и собирался уже сбежать, как Хизаши взмахнул веером. Порыв ветра сбил ёкая с ног, а полетевшая следом офуда с обездвиживающим иероглифом приклеилась к его спине, не давая пошевелиться. Красный родич каппы пронзительно заголосил, проклиная экзорцистов на все лады.

Из пруда выбрался Мадока и помог Кенте. Оба подошли к ёкаю и с любопытством уставились на него.

– Что-то на каппу не больно похож, – засомневался Мадока. – Те вроде зеленые, как лягушки, и с черепашьим панцирем.

– Это кава-агако, – удивил Кента. – Я забыл, что они могут заманивать людей детским смехом.

– А? А вам что, такое преподавали?

Хизаши щелкнул его веером по лбу.

– Вот поэтому Куматани уже ученик, а ты еще на побегушках, – поддразнил он. – Даже этот грязный бродяжка, и тот знает о «красных младенцах».

Мадока ожидаемо надулся. Кенте он не завидовал, скорее, расстраивался, что не может идти с ним плечом к плечу, отстает почти по всем дисциплинам, кроме владения мечом и единоборств. В физической силе ему точно равных нет.

– Живым не дамся! – кричал кава-агако. – Проклятые экзорцисты! Ничего, придет день, когда и на вас управа найдется!

Мадока присел на корточки возле его головы и медленно сунул руку за ворот насквозь мокрого кимоно.

– А на это что скажешь, красномордый?

И смачно, с хрустом, отгрыз сразу половину огурца. Кава-агако хоть и не чистокровные каппы, готовые при виде зеленого сочного овоща даже блюдце с собственной головы отдать, а все туда же. Вот Мадока и мстил за испуг.

Хизаши отошел в сторону. Кента поглядывал на тощего незнакомца, пока тот пытался оттереть грязь с лица.

– Если бы я его поймал, мне бы заплатили! – накинулся он на Хизаши, приняв его за главного.

– Жители деревни наняли Дзисин, – снисходительно ответил Хизаши. – Тебе бы все равно ничего не светило. Разве что полный рот ила и… – он понизил голос, – высосанные кишки.

Глаза бродяжки испуганно расширились, и Хизаши довольно усмехнулся.

– Хватит его пугать, – укорил Кента. – Посмотри, он же еще совсем ребенок.

Мадока отвлекся и повернулся к ним лицом.

– А и правда малец совсем. Эй, тебе лет сколько, экзорцист?

– Семнадцать!

– Ясно, считать не обучен.

– Правда семнадцать! И я тебе не малец, – палец угрожающе нацелился Хизаши в грудь. – Меня зовут Томоё.

– Иди-ка ты домой. Томоё.

Хизаши отвернулся и отошел к Мадоке, доедающему огурец перед ёкаем. Как бы плохо ни был подготовлен Мадока, про любовь капп к зеленому овощу он знал. Хизаши наклонился и вежливо спросил:

– Хочешь, чтобы я тебя освободил?

Кава-агако кое-как вывернул шею, чтобы скосить на него красный от гнева глаз.

– Так я тебе и поверил, экзорцист!

– Мадока, поди-ка проверь, что малец там наплел нашему наивному другу, – попросил Хизаши, и когда Джун не менее наивно ему поверил и почти побежал к Кенте и этому Томоё, присел перед краснокожим каппой и улыбнулся.

– Или ты уходишь в другой водоем как можно дальше отсюда, или я разобью твою драгоценную тарелку на тысячу осколков, вся твоя родня вовек не соберет.

Кава-агако хотел было разразиться новой порцией брани, но вдруг затих и будто бы уменьшился в росте. Широкий рот испуганно приоткрылся.

– Ты… ты не экзорцист!

– Ну почему же? Одно другому не мешает, – усмехнулся Хизаши. – И, если хоть слово об этом пикнешь, я найду тебя и сожру.

Змеиный глаз мигнул желтым из-под длинной челки, и кава-агако задрожал.

– Неужели ты тот самый, который не смог…

Хизаши приложил палец к губам, и в этот момент Мадока и Кента присоединились к ним.

– Он уйдет, – заверил Хизаши, поднимаясь.

– Уйду! – горячо заверил кава-агако. – Честное слово! Далеко уйду!

Кента бросил настороженный взгляд на Хизаши.

– Что ты ему сказал?

– Объяснил, что в следующий раз Дзисин пошлет сюда настоящего экзорциста, и он уничтожит его навсегда, – ответил Хизаши и зевнул. – Если никто не против его отпустить, давайте закончим с этим и вернемся в тепло.

Мадока просиял:

– Давайте в баню? В школе все равно не знают, когда мы точно вернемся. Может, дело затянулось.

Он подмигнул Кенте, но тот еще сомневался, не понятно только, из-за чего. Присел на корточки перед каппой и заглянул в его круглые рыбьи глаза.

– Если ты боишься, что мы тебя обманем, я готов дать слово.

– Дашь слово ёкаю? – недоверчиво протянул кава-агако и сморщил уродливое детское личико.

– Что ёкаи, что люди – все заслуживают уважения.

– Эй, Кента… – заикнулся Мадока, но притихший за его спиной Томоё будто нечаянно его толкнул.

Хизаши смотрел в сторону. Хотелось по привычке обвинить человека в лицемерии, но не получалось. Забери его они! После путешествия на Камодзима Хизаши просто не знал, что ему теперь думать, но чувствовал перемену, и это его злило.

А потом Куматани взял и убрал офуда со спины кава-агако. Тот вскочил и, испуганно зыркая, поклонился каждому по отдельности и припустил прочь, сверкая красными пятками. Хизаши не сомневался, что тот не станет болтать понапрасну, поэтому почти сразу выкинул его из головы.

– Эй, а малец почему еще здесь?

Томоё дерзко вздернул подбородок и упер руки в бока.

– Я не малец! И я бы ушел, если бы не ваш прилипчивый друг.

Кента, а речь, видимо, шла о нем, пояснил:

– Раз мы идем в баню, надо сводить туда и Томоё, он весь мокрый и в грязи, рискует заболеть.

– Я сильный, я никогда не болею, – возразил мальчишка и громко чихнул.

– Мне все равно, только платить за него будешь сам, – ответил Хизаши. Им-то не было нужды платить за услуги юна[43], оммёдзи, даже ученики, пользовались большим уважением. В городе совсем недавно открылась первая общественная баня, но зато какая – высокое здание с несколькими залами, чайной на втором этаже, открытым бассейном для особых посетителей, а наверху, как известно, с юна можно было провести время наедине. Известно это было Мадоке – он имел неожиданно глубокие познания о том, как весело провести время не за учебой и тренировками.

К тому времени, как наступило настоящее утро и солнечные лучи коснулись крыш, троица товарищей и уныло плетущийся за ними тощий мальчишка уже приближались к бане.

– Эй, Кента-кун! – окликнула Куматани женщина из лавки сладостей. – Подойди-ка, возьми. С друзьями поделишься.

Она сунула ему в руки бумажный пакет с засахаренными ягодами и потрепала по щеке, совсем как маленького. Хизаши всегда удивляло, отчего все вокруг так любили Кенту, будто он, как ёкай, распространял вокруг себя особую ауру, только не страха, а притяжения. Вот и Томоё поглядывал на него с любопытством, сверкая большими глазами на перепачканном лице. И было в этом мальце что-то странное, неправильное какое-то. Хизаши не мог прямо сейчас взглянуть на него своим особым глазом, проверить, уж не притворяется ли тот человеком. Щеки мягкие, лицо гладкое, хоть и чумазое, простая темная одежда – короткое кимоно и крестьянские штаны, ниже колен перемотанные полосками ткани, – болталась на нем как на пугале. Мальчишка или серьезно не доедал, или правда накинул себе лет пять, чтобы впечатлить оммёдзи.